Ромео. Я видел сон.
Меркуцио. Я тоже, — чем хвалиться?
Ромео. Что видел ты?
Меркуцио. Что часто лгут сновидцы.
Ромео. Нет, сон бывает вестником судеб.
Меркуцио. А, так с тобой была царица Мэб!..
(У. Шекспир, «Ромео и Джульетта»)
После пробуждения надо в первую очередь осознать, что проснулся. Вспомнить, что снилось. Записать, пока не забыл. И сразу же в папку, запароленную в двадцать восемь символов. У Славы никогда не получалось вести дневник по-человечески, и какие тараканы из его черепной коробки телепередач были тому виной, он и сам не знал. Но эта папка с красноречивым названием «приснится же» вполне могла бы стать достойной заменой дневника. Ведь во всех снах, которые Слава уже хуеву тучу лет аккуратно записывал по датам и никогда не удалял, неизменно был он. Только из-за него Слава был готов фиксировать свои сны и оставлять их где-то, кроме собственной памяти, бережно вспоминать их до мельчайших деталей, коллекционировать их, как школьница — вкладыши от «Love is». Да так рьяно, что сны стали новой реальностью. Любимой реальностью. Из двадцати открытых вкладок браузера одна — страница ВК, другая — Твиттер, или как его теперь звать (но если честно, роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет), третья — заметки с коллекцией, ещё три по всякой музыкальной теме. И сонники. Сонники. Сонники. Миллер. Ванга. Фрейд. Лонго. Юнг. Хассе. Лофф. Фрейд. Миллер. Хассе. Юнг. Лофф. Ванга. И снова по кругу. Порой Слава открывал какие-то случайные сайты, где у сонников и авторов-то не было (видимо, уповая на народную мудрость), и там периодически появлялись довольно-таки фантастические вещи, которые отвергали любые причинно-следственные связи. На одной из таких скрижалей современности Слава вычитал, что деревянная пика, похожая на осиновый кол для вампиров, снится к скорому свиданию. Как назло, после этого чёртовы пики стали появляться во снах чаще, чем должны были. Может, это «свидание» на самом деле просто задачка про два стула, где на одном деревянные пики из снов, а на другом твой желанный без штанов…? От собственных мыслей Слава вздрогнул и неясно зачем покосился на подоконник. Кроме бутылки воды и пепельницы, там, естественно, ничего не было, но словно бы откуда-то из воздуха на Славу кто-то смотрел с улыбкой Чеширского кота. Впрочем, наваждение ушло уже через пару мгновений, пришлось снова рыться в памяти, чтобы продолжить записывать последний сон. «Бегаю по бескрайнему пшеничному полю (по Миллеру — положительные изменения и РАДУЖНЫЕ перспективы, а спелая пшеница — «судьба обеспечена, и любовь будет счастливым спутником жизни»), совсем как в том патриотическом клипе. Во что одет, не помню, зато помню много-много синих васильков (по Фрейду — секс а-ля «простенько, но со вкусом» (дрочка???), погуглил, что васильки означают искренние чувства, верность и любовь). Наклоняюсь, начинаю рвать (по Фрейду — какие-то изменения), тут залипаю и начинаю думать про его глаза. Поднимаю башку, и вижу перед собой его ноги. А он стоит такой весь на понтах, лакированный, напомаженный, но всё равно красивый пиздец. Глаза поднимаю, а у него глаза как эти самые васильки. С колен встать не могу, всё любуюсь. Тут он смеётся, приседает ко мне на корточки и показывает таз с крыжовником. Я вообще крыжовник не оч люблю, но разве тут отказать можно. Так что наклоняюсь и прямо из его руки ягоду беру (по Миллеру — благоприятные обстоятельства). Во мне не то что что-то щёлкает, оно ущёлкалось уже и чуть ли не детонирует. Прижимаюсь, начинаю руку целовать, а он даже не смеётся уже. Просто в какой-то момент берёт этой же рукой за подбородок и целует, как в кино. И тут всё, крышка у котелка