***
Без сомнения, он догадывался о том, что происходит между Ингрид и Эндрюсом — не слепой ведь. Фридрих, собравшийся ехать по делам, через окно прихожей увидел Томаса Эндрюса за рулём машины Ингрид. Рыча мотором и визжа шинами, автомобиль ворвался в открытые ворота на такой скорости, словно за ним гнался разъярённый группенфюрер Гейдрих, обиженный на то, что его игру на скрипке не оценили по достоинству. Фридрих вышел, закрыл входную дверь и принялся спускаться по ступеням, но замер, когда эти двое стремительно вылетели из автомобиля и стали прижиматься друг к другу столь самозабвенно, что он на миг закатил глаза. Разумеется, по Эндрюсу видно, что он нравится женщинам, но чтобы настолько… Фон Мольтке помнил, как Ингрид отказалась дать ему покататься на её новом «Maybach», а тут такой сюрприз. Совместные развлечения этой парочки Фридриху были безразличны – не его это дело, а вот то, что она так сходу дала порулить Эндрюсу, немножко задело. Вот тебе и многолетняя дружба, называется. И вообще, какого дьявола эти двое куда-то умчались, не предупредив?! Фридрих уже думал бить тревогу, когда обнаружил, что и Эндрюс, и автомобиль Ингрид отсутствуют, но затем всё же решил, что их гость — человек весьма безобидный и вряд ли сумел бы взять кого-либо, особенно женщину, в заложники, чтобы сбежать. Да и осознал вроде, что бежать ему некуда. Так что фон Мольтке рассудил, что отчитает этих двоих за самоуправство по их возвращении. И всё же уже вечерело, а его личную встречу откладывать было невозможно, соответственно, Фридрих, крепко выругавшись, решил: пусть поживут спокойно… до утра. А то, что они явились прямо тогда, когда он уже собрался выходить из дома — очень кстати. Сейчас ещё и неловко себя почувствуют из-за того, что их поймали с поличным. И им точно стало неловко — оба уставились на Фридриха округлёнными, полными изумления глазами, а это, вкупе с их растрёпанностью, едва не вызвало смех, и только воинская дисциплина позволила Фридриху сдержаться. — Я жду объяснений, — подойдя к ним, строго проговорил он. Первой пришла в себя Ингрид, которая одёрнула юбку и приподняла подбородок. Эндрюс тем временем даже покраснел… Вот тебе и чопорный британец. А хотя, он же родом из Ирландии, а они более эмоциональны. — Почему ты не на рабочем месте, Фридрих? — спросила Ингрид. — Собираюсь уехать по важным делам, — он по очереди смерил их холодным взглядом. — В отличие от вас. — Герр фон Мольтке, — уверенно вклинился Эндрюс, тем не менее, скулы его всё ещё пылали. — Это я попросил фрау Мюер показать мне Берлин, пускай она и сопротивлялась. У меня не было никакого злого умысла, я просто-напросто никогда не бывал в этом городе. Он откровенно выгораживал Ингрид, всегда склонную к авантюрам, но тут фон Мольтке неожиданно смягчился. Всё-таки благородный он, этот Эндрюс. И, признаться, Фридриху он вполне импонировал. — Что ж, и как вам понравился Берлин? — он даже перешёл на английский. — Чудесный город, — ответил Эндрюс на немецком. — Ухоженный и чистый, а архитектура просто замечательная. Фрау Мюер провела прекрасную экскурсию, жаль только, что я ни разу не покинул автомобиль. Очень хотелось прогуляться хотя бы по острову Музеумс. — Ингрид, отчего же ты не отпустила нашего друга подышать свежим воздухом? — с лёгким сарказмом полюбопытствовал фон Мольтке. — Даже крышу не открыла. — О чёрт… Я забыла про крышу, — она посмотрела на Томаса. — Извини. — В следующий раз откроешь, — усмехнулся Фридрих. — Только предупреждайте о ваших поездках, а то я хотел было поднять на ноги все спецслужбы. — С чего бы? — хмыкнула фрау Мюер. — Беспокоился, — фон Мольтке многозначительно посмотрел на неё. — Ох, не