Судя по таро, Кристен – ...

Вечером на улице не было ни снежинки, а вот сейчас, в шесть утра, на улице светло, как днём от этих сугробов. И как столько навалило? Сразу после пробуждения Освальд больше похож на пережеванный фантик, чем на человека, поэтому сначала идет умываться и делать свою сумасшедшую укладку. Через двадцать минут он выходит из ванной и наконец замечает, как снег блестит и режет глаза. Настроение сразу подлетело очень высоко. Сделав миллион фото и переслав их Эдварду в комплекте с парой кружочков, где он кричит или высовывает лицо в окно, пытаясь поймать снежинки носом, он переодевается и бежит к маме на кухню. Та стоит в ночнушке и мягком коричневом переднике, перемешивая кашу в маленьком старом сотейнике. Легкие шторы на окнах задернуты, и Освальд подбегает к ним, насколько позволяет нога, которая не сильно радостно ноет от боли. Вчера днем была плюсовая температура! Такие перемены не в плюс его организму. Подбегает к окну и распахивает шторки, демонстрируя маме чудесную погоду. Первый снег! — Освальд, — даже не посмотрев в сторону сына с маленьким укором начала она. — Ну мам, — он подошёл и поцеловал её в щеку, в ответ на что женщина расцвела и чмокнула его в нос. — снег, смотри! Я вообще в шоке был когда увидел. Так красиво… — Достану тебе зимние ботинки. И шапку. И шарф. — она провернула конфорку и, выключив огонь, переложила горячую кашу в тарелку, на дне которой уже лежали замороженные ягоды. Они их сами собирали летом, когда ходили вместе в лес или поле. — да? — Нееет, я не хочу шапку, — сделав самое страдальческое выражение лица сказал он, перенося тарелку на стол. — давай я надену все кроме шапки? Ты видишь, я сегодня уже в красивом, — он показал на свои волосы. — Ой, ну конечно, извините пожалуйста, — шутливо сказала она, поправляя пару волосков сыну. — Эдварду уже небось отправил фотки снега, да? — Да, — улыбнувшись сказал он, плюхаясь на вельветовый коричневый диванчик, на спинке которого, по всем законам жанра, висела вязанная кружевная салфетка. Пока Освальд ел, мама уже спустила зимние вещи с антресоли и из общего шкафа в коридоре. — Наденешь свитер? — Конечно! — дожевывая на ходу бросил он, уже ополаскивая тарелку. Закончив на кухне, Освальд пошёл в комнату за рюкзаком, — спасибо, очень вкусно! — крикнул он маме. Она уже поправляла свое платье на сегодня, примеряя, какие бусы лучше подойдут. Когда оба были готовы, они обулись, — Освальд в зимние ботинки, а мама в сапоги на каблуке, — и отправились на улицу. — Тебе разве не к третьему уроку сегодня? — спросил сын. — Я как раз тетрадочки проверю. Тем более я хочу тебя проводить. Ты не накрасился? — А, нет. Блин, забыл. — Не блинкай. — Извини, — он легонько ударил себя по губам. Их дом находился довольно далеко от школы, поэтому, срезая дорогу, они шли через лес. А лес в это время был просто чудесный. Когда Освальд был маленьким, в такой местности на него зимой постоянно находило вдохновение писать стишки про лес. Пушистые белые ветки, как бы нависали сверху, сгибаясь под тяжестью снега и образуя длинную арку над всей тропинкой. На выходе из леса, ежась от холода в своей тонкой ветровке уже стоял Эдвард. — Эд! — Освальд с разбега впечатался в друга с объятиями. — Ау, — прокряхтел он, — привет. Здравствуйте, — мило улыбнувшись обратился он к Гертруде, поглаживая её сына по спине. — Здравствуй, Эдвард. Чего это ты такой раздетый? — перехватив большую сумку с учебниками и судочками еды, она шла дальше, чтобы не опоздать. — Да мне не холодно, не волнуйтесь, — втроем они шли через частные дома, клумбы из шин и усыпанные снегом грядки. На протяжении вот уже десяти лет их школьные будни проходят в смешках за одной партой, совместных походах в туалет, потому что «Освальд, как же ты заебал, ты даже не пьешь в перерывах, чем ты там ссышь?», обсуждении одноклассников и периодических заскоков Эдварда, вроде «Освальд, ну давай пройдем через четыреста седьмой кабинет, там Кристен/Ли/Изабелла/любое другое имя сейчас выходить будет». Это была нелюбимая часть дня для Освальда. — О, — мама оторвалась от рисования