с концами слетает. Я ползу ближе, вцепляюсь в эту его холёную одежду, которую снять тянет, сил нет. Оба падаем на его пиджак, я наконец могу обнять его обеими руками. Стоит оторваться на мгновение, как он начинает улыбаться и спрашивает «что, даже венок мне не сплетёшь?», а я ему «ты первый начал!» и снова целую. Хочется содрать с него рубашку, вырвать эти пуговицы и просто трахать, но что-то появляется мысль, что это и не рубашка, а грудная клетка, и рвать её нельзя, иначе всё исчезнет. Поэтому бьюсь мелкой дрожью, но расстёгиваю всё медленно, аккуратно, пока внутри извожусь. Он снова ржать начинает, говорит что-то типа «поспешишь — людей насмешишь», после чего вся пшеница пропадает, как и моя одежда, и мы оказываемся посреди васильков. Его это нисколько не смущает, он просто в шею мне шепчет что-то очень похожее на «люблю», хватает внизу, а дальше ебучий будильник» Слава в буквальном смысле теперь жил этими снами. В них можно было позволить себе произносить все мыслимые и немыслимые признания, от которых аж на языке сахар кристаллизуется, потому что во сне он всегда будет приветлив и открыт к таким словам, и нет ни единой причины бояться неизвестности. Вообще до начала этой «ночной жизни» Слава и не подозревал, что может кому-то говорить такое. Но что поделать, если от того, как ты целуешь чужие ключицы и сбивчиво шепчешь «ангел мой, душа моя, жизнь моя», в груди сворачивается искрящийся клубок, а внизу живота завязывается тугой узел?.. В этих снах нет того снисходительного взгляда сверху вниз (учитывая, что Мирон сильно ниже, это очень иронично), вызывающего у Славы одновременно зубовный скрежет и желание нырнуть с головой в чужие зрачки. Переругиваться с Мироном во сне не нужно, да и прятаться за гонором, претензиями и всеми этими постироничными (или, как говорит сам Мирон, клоунскими) фасадами не то что необязательно — бессмысленно. Ведь во сне он сам идёт к Славе с распростёртыми объятиями, сам донатит на стримах огромные суммы с подписями одна лучше другой, спокойно позволяет Славе делать всё, что хочется. А если можно делать, что хочется, зачем гонор? «Сижу где-то в закутке бара, никого нет. Темно, все стаканы пустые (по Хассе — разочарование), ещё и холодно пиздец (по Хассе — затруднение, успех и радость). Шевелиться очень трудно, у меня будто кровь насквозь промёрзла, ещё и воздух тяжёлый. Пробую пошевелиться, задеваю бутылку с вином, она падает и разбивается (по Миллеру — «любовь и страсть перейдут все пределы», что бы это ни значило). Тут неожиданно из-за спины появляются руки, мягко так обнимают, а сзади кто-то беззвучно садится. Обернуться почему-то страшно, кажется, что либо кто-то позади меня исчезнет, либо исчезну я. А руки всё гладят, и всё так аккуратно, как ветерок или шёлковая ленточка, в какой-то момент забираются под кофту, расстёгивают ремень. Льдинки в венах мгновенно тают, как только руки буквально только прикасаются к краю бёдер. А я уже на сто процентов уверен, что это он, и мне даже уже не нужно оборачиваться, чтобы это знать. Так что я просто запрокидываю голову и упираюсь затылком в чужое плечо, пока руки дрочат мне и обхватывают пальцами подбородок. Даже уже и говорить ничего не хочется, всё понятно и без слов. И тут кто-то другой подносит к моим губам нижнюю часть разбитой бутылки с вином, я пью, губы изрезаю в кровь (по Миллеру — восхищение со стороны окружающих при проявлении добродетели). Тут же тепло из-за спины пропадает, и я чуть не падаю, но он меня быстро ловит за плечи впереди. Дальше уже на всё становится плевать, я ищу руками в темноте его лицо, а как только нахожу, сразу кидаюсь целовать шею. Даже уже как-то всё