приукрашивай, дорогуша! Беспокоился он, — рассмеялась Ингрид и дотронулась до его груди, а затем поцеловала в щеку. — Отправляйся уже по своим делам. — Не хулигань, — Фридрих с наигранной строгостью погрозил пальцем и направился к своему автомобилю. — Герр Эндрюс, следите за ней. — Вообще-то, хулиганит больше всех Томас! — шутливо донеслось вслед, и Фридрих, садясь в салон, приглушенно засмеялся. Дорога тянулась мучительно-медленно, а небольшой футляр, лежащий в кармане пиджака, почти обжигал. Фридрих не знал, насколько правильно он поступает, и всё же он продолжал путь в сторону Берлина. Она жила ближе к восточной части центра города; об этом он узнал в первый же день их знакомства. Да и само знакомство оказалось более чем несуразным… В конце прошлогодней весны они с Рейнхардом Гейдрихом, гостившим тогда в поместье рода фон Мольтке, три часа кряду фехтовали, а затем, приведя себя в порядок, выпили за обедом, а потом после обеда и перед ужином. В конце концов, они, уже достаточно подвыпившие, решили поехать в Берлин и продолжить этот внезапный праздник в каком-нибудь солидном заведении. Половину дороги, помнится, они с Рейнхардом придумывали повод для «торжества» и хохотали, когда приходили самые абсурдные идеи. В итоге сошлись на том, что в будущем обоим предстоит преодолеть множество трудностей по долгу службы, но сегодня им выпал шанс отдохнуть — это стоит отметить. Всю вторую часть пути Гейдрих придумывал, в какой бы ресторан им заехать, ведь ему буквально приспичило поиграть на скрипке — оркестры по четвергам звучат не везде. Более трезвый Фридрих не сомневался, что Рейнхард, безусловно, изловчится доказать любому музыканту, что прекрасно владеет скрипкой, а затем — дипломатично таковую «реквизировать». Более того, сумеет, даже пошатываясь, исполнить что-то на таком уровне, на каком исполнял всегда. Но вот сможет ли он не сломать свой выдающийся нос, приземлившись им на ковёр?.. В любом случае, Рейнхард был неудержим. Выслушивая очередную забавную байку Гейдриха, — да уж, в трезвом состоянии шутить у него выходило намного хуже, — Фридрих нашёл свободное место почти у самого входа в ресторан. Он переключился на заднюю передачу и уже было начал осторожно сдавать назад, как нога на педали газа резко дёрнулась от очередного словесного выверта Рейнхарда, машина рванула, и он едва успел нажать на тормоз. Задний бампер явно обо что-то ударился. Выйдя из салона, Фридрих оценил, что соседний автомобиль не задет, и хотел было вернуться, как услышал тихий стон. Пойдя на звук, он увидел сидящую прямо на тротуаре девушку: по её ноге стекала кровь. Бросившись к ней, он осторожно помог ей встать; тут и Гейдрих подоспел. Они наперебой извинялись, предлагали отвезти до больницы, но она лишь кусала губы от боли и утирала слёзы, хватаясь за предплечье Фридриха. — Не стоит… — раздался её сдавленный голос. — Всё в порядке, я просто упала на колено... — Перестаньте, фройляйн, — Фридрих достал чистый платок из кармана пиджака и протянул ей. — Вам необходим осмотр доктора. Позволите довезти вас? — Не волнуйтесь, господа. Я доберусь, куда надо. — Прекратите упрямиться, фройляйн, — в голосе Гейдриха вдруг зазвучали командные нотки, и девушка вздрогнула, из-за чего фон Мольтке сердито на него покосился, а потому тот смягчился: — Мы вас чуть не задавили, к тому же, травмировали вашу прекрасную ножку. Мы сожалеем и искренне стремимся искупить вину. — Мой брат — доктор, — тон её стал поувереннее. — Но я благодарю вас. Её всё ещё влажные от слёз карие глаза блеснули в свете фонарей, и она уже хотела было попрощаться, как вдруг фон Мольтке, не отдавая себе в том отчёт, мягко перехватил её запястье, скрытое