церкви на доске, — привет, милый. Ты чего ещё домой не идешь? Это был уже конец дня, но Освальд все равно пришёл в мамин кабинет. Она работает учителем ОПК у младшеклассников, рассказывает про бога и прочую лабуду. Сам Освальд глубоко неверующий, но то, с каким упоением мама занимается своей работой действительно здорово. Жаль только он один так думает. В классе его и без того считают фриком, а тут ещё и мама. Но он не жалуется и никогда не говорит ей о том, как одноклассники о ней отзываются. Такие обзывтельства самые неприятные и низкие. Потому что его мама — святая женщина, прекрасный человек и добрая учительница, которая ничем не заслужила такого отношения. Будь у Освальда выбор: скрывать то, кто его мама или нет, он бы точно выбрал второе. Любить своих родителей это не стыдно. Сегодня кто-то опять обсуждал его свитер, который связала она же. «У них что, своих родителей нет? Их всех дома кошмарят или как? Господи, долбоебы», а Эдвард наклонялся поближе и говорил, что свитер очень милый, а эту Дашу, которая постоянно обсуждает его, все равно растили в притоне, так что её мнение не учитывается. — У Эдварда какая-то олимпиада опять, я подожду тут? — приземляя свой рюкзак на стол и плюхаясь на стул спросил он. — Да, у меня два окна, давай посидим. Хочешь конфетки? — отряхнув руки от мела, тихонько при этом побрякивая кольцами, она пошла к тумбочке, где скопились подарки на всякие праздники. — Давай, спасибо, — он широко улыбнулся и расслабленно подпер голову рукой. — опять Эд ходил к этой Кристен сегодня. Четыре раза! Зачем, я не понимаю. Она все равно на него внимания не обратит, а никаких шагов он и не делает. — А ты и рад, что не делает? — она загадочно ухмыльнулась и придвинула стул, чтобы сесть за стол напротив сына. Поставила термос с чаем и открыла конфеты в виде ракушек, самые вкусные, она знает что они Освальду очень нравятся. — Ну мам… Да, потому что она пустышка. И дура. Всё, неважно… — Ага, конечно, — Гертруда тихонько посмеялась. — Сто процентов сегодня будет просить погадать на эту дебилку. — Точно, у вас же ночёвка. Туса, — она изобразила пальцами «козу» — Мам, — Освальд посмеялся, — кринж. — Это рофл, сынок. Вам что приготовить на вечер? Заказывай, пока я добрая. — Ой, не знаю. Ты не устала? Мы можем из холодильника поесть, там суп же есть, капуста цветная. Нормально, перебьёмся. — Я вам все равно пирог сделаю с джемом. А то негостиприимно. — Да Эд разве гость? — Освальд отпил из термоса чай, активно поедая конфеты. Через полчаса Эдвард наконец объявился на пороге кабинета. — Эдвард, ещё раз привет! По какому предмету у тебя в этот раз олимпиада? И бери кофетки, не стесняйся, — Гертруда тепло улыбнулась. Она питала почти материнскую любовь к этому мальчику. Первый и единственный друг её драгоценного сына, тем более он очевидно не получал любовь своих родителей. Гертруда всегда думала, что фраза «чужих детей не бывает» не про неё, ведь действительно большинство ребят вокруг её ужасно раздражали. Но не Эдвард. Он умный, добрый и тактичный, к тому же с Освальдом они и правда как половинки одного целого. Она лишь пару раз видела родителей этого ребёнка, и как хорошая мать хотела с ними познакомиться, но они смотрели на неё с каким-то презрением. Впрочем, они смотрели так и на своего сына, так что на попытках дружить семьями она давно поставила крест, эти люди максимально неприятны. — Физика, — он подошёл к столу и осторожно взял одну конфету, — спасибо большое. — Слава богу ты все, — Освальд начал вставать, а Эдвард на автомате подал ему руку. — погнали? У мамы ещё вторая смена. — Да, пошли. До свидания! — бросил он Гертруде. — Пока, мам. — До встречи, мальчики, — она помахала рукой, а когла дверь закрылась, с облегчением выдохнула и начала готовиться к уроку. * Мальчики тем временем вышли из школы, купили чипсы и малиновый липтон, потому что «Эд, омайгад, я его не пил уже лет пять, давай пять бутылок чтоб уссаться! Я буду потеть малиновым липтоном». После этого они свернули в лес. Они постоянно болтали, поэтому шли бок о бок, пиная друг друга пакетом еды и