равно, что я его лица не вижу, главное брать, пока не прозвенит будильник. А звенит он слишком быстро.» Конечно, далеко не все сны были такими связными. Куда чаще это были выросшие в отдельного монстра мысли «а что, если» — а что, если бы я отказался баттлить на полную, а что, если бы я догнал его после баттла, а что, если бы я собрал яйца в кулак и решился написать, не упоминая баттл?.. Но сказка у них была общая — нелепая, безрассудная, безумная, волшебная, как в песне, которую он как-то пел в одном из снов и название которой Слава в упор не мог вспомнить. Именно он — без больших букв и прочей пошлости. А имя писать Слава боялся. Во сне-то, конечно, он это имя и стонал, и шептал, и выкрикивал во всё горло, но ни в одной заметке из папки «приснится же» оно так и не выстроилось в буквы. Слава сам не знал, чего именно боялся, а синонимы подбирать было бы верхом похабщины, так что во всех заметках он оставался просто им. Впрочем, наслаждаться снами это никак не мешало.***
Но в этот раз стоило Славе продрать глаза, как он почувствовал: что-то не так. Шевелиться получалось, но с трудом, словно его тело застряло в смоле. На краю кровати он едва успел увидеть непонятное чёрное пятно, силуэтом напоминавшее человека, как тишину разбил чей-то насмешливый голос: — Ну здравствуй. Слава резко вдохнул и распахнул глаза. На его постели сидело нечто. Понять, кто перед ним, было сложно, да ещё и будучи заспанным: лицо вроде женское, но черты острые и какие-то хищные, ниже плеч всё тело чёрное и словно бы из шёлка, причёска напоминала ободранное крыло ворона, но самое главное — у этого нечто глаза были не человеческие. В них даже белка не было видно, один лишь сплошной чёрный зрачок, будто у существа в глазницах были два круглых кусочка обсидиана. Нечто растянуло губы в улыбке, так что стали видны краешки ослепительно-белых зубов: — Давно не виделись. Где-то с твоего последнего сонного паралича. То есть пару месяцев назад… Или три… — тут оно опустило взгляд и принялось считать на пальцах, но в конце просто всплеснуло руками (если это вообще были руки) и снова уставилось на Славу. — Не суть, с цифрами я никогда не ладила. Из горла вырвался только хрип. Что ни говори, а взгляд существа пугал до усрачки. И судя по тому, что оно скривилось, Славины мысли для него были слышны ничуть не хуже обычной речи. — Что, не нравятся мои глазки? Странно, вроде со всеми полушутки шуткуешь, а такой нежный… Ну раз не нравится, я могу изменить. Тут же зрачок стал сужаться и обрастать голубой радужкой, цвет лица из вампирски-бледного стал вполне привычным телесным, у носа появилась горбинка… И вот рядом с ним, чуть ли не лицом к лицу, уже сидел Мирон, только с наглой улыбкой и всё ещё ужасно широкими зрачками, как от капель белладонны. — А вот так я тебе больше нравлюсь? По одеялу вижу, ты прямо о-о-очень рад… Тут уже Слава не выдержал. Даже если это существо убьёт его за дерзость или что-то такое, терпеть подобные издевательства он был не намерен. — Да хорош уже… — сквозь зубы прошипел он, пытаясь пошевелиться. К его удивлению и облегчению, существо расхохоталось, и этот смех ну совсем не вязался с дьявольской внешностью. Это был самый настоящий звон серебряного колокольчика. — Ну наконец-то заговорил, я-то уж думала, ты язык проглотил! — Ты женщина? — то ли от волнения, то ли от того, что Слава горло не прочистил, голос его звучал очень хрипло. — А разве не похожа? — существо снова приняло прежний облик и легло прямо Славе на грудь, так что тот аж дыхание задержал. Оно (или она?) снова рассмеялось. — Да не бойся, не укушу. Если только чуть-чуть, — и тут оно легло на Славу сверху и широко растянуло