под рукавом пальто. — Скажите ваш адрес, — вырвалось у него. — И не обращайте внимания на этого пропойцу. Я обещаю, что довезу вас в целости и… относительной, учитывая нанесённый ущерб, сохранности. Вам ни в коем случае не сделается хуже. С минуту она молчала, а затем, переступив с ноги на ногу и поморщившись от боли, позволила усадить себя в автомобиль. Фридрих завёл мотор и только тогда заметил, что Рейнхарда рядом не было. — Куда он исчез? — глухо процедил фон Мольтке. — При его-то росте. — Кажется, ваш друг пошёл в тот ресторан. Обернувшись на неё, Фридрих вдруг залюбовался. Лицо её на контрасте с тёмными уложенными волосами казалось совсем бледным, но вот щёки были ещё красными после пролитых слёз, а тушь немного размазалась под правым глазом, который она, видимо, забывшись, потёрла. Опомнившись, Фридрих спешно отвернулся, и как раз в тот момент передняя пассажирская дверь открылась, и в салоне сперва появилась заблаговременно открытая бутылка качественного портвейна с тремя бокалами, а затем и Рейнхард. — Поехали! — скомандовал он. — Ты зачем бокалы стащил? — Мне их подарили, — огрызнулся Рейнхард, а затем улыбнулся и наполнил первый бокал, — за моё обаяние. Так… Это для фройляйн. — Я не буду… — Ну что вы, я категорически настаиваю, — он подтолкнул к ней бокал. — Не пугай девушку, Райни, — осадил его Фридрих. — А я вовсе не боюсь, — вдруг заявила она и приняла бокал. — Вот это я понимаю! — он наполнил второй и протянул фон Мольтке, который, нахмурившись, отказался. — Правильно, Фридрих, нам с милой фройляйн больше достанется. — Ты не удосужился узнать у фройляйн её имя, а уже вовсю смущаешь её неуместными комплиментами, — хмуро проговорил Фридрих. — Марта, — донеслось сзади. — Марта Ребер. Подняв глаза, он словил её взгляд в зеркале заднего вида. — Фридрих фон Мольтке. — Рейнхард Тристан Ойген Гейдрих, — повернувшись к ней в пол-оборота, он отсалютовал бокалом. — К вашим услугам! Кажется, она удивилась, узнав о личностях своих неожиданных попутчиков, но виду особо не подала. Рейнхарда Гейдриха знали практически все, да и фамилия Фридриха давно на слуху… Жила она не особо далеко и в основном разговаривала с Гейдрихом, но вот фон Мольтке то и дело пытался вновь словить её взгляд. У него порой получалось, но он непременно осаживал себя и крепче сжимал руль. Когда они остановились возле дома, в котором проживала фройляйн Ребер, Фридрих опередил Рейнхарда и выскочил из автомобиля. Открыл для неё дверь и предложил ладонь, за которую она взялась своей — тёплой и маленькой — и осторожно ступила на порожек. Он хотел ей что-то сказать, всё подбирал слова, но Марта опередила его. — Благодарю вас, герр фон Мольтке, и, безусловно, вас, герр Гейдрих, — произнесла она с мимолётной улыбкой как раз в тот момент, когда приблизился Рейнхард. — Портвейн очень вкусный. — Может быть, вам на днях удастся выкроить время и отужинать со мной? — предложил Рейнхард. Фридрих сжал кулаки. Какого чёрта Гейдрих себе позволяет?! Он женат, он… а когда, собственно, это ему мешало? Но гнев Фридриха стих, стоило Марте вежливо отказаться и, попрощавшись, направиться к дому. Рейнхард, пожав плечами, вернулся в салон, а фон Мольтке, приняв решение, догнал её у дверей. — Прошу вас, позвоните мне и сообщите, что с вами всё в порядке, — вполголоса выговорил он и протянул свою визитку. — Пожалуйста, фройляйн Ребер. — Хорошо, — поколебавшись, она взяла его визитку и прочитала: — Фридрих Теодор фон Мольтке… Вильгельмштрассе, сто два. — Я не столь серьёзен, как вы могли подумать, — спешно заверил он, но сомнение проскользнуло в её взоре, и он осёкся. — Жду вашего звонка. Он поцеловал её кисть на прощание