сменкой, но в очередной паузе Эдвард отошёл немного назад, и как только Освальд подошёл к нужному месту, сильно толкнул тонкое деревце, и друга засыпало снегом. — Блять! Эд, ты че вообще страх потерял?! Но Освальда хватило только на то, чтобы пару раз легонько бросить в него горстки снега со своей куртки. Эдвард и так был одет не по погоде, у него ещё и кроссовки летние, надо будет ему суп прямо в кастрюле на огне разогреть, когда домой вернуться. Так и сделали. Эдвард сидел в кресле и, покачивая ногами, делал химию и алгебру. У них всегда так: он делает какие-то точные науки, а Освальд пишет им двоим сочинения и доклады. Сам этот гуманитарий стоит в позе цапли, с согнутой ногой и мешает суп, чтобы картошечка не утонула и не поджарилась. — Грустненько как-то. Включи музыку, Эд. — Я хочу сосредоточиться, а ты щас обязательно включишь земфиру или типо того, я щас вот вообще не караоке вайб, Освальд. — Да я включу что-то нейтральное, что ты начинаешь, — в голосе слышалась улыбка, — я же тебя уважаю, все дела… Через какое-то время Эдвард встал, подошёл к телефону Освальда и выключил музыку, включив свою. — Фу, Эд блин, какой рамштайн, че ты душнишь? Нормально же сидим, мне очень нравится. — Если ты продолжишь выть под инстасамку, я лучше выберу посидеть на хуях дроченых. — Освальд показал ему язык и выставил две глубокие тарелки из серванта на стол. У мамы было много бзиков, один из них — есть только из сервиза. Когда уроки были закончены, они наконец-то переместились на кровать в комнате Освальда. — Давай, — Эдвард с непривычно широкой улыбкой пихнул Освальда в плечо. Они оба лежали рядом на животах. — Нет, Эд. — Ну давай. — О чем ты говоришь вообще? — Ты знаешь о чём я, перестань. — Я не буду гадать тебе на эту марамойку. Хотя ладно, давай, — он взял карты таро, начал их перемешивать и говорить, — так, Кристен Крингл, двадцать девятое апреля, семнадцать лет… — достав какую-то карту он, не глядя, сказал, — потаскуха! Видишь, карты не врут, Эд. — Ты не компетентен. О, давай знаешь как? Найдем какую нибудь десятилетку в тик токе и попросим расклад за пятьдесят рублей! Давай. — Боже, кринж. — Да давай, раз ты жопишь мне, лучшему другу, всего один маленький раскладик… — Да я в сумме тебе столько нахерачил на весь этот гарем, что эти карты теперь никогда не очистить. Давай искать эту твою десятилетку, — он взял телефон, но отвернулся от Эдварда, вбивая что-то. Вдруг начала играть песня «Эдик» Альбины Сексовой. — ой, извини, это мне звонит кто-то, рингтон такой. — Да блин! — Все, наслаждайся нормальной музыкой, погнали. Когда они нашли некую «Violetta netvoya» и написали всю инфрмацию, потратив на это кровные семьдесят рублей Освальда, пришла мама. — Привет, мамочка! — Освальд встал и пошёл в коридор, помогать маме разгружать сумки с книгами, тетрадями и ещё и продуктами. — мам, ну зачем? Мы бы сходили, тебе так нужна эта грыжа прям в сорок лет? — Ну что я буду вас дёргать, — шептала она, чтобы не услышал Эдвард. — Здравствуйте, — он тоже вошёл, закончив расставлять книги в другой комнате. — Да виделись уже, родной, — расплылась в улыбке Гертруда, подошла к Эдварду и коснулась его щеки. После этого она сказала, что сама со всем справится и послала «играться дальше». Вернувшись в комнату, они стали обсуждать некоторые свежие сплетни, вроде того, как мальчик из класса, больший фрик, чем они, наконец сбрил свои усы, как у Даши сменился очередной парень. После этого они залезли на страничку этой «бесючей суки» и стали обсуждать то, как показушно она каждый раз выкладывает полуголые фотки со своими парнями, а бывших подчищает. — Почему даже у этой дуры есть отношения, а у нас нет? — завел бесконечную шарманку Эдвард. — Почему даже у этой дуры есть парни, а у нас нет? — Освальд, говори за себя. — он закатил глаза. — Ой, да ладно тебе… — Прохладно. Я гетеро, чел. — Да блин. У тебя даже девушки никогда не было, откуда ты знаешь? — Оттуда же, откуда ты свою ориентацию «я би, но аааа женщина». — Да соси жопу блин… — Ага, спасибо, — он иронически улыбнулся и предложил посмотреть фильм. — Давай «