губы, так что он увидел два ряда острых зубов, которым любая акула позавидовала бы. «Это сон. Просто сон. Если я не буду смотреть, я проснусь, оно исчезнет и не тронет меня…» И снова раздался смех-серебряный колокольчик. — Да хватит уже бояться! Я к тебе с доброй мыслью прихожу, а ты морщишься и жмуришься. Слава приоткрыл глаза. Существо всё ещё лежало у него на груди, но смотрело уже серьёзно, хотя и с хитрецой. — А ты кто вообще? — Я фея. Властвую над той частью мира, которую десятки людей толкуют-толкуют, да так растолковать и не могут, и в которой ты так любишь эскапировать. Сердце замерло. Вот сейчас Славе точно крышка. Даже мысль о том, что им сейчас, возможно, позавтракают, была не такой страшной, как ожидание разоблачения. — Ты кошмары насылаешь, что ли? — Разумеется. Это такая же часть моей работы, как и добрые сновидения, — фея снова растянула губы в жуткой улыбке. — Но я здесь по другой причине. Тебе ведь нравятся твои сны, так? Врать смысла не было, да и не хотелось. Слава кивнул. — Сильно нравятся? — Руку бы отдал за то, чтобы в них жить, — исступлённо прошептал Слава. Перед глазами пронеслись все пережитые там поцелуи и соития, и он непроизвольно вздрогнул и задышал чаще. Но к его удивлению, фея снова разразилась смехом, запрокинув голову, после чего уселась к нему на колени и подперла щёку ладонью с ужасно длинными пальцами. — Ну и что ты там будешь делать без руки? Да и к тому же это невозможно: где это видано, чтобы человек в собственных снах жил? Это вообще-то называется безу-у-умием, — чёрные глаза стали как будто шире и чуточку страшнее. — А что, если я тебе скажу, что тебе не надо будет никуда переселяться, чтобы ты получил то, о чём мечтаешь? — Ч-ч-что…? Что получил? Фея словно бы закатила глаза, но даже так они всё ещё оставались сплошными кусками обсидиана. — Ну не вечную же жизнь и домик в придачу, а! У тебя последние несколько лет заветная мечта только одна и, думаю, называть её будет жестоко. Хотя… — но фея не успела даже скосить глаза в его сторону или обнажить зубы, как Слава приподнялся на локтях и гневно посмотрел на неё. — Если это шутка, то это совсем не смешно! — А смысл мне такими вещами над тобой шутить? Я не отчаянием питаюсь, хи-хи-хи, — фея слегка отодвинулась, и в итоге они оба теперь сидели на кровати, глядя друг другу в глаза. — Тогда как моя мечта исполнится? Он меня почти семь лет игнорит уже! Ни единого сообщения, ни единого упоминания! Перед ней смеяться и бахвалиться смысла не было, она видела его насквозь и слышала каждую его мысль. Всё-таки как же хорошо, что зрители стримов не такие, как она… — А это уже не в моей власти. Я могу дать тебе один шанс подойти к нему в реальном мире и рассказать о своих чувствах. И на взаимность в таком случае шанс у тебя будет, и немаленький, но всё будет зависеть только от тебя, — фея слегка наклонила голову и приподняла уголки губ. Слава чуть повернул голову набок и прикусил губу. Его всё не покидало ощущение, что здесь кроется какой-то подвох. И скорее всего, он в том, что нет никакой феи и предложения исполнить мечту, а есть только температура под сорок или отзвеневший уже сто раз будильник. В конце концов, волшебства же не бывает! Стоило Славе додумать мысль до конца, как он сразу же пожалел об этом: в его ладонь что-то неожиданно впилось. — Ты прав только наполовину. Это правда сон. Но кто тебе сказал, что меня нет? — голос у феи вдруг стал такой тихий, угрожающий. — Ладно-ладно, верю… — ошарашенно пробормотал Слава, отдёргивая руку и потирая следы от длинных когтей. — Только вот что от меня потребуется за исполнение мечты? Это же наверняка не бесплатно! — Ой, ты просто отдашь мне