и отправился к автомобилю, пару раз оглянувшись. Надо же, ведёт себя, будто зелёный юнец, впервые узревший красивую девушку! Очнувшись от нахлынувших воспоминаний, Фридрих осознал, что даже спустя год его эмоции по отношению к ней остались столь же яркими, если не обрели ещё бóльшую яркость. Но он изо всех сил пытался их сдерживать. В тот вечер он был несколько пьян — вот и поддался порывам. Конечно, порой он давал себе слабину, но затем корил себя. И не только за то, что тешил её надеждой во время собственных краткосрочных вспышек сентиментальности, но и за то, что… просто боялся дать надежду самому себе. Да, себе он врать не мог. Однажды Фридрих уже поверил, что станет счастливым. Не стал. Совсем наоборот. Тем не менее, фон Мольтке ждал её появления, расхаживая у автомобиля, и нервно теребил в кармане тот самый футляр. И она появилась, окликнула его по имени, а затем едва ли не побежала к нему, стуча невысокими каблуками о брусчатку. Замерла в полушаге, оправила белоснежный подол платья и устремила на него внимательный взор. Ужасно захотелось её обнять. — Здравствуй, Марта, — он завёл руки за спину и чуть склонил голову. Небесное зарево отражалось в её волосах и, путаясь в них, отливало медью. Фридрих полной грудью вдохнул вечерний воздух и этот аромат, свойственный лишь Марте — сладковатый жасмин. — Ты готова ехать? — поинтересовался он. — Поужинаем. — Давай пойдём ко мне? Я… — она потупилась, но тут же подняла голову. — Я приготовила ужин… для тебя. Не отказывайся. Изначально собравшийся возразить, Фридрих лишь коротко кивнул и пошёл за ней. Он уже бывал в её просторной квартире несколько раз, даже случайно пересёкся с её старшим братом, который нынче, после недавнего триумфа, был вызван во Францию помогать раненым. Квартира её, находящаяся в презентабельном доме, была просторной, хорошо обставленной и вычищенной до блеска. Брат Марты, Юрген, опытный хирург, педантичный до мелочей, приучил к этому и свою сестру, которая была младше его почти на десять лет. Фридрих уважал стремление к порядку во всём. Наверное, в том числе, поэтому ему и понравился Эндрюс — тот тоже был заядлым педантом, фрау Брандт даже поведала, как он, до жути смущённый, просил у неё пилку для ногтей. И всё же забавный он, этот Эндрюс… Стол был уже накрыт: стояли блюда с закусками, бокалы отбрасывали замысловатые блики на скатерть, в серебряном канделябре горели свечи, а красные розы пестрели в керамической вазе. — У тебя появился поклонник? — пошутил Фридрих. — Я устроила небольшую диверсию на клумбе неподалёку, — в тон ему призналась Марта и, остановив его, самостоятельно разлила вино по бокалам. — Только не наказывай меня. Садись, пожалуйста. Я сейчас принесу горячее. — Тебе нужна помощь? — Нет-нет, я хочу поухаживать за тобой. Расстегнув пуговицу пиджака, Фридрих сел и разложил салфетку на коленях. Марта говорила что-то из соседнего помещения, но всё это звучало лишь нечёткими отголосками в его сознании. Она уже пару раз накрывала для него ужин, однако именно сегодня фон Мольтке почему-то ощутил некое предчувствие, суть которого дешифровать не сумел. Внутреннее волнение вдруг отобразилось в дрогнувших пальцах, но он быстро совладал с ними. Осушив вино чуть ли не залпом, Фридрих подуспокоился, а затем снова наполнил свой бокал. Марта приготовила именно те блюда, что он так любил. Пахли они восхитительно и оказались столь вкусными, что Фридрих окончательно расслабился и без стеснения заслушался её рассказами. Сам же фон Мольтке в основном молчал. Когда прошёл час с момента как они доели десерт, Марта, потянувшись, накрыла его ладонь своей. Насколько тонкие у неё запястья, как же трогательно выделяется косточка… — Фридрих… Ты ничего не говоришь. — Нет, — он сплёл её пальцы со своими. — У меня есть кое-что для тебя. Не дав ей времени на какое-либо осмысленное возражение, фон Мольтке изъял из кармана тот самый футляр и придвинул к ней. Она открыла, вся выпрямилась, а затем, покачав головой, захлопнула и придвинула обратно. — При всём уважении… я не могу принять настолько дорогой подарок. — Можешь, — отложив салфетку, он встал, приблизился к ней и, опустившись на корточки, взял футляр, из которого извлёк браслет. — Разреши. Охваченные золотом рубины, перемежаясь с бриллиантами, засверкали на её руке и, не удержавшись, Фридрих внезапно прильнул губами к той самой косточке. — Бог мой… — выдохнула она. — Прошу тебя, Фридрих… — Нет, не возражай. Уже собиравшийся подняться, Фридрих оказался удерживаемым внезапно крепкой хваткой. Он и не заметил, как её губы накрыли его. Марта практически рухнула к нему, но он успел её поймать, тотчас заключив в объятия. Потеряв равновесие, они распластались на ковре, а он всё упивался её губами. Затем Марта отстранилась, но только лишь для того, чтобы прильнуть к его щекам, шее; чтобы её пальцы принялись развязывать галстук. Предвкушение разлилось по венам и вскипятило кровь во всём теле. Нет! Он никак не может поступать так ни с ней, ни с собой. Фридрих неоднократно наслаждался её поцелуями и до этого, но ни разу… Она на двадцать лет младше его… это недопустимо, невозможно, он просто не имеет права! — Остановись, Марта, — он отвернулся и стиснул челюсти. — Ты мне ничего не должна. — Я ведь не отдаю тебе долг, — у неё вырвался удивлённый смешок, и она опёрлась о его грудь. — Ты, сам того не зная, делаешь меня такой счастливой. И ты всё ещё не переступил черту. Я же всем сердцем хочу этого. Ты ведь тоже хочешь... Фридрих… Вновь с чувством ответив на её поцелуй, фон Мольтке в последний раз провёл по её телу и отстранился. Нетерпеливый огонёк близости загорелся в её зрачках, когда они поднялись на ноги, когда Марта потянула его в сторону спальни. Но он точно бы врос в паркет. — Фридрих? — её взор был таким недоуменным и растерянным, что сердце его болезненно сжалось. — Невозможно, — пробормотал Фридрих и нервно пригладил волосы. — Я не могу так с тобой обойтись. — Что значит — обойтись?! Я же сама хочу этого. — Нет, девочка. Ты не знаешь, — он, отойдя, на мгновение зажмурился. — Ты и не поймёшь. — Пойму. Просто расскажи мне… — она, подойдя со спины, положила подбородок на его плечо. Милая, добрая Марта. Фридрих ни за что не потревожит её, а чтобы этого не свершилось — необходимо отпрянуть и… — Прости, но будет лучше, если я уйду. — Для кого лучше? — Марта попыталась его удержать, ухватив за рукав. — Для всех. И спасибо тебе за всё. — Зачем ты всё усложняешь? Я ведь… — она судорожно перевела дыхание. — Люблю тебя. Сердце замерло на мгновение, а потом заколотилось, отдаваясь стуком в ушах. Предательское сердце. Ни на что, кроме причинения страданий, оно не способно. Но это признание Марты окончательно заставило Фридриха удостовериться в том, что её сердце не должно болеть. Тем более — из-за него. И что его сердце просто остановится, если он узнает, что с ней что-то случилось… — Марта, пожалуйста… Не пойми меня дурно. Я… — он замялся. — Я очень хочу тебя. Но я уже был разбитым вдребезги. И боюсь, что… — Так позволь… — Не перебивай. Я боюсь, что разобью и тебя, и себя. Что всё разобью. Заправив ей за ухо выбившийся из причёски локон, Фридрих несколько секунд всматривался в это прекрасное лицо, но затем, глухо извинившись, направился в прихожую. — Знаешь, когда мы впервые встретились — ты был смелее, — горечь, прозвучавшая в её словах, заставила