одну вещь, считай, сущую безделицу, что есть, что нет, всё одно. Фея наклонилась ко Славе так, что он почувствовал её дыхание у себя на шее (и едва не отскочил, ибо оно довольно-таки больно обжигало, как пар из только вскипевшего чайника). — Я всего-то заберу твои сны. Вот это уже был настоящий удар ниже пояса. Воздух куда-то пропал, стало жарко, по рукам побежали тревожные мурашки. Нет-нет-нет. Это нечестно. Так нельзя… Видимо, снова услышав Славины мысли, фея улыбнулась одним краем рта: — А зачем тебе сны, если всё, о чём ты мечтаешь, будет в реальности? — А если нет…? — вот тут уже и голос начал дрожать, только слёз всё не было. — Ну это уже не моя печаль. Моё дело предложить. Значит так, даю тебе день на раздумья. На следующую ночь хочу услышать от тебя чёткий ответ. Конечно, ты вправе отказаться, но помни — второго шанса не будет. Тут на мгновение всё вокруг заволокла тьма, а в следующую секунду откуда-то извне раздалось дёргающее за нервы пиликанье будильника.***
Уже когда Слава сидел на кровати, уставившись в одну точку, по его щеке стекла одинокая слезинка. Рука немного болела, но следов от когтей там не было. «Может, правда стоит температуру померить?» Однако ртуть, не доползшая даже до цифры 37, оказалась ещё одним подтверждением того, что разговор с феей можно воспринять всерьёз. Да и предложение, несмотря на цену, было ужасно заманчивым… Даже если это означало, что кукуха поехала окончательно, и не помогут ни Замай с его буддизмом, ни бабка-колдунья из Псковской области, ни даже толстенный шприц с галоперидолом. В ванной Слава долго не мог стряхнуть с себя остатки сна и оцепенения: то залипал на раковину, то просто стоял, уставившись в пустоту, под кипятком, льющимся из душевой лейки. В какой-то момент он на секунду взглянул в зеркало. «И вот со мной таким он может быть? Но как…? По переписке, что ли? Или будет посылать деньги, чтобы я накопил на билет и уехал к нему из страны?» Но даже от мыслей о подобном в груди словно появлялся воздушный шарик. Представился аэропорт, яркое-яркое солнце в безмятежном небе, от которого невозможно не щуриться, а потом руки на глазах… Сердце сладко замерло, и ровно в этот момент вода из душа противно залилась в ухо. Пришлось потрясти головой, и иллюзия от этого благополучно исчезла вместе с трепетным очарованием, которое легонечко так сковывало Славу. Но какой бы всё же ни была заманчивой идея, перспектива лишиться снов пугала до чёртиков. Да и вообще любая перспектива пугала. В школьные годы он как-то услышал, как случайная женщина поучала дочку: «ты не понимаешь просто, он тебя дразнит, потому что ты ему нравишься». А работает ли такое со взрослыми мужчинами? Мужчины, конечно, уже не могут пинать портфели и дёргать за косички (особенно когда косичек нет, а вместо портфелей у него рюкзаки), но всё же… «Или он мне вообще не поверит? Или высмеет… Или просто пошлёт… Но она же сказала, что шанс один, может, стоит попытаться…?» Весь день Слава был как в тумане. Он даже толком не мог вспомнить, что делал пару часов назад или даже пять минут назад, все его мысли были только о признании. «А как я вообще это сделаю? Напишу в директ «привет, Мирон, короче, я в тебя влюблён херову тучу лет»? Как вообще люди в любви признаются? Может, стихи написать? Или дождаться его днюхи и подарить что-то роскошное и неизбежно поселяющееся в сердце?» Внутри всё чесалось, но как будто в четвёртом измерении, до которого не дотянуться даже кончиками ногтей. Стало ужасно неуютно в собственном теле. Ну почему эта чёртова фея не может щёлкнуть пальцами, чтобы всё стало замечательно?! Тяжёлых мыслей и событий и так хватает за глаза! Уже сидя дома