его замереть. — Но потом держался отстранённее, однако, прошло больше года, как мы познакомились… А всё же, не все наши встречи сопровождались таким холодом с твоей стороны! Что у тебя на душе? Доверься мне, наконец! Фридрих свёл брови над переносицей, но быстро одёрнул себя. Знала бы она, насколько он желал быть с ней. Знала бы она, насколько сильно он жалел, что однажды позволил себе думать, будто сможет принести ей радость… Но нужно травить тали, пока не стало слишком поздно. — Я самому себе не доверяю. О чём ещё может идти речь? — выговорил он, хотя кончики пальцев всё ещё горели от прикосновений к её телу. — Ты что, любишь кого-то другого? Просто ответь. Просто ответь, Фридрих! Не выдержав, фон Мольтке развернулся. Марта, обхватив себя, стояла в арке гостиной и старалась справиться с дрожью. Это было невыносимо. Столь же невыносимым стало осознание, что он, вопреки всем самоубеждениям, вновь готов кануть в самую бездну… Но он не канет. — Я любил однажды. И ничем хорошим для неё это не обернулось. — Ясно… — Марта прерывисто вздохнула. — Скажи, мне тоже нужно разбиться вдребезги, чтобы стать для тебя той самой… особенной? Она понимала его как никто и, вместе с тем, не понимала вовсе. И в последнем — только его вина. Фридрих в последний раз окинул её взглядом и, шумно глотнув пропитанный её парфюмом воздух, молча ушёл.***
Перед Фридрихом вышло неудобно. Он не стал осуждать их вслух, однако то, как он на них посмотрел, говорило о многом. Но затем фон Мольтке пошутил, и стало ясно, что он всё же не злится ни на неё, ни на Эндрюса. Ингрид даже рассмеялась, заметив, что румянец всё ещё не покинул скулы Томаса. Да уж, ему наверняка стыдно, что их застали за столь ярким проявлением эмоций, но Ингрид заверила Эндрюса, что Фридрих вряд ли шокирован, тем более, оскорблён их поведением. Впрочем, это не помешало Томасу завершить начатое, стоило им только переступить порог дома. Ингрид помнила его шутку про шпагу — весьма, кстати, ему несвойственную, но вполне ею оценённую — и не могла не признать, что… фехтует он на высшем уровне. Он, мало того, что обладал отличным телом, — как раз такой фигурой, какая ей по вкусу, — так ещё понимал, как этим самым телом пользоваться. И понимал, что делать с ней… Кто ж знал, что этот обаятельный судостроитель из прошлого окажется столь хорош во всём, за что бы ни взялся. Она не сочла нужным оповещать Эндрюса о том, что намерена обновить его гардероб и уже договорилась со своей швеёй. Так что на следующий день она приехала с фрау Кирстер, чтобы та сняла с Томаса мерки. Всё-таки она не сдержалась и попросилась наблюдать за процессом, однако, Томас довольно сдержанно, но категорично заявил, что предпочёл бы обойтись без публики. — Ты стесняешься? — дёрнув бровью, шепнула она. Его крепкие пальцы вдруг сжали её локоть. — Вы мне свадебное платье шить собираетесь, фрау Мюер? — язвительно полюбопытствовал Эндрюс. — Иначе я в толк не возьму, с чего бы вы решили взять меня под такую опеку! — Томас, не кипятись, — она дотронулась до его груди. — У тебя сейчас очень мало костюмов, и я решила сделать тебе подарок. Задумчивость отобразилась на его лице; вероятно, он, привыкший к аккуратности, никогда не пренебрегал случаем заказать себе новый пиджак. — Я верну всё до последнего пенни, — заявил он и направился к спальне. — Точнее, рейхспфеннига. — Это — подарок! — воскликнула она. А он, лишь обернувшись и нахмурившись, прикрыл дверь. До чего же строптивый! Ведь хочет новую одежду — а сопротивляется! И строит из себя бог весть что. Решив подождать его в библиотеке, Ингрид взялась за одну из книг по судостроению. Вчера они успели довольно-таки мало — после столь насыщенного приключения. И Томас, кажется, был в восторге, хоть и сдерживался в выражении впечатлений. Что ж, он, как ни крути, британец. Примерно через час он вернулся и уже не столь хмурым, хотя всем видом и показывал некое недовольство. Ингрид отложила книгу и, в попытке его смягчить, улыбнулась. — Ну что? — Мерки сняли, ткани подобрали, — пробурчал Эндрюс, усаживаясь в кресло. — Поподробнее. — Хорошие образцы тканей, а в остальном я не разбираюсь. — Фрау Кирстер — одна из лучших швейных технологов в Германии, — оповестила Ингрид. — Ты не будешь разочарован. Обувь же лучше брать итальянскую, но, думаю, фрау Кирстер и это уладит. — У меня есть три пары… — сомнение проскользнуло в его тоне, и Эндрюс чуть ссутулился. — Ты, пожалуйста, пойми меня, Ингрид. Мне до жути неудобно… — Неудобно носить одно и то же каждый день. И не спорь, Томас, будь так любезен, — отрезала она. — А теперь нужно заниматься. Несомненно, ему как мужчине и вправду неловко за всю эту ситуацию, но выбора у него, по сути, не было. Как и денег. А у Ингрид, напротив, был выбор, который она сделала, и есть деньги, которыми она вольна распоряжаться так, как ей заблагорассудится. Надо бы поторопить фрау Кирстер и её помощниц с пошивом костюмов для Томаса — сама Ингрид вполне подождёт те несколько платьев, что недавно заказала. Она открыла свой экземпляр книги на том месте, где они остановились в прошлый раз. Это всё ещё была вводная глава «Теории корабля». Дело шло медленно: одной из причин стала терминология, пусть пока не слишком узкоспециализированная, но её было много. Приходилось часто объяснять, выписывать слова, заучивать произношение и словосочетания… — Продолжаем? Томас кивнул и распахнул книгу на немецком. — Читай вот с этого места. — Эти примеры показывают, с каким вниманием каждый должен относиться к исправности переборок, крышек, люков, горловин, дверей, трубопроводов и тому подобного на корабле, — медленно прочитал по-немецки Томас и остановился. Ингрид указала на пару ошибок в произношении, и он по несколько раз повторял за ней слова. Затем они стали переводить. Таким образом, предложение за предложением, преодолели два абзаца, и начался следующий параграф. — В шесть часов двадцать минут утра седьмого октября тысяча девятьсот шестнадцатого года в стоящем на Севастопольском рейде броненосце «Императрица Мария» загорелся носовой пороховой погреб для двенадцатидюймовых зарядов. Дочитав, Томас помрачнел, но старался не показывать вида, так что они продолжали работать прежним порядком. — Взрывом убило, обожгло и выбросило за борт свыше двухсот пятидесяти матросов… Понятное дело, то был военный корабль, но речь о людях, а она прекрасно запомнила, что Эндрюс вскипает, когда дело касается жизни и смерти. И теперь он должен учить слова «убило», «обожгло» и тому подобное… Ингрид, стараясь не выказывать никаких эмоций, поправляла его и давала указания. — Злоумышленник или шпион мог всегда под видом мастерового или рабочего проникнуть на корабль, а свободный доступ в пороховой погреб облегчал ему возможность приведения в исполнение своего злого умысла, — прочитал последнее предложение параграфа Томас и замолчал. — Отлично, — заметила Ингрид. — Только слово «шпион» произнёс неправильно, повтори за мной… — О да, это ведь столь незаменимое слово, — съязвил Томас, — и я рад, что теперь способен корректно его произнести. — Что с тобой? — она с недоумением посмотрела на него. — Всё в порядке… насколько это возможно. Поясни, не немецкие ли агенты взорвали этот броненосец? — Томас, я не знаю. Правда, не знаю, — Ингрид вздохнула. Как он всё-таки нервно реагирует на темы, касающиеся войны… У него действительно