у компьютера, Слава случайно зацепился глазами за папку со сновидениями. Нормальных заголовков ни у одной из заметок не было, но всё равно он мог вспомнить в деталях каждый сон, стоило лишь взглянуть на дату. И даже несмотря на то, что вся эта метафизика была как звёзды в миллионах километров от линз телескопа, жар в щеках, колкие мурашки и сладкая аритмия от неё были самыми что ни на есть реальными. Реальнее и не бывает. Почему-то эти ощущения были куда надёжнее всех мыслей о том, как себя вести с Мироном и что ему писать. Надёжнее, теплее и безопаснее. Да и к тому же если эта фея вся такая из себя волшебная, то почему она устраивает встречу без гарантии взаимности? Кому от этого будет лучше? Одно мотание нервов и ожидание разбитого сердца… «Она сказала, что отказаться вроде можно…» Однако четвёртое измерение свернулось внутри его тела клубком и продолжало зудеть. Слава чуть ли не взвыл от распирающих ощущений, ему уже начало казаться, что он сам и есть это четвёртое измерение, просто замурованное за какие-то неясные грехи во плоти, и потому его постоянно и тянет куда-то наружу, к такому же непостижимому, желанному… Над головой закружилось предчувствие опасности, такое же неясное, как и внутренний зуд. Чтобы хоть как-то успокоиться, Слава открыл Твиттер, кликнул на кружок с пером и, не дав себе времени передумать, написал «ЕЩЁ ОДИН ДЕНЬ В КОТОРОМ ОКСИМИРОН ПОСОСАЛ МОЙ ХУЙ». Мигом полегчало.***
Безмятежное небо яркого голубого цвета и не менее яркое солнце. Вокруг тёмно-серый дымящийся асфальт и то ли пальмы, то ли ещё какие-то лохматые южные деревья. Слава не помнил, как он тут оказался, но судя по внушительному чемодану, явно прилетел на самолёте. Лучи солнца безжалостно слепили глаза, но Слава даже не успел прищуриться или приложить руку ребром ко лбу — на его лице внезапно оказались чужие ладони. Сердце ёкнуло. Угадывать не пришлось, так что Слава просто стащил эти ладони чуть ниже и усыпал их неровными рядами кротких поцелуев. — Тебе повезло, что мы не в гомофобной стране, — судя по голосу, стоящий за его спиной Мирон деликатно сдерживал смех. Слава обернулся с дурацкой улыбкой и успел заметить, что Мирон, чтобы дотянуться до него, встал на цыпочки. Это было так нежно и трогательно… И Слава порывисто прижал Мирона к себе, у того даже немного хрустнула спина. — Отпусти… раздавишь… — Не пущу. Больше не пущу. Наконец-то ты рядом… — но хватку он всё же ослабил, после чего уткнулся головой Мирону в ключицу. Пришлось довольно сильно наклониться для этого, но было уже всё равно. Хотелось столько всего сказать, столько всего сделать, но Славу словно охватило сладкое оцепенение. И тут же голос Мирона стал резким и даже каким-то металлическим: — Я тебя поздравляю. Ты собственными руками разрушил своё счастье. Слава мгновенно отпрянул. Солнца больше не было, небо стало серым, как в проклятых родных краях. Мирон смотрел на него с жутковатой хищной улыбкой, его зубы стали длинными и заострёнными, а глаза превратились в два кусочка обсидиана. Где-то вдалеке раздался звон стекла, и Слава был почти полностью уверен, что это упало и разбилось его сердце. А в следующее мгновение он уже лежал на кровати, смотря в потолок, а картинка перед глазами отчаянно расплывалась. Уже знакомая фея сидела на краю постели, полностью приняв свой настоящий облик. — По-здра-вля-ю, — наждачным шёпотом повторила она, улыбаясь ещё шире. «Она видит, что я хотел отказаться… Но зачем так делать? Она что, теперь меня точно съест?» — Да не буду я тебя есть! — и тут фея уже угрожающе наклонилась к Славиному лицу и замахнулась на него когтистой рукой. — Я идиотами не питаюсь! — Идиотами…? — конечно, переспрашивать