доброе сердце, и порой Ингрид поражалась: как Томасу удаётся найти в себе сопереживание абсолютно к каждому человеку? — Но ты ведь имеешь отношение к секретной службе герра Гиммлера, — с нажимом продолжил он. — Да, имею. Но обсуждать эту тему мы не будем. — То есть, ты занимаешься шпионажем? — Томас, хватит! — Ты бывала в Англии? У тебя такой совершенный английский. Значит, наверняка бывала… — Томас чуть поджал губы. — Скажи, ты шпионила? — Уймись уже! — прикрикнула Ингрид и хлопнула по столу. — В тебя будто бес вселяется, как только речь заходит о войне! — Так, может, именно это от меня и требуется? В того, кто строит что-то военное, должен временами вселяться бес? — Эндрюс нервно засмеялся. — Я никогда в жизни не участвовал в создании механизмов, предназначенных для уничтожения людей! — Но с твоим сугубо мирным «Титаником» их погибло больше тысячи! — Ингрид и вправду пришла в бешенство. Он, словно поражённый молнией, замер, а после поднялся с кресла и, заведя руки за спину, отошёл. — Лучше бы погибло на одного больше, — он остановился у окна и отвернулся. Внутренне содрогнувшись, Ингрид медленно встала. Она прекрасно осознавала, что ляпнула лишнего про «Титаник» и судьбы тех, кто на нём плыл, ведь вряд ли эта рана когда-либо у Томаса заживёт. Но, в отличие от многих утонувших в ту ночь, какие-то высшие силы подарили Эндрюсу вторую жизнь. Так как он после всего происшедшего смеет искушать судьбу, цинично рассуждая о собственной смерти? — Не смей так говорить, — почти прошептала она испуганно. — Не смей… Никогда. Слышишь? — Лучше бы кто-то другой спасся. Возможно, того человека не пытались бы заставлять служить тем, кто воюет с его же родиной. — Люди гибли, гибнут и всегда будут гибнуть. И в этой, и в предыдущей войне тоже умирали люди: отцы, матери. Дети. Только за первые месяцы той войны потери всех сторон исчислялись сотнями тысяч... В «верденской мясорубке» шестнадцатого года полегло миллион человек — примерно поровну с обеих сторон. Моему отцу тогда посчастливилось стать одним из четырёх тысяч выживших. И я не представляю, что бы я делала, если бы потеряла его… — она на миг зажмурилась. — Ты встретился со смертью, Томас. Лицом к лицу. Но это не было той кровавой бойней, какую встретил мой отец и ещё сотни тысяч людей на поле боя. В какой солдаты, лишившись ног, с раздробленными черепами и распоротыми животами ползли в укрытия. Ползли в желании продлить свою жизнь ещё хоть на минуту. Ещё хоть как-то защитить родных… — Я уничтожу родных, если буду… — Я не должна обсуждать с тобой это, — прервала его Ингрид. — Но эта война направлена на освобождение. Она понесёт за собой благо для многих народов. — Благими намерениями дорога в ад вымощена, — проговорил Томас. — Кому, как не мне, знать об этом… — А всё же ты ничего не знаешь… — она вздохнула. — После гибели «Титаника» многие правила были пересмотрены. Это стало уроком, но, думаю, тебя об этом оповестили. — После той войны началась ещё одна, — он, развернувшись, мрачно усмехнулся. — Получается, этот урок не усвоен? — Итогом той войны стало разрушение четырёх великих империй. И жителям руин каждой из них пришлось несладко. К сожалению, нынешняя война — побочный эффект предыдущей. Всё к этому шло. — Какие империи? — Не Британская точно, — Ингрид грустно вздохнула. — Но об этом позже. Со временем ты во всём разберёшься, Томас. Я тебе помогу, но сейчас очень хочу, чтобы ты больше никогда не сомневался: раз ты здесь, твоё дело — жить. Жить и бороться каждый день. Её ладони легли на щеки Томаса, и он, сомкнув веки, шумно втянул воздух через нос. — Обещай, что будешь жить, — попросила она. — Ich werde leben, — и он открыл глаза.