такое у разозлённого сверхъестественного существа было верхом кретинизма и могло служить лишним доказательством того, что фея права, но Слава подумал, что терять ему уже нечего. — Да! — фея чуть склонила голову вбок и зачем-то легла на Славу сверху. Она почти ничего не весила, но его грудь тут же словно сковали цепями. — А знаешь почему? Потому что отказался! А у тебя бы точно всё получилось, если бы ты попробовал, абсолютно точно получилось! Тот сон, что я тебе показала, мог бы через каких-то жалких полгода стать реальностью, но ты сам всё уничтожил! Поэтому и идиот. Слава замер. Картинка перед глазами наконец прояснилась, но по щекам и вискам что-то потекло. Такое солёное, жгучее, неприятное. — Получилось бы? Т-ты серьёзно? — прохрипел он, часто-часто дыша то ли от страха, то ли от обиды. — А смысл мне сейчас лукавить? — фея протянула руки к его шее, будто желая задушить, но остановилась буквально в миллиметре. Вот тут-то обида и поползла по горлу, сдавливая его изнутри, словно выжимая из Славы всё, что осталось от надежд и хороших слов. Слава не мог пошевелиться, просто лежал и смотрел в белое лицо феи, в её огромные зрачки, а слёзы всё текли и холодили пылающие щёки. «То есть… Ну как так? Ну почему…? А что, если…?» — А всё уже, второго шанса не будет, — в её голосе уже не было издёвки или злости, один ровный холод. Но Слава всё равно слышал в нём нотки жалости, ну или ему просто хотелось их слышать. — Но почему? — Будет тебе уроком. Можешь не злиться на меня, я тут уже не помощница, да и злостью я не питаюсь. — А чем ты, блять, питаешься?! — процедил Слава, изо всех сил пытаясь скрыть дрожь в голосе. Фея вновь растянула губы, после чего сжала руки на его шее. Слава захрипел и попытался шевельнуться, но не смог. Воздух неумолимо утекал, казалось, ещё чуть-чуть — и конец! Но фея, судя по всему, вовсе не собиралась его убивать, а просто так отвратительно медленно изводила. И тут Слава точно понял — он действительно видел её каждый раз, когда его сковывал сонный паралич. А фея наклонилась прямо к его уху и прошептала: — Тайными мечтами. Желаниями. Всем несбывшимся и несбыточным. Всем, что превращается в сны. После этого наступила тьма. Безмолвная и густая, как смола. И как и в смоле, в этой тьме не было воздуха.***
Про фею Слава написал в ещё одной заметке под заголовком «НЕНАВИЖУ СУКА ПАДЛА ТВАРЬ ПОДКОЛОДНАЯ НЕНАВИЖУ». Быстро-быстро печатая эти слова, будто отбивая запоздалый крик азбукой Морзе, Слава толком не знал, кого он конкретно ненавидит, и задумываться не хотел — каждый раз, когда он пытался это понять, его начинали изнутри душить слёзы. После этого папка «приснится же» обновлялась ровно один раз. В этом сне уже не хотелось искать ничего пророческого, но потом любопытство и мысли «а вдруг это всё же что-то хорошее?» пересилили страх… Миллер утверждал, что балет снится к ссорам, ревности и неудачам, анонимный интимный сонник говорил, что Слава склонен «издеваться над собой и терпеть то, что не по нраву», Фрейд ехидничал по поводу однополой любви (читая это, Слава даже начал орать на монитор «А ТО Я, БЛЯТЬ, НЕ ЗНАЮ!»), и только маленькая мисс Хассе тихонечко говорила, что видеть балет — к утешению. В том сне Слава с Мироном целовались в огромной тёмной ложе за тяжёлой шторой, пока на сцене шёл какой-то яркий золотисто-розовый балет. Целовались жгуче, страстно, как в последний раз… При записи Слава ещё держался, но после того, как нажал кнопку «сохранить», взвыл и опустил голову на руки. Прокручивать сны в голове, как диафильмы, Слава тоже стал куда реже. Кто же виноват, что их словно все разом отравили горечью? Кто же виноват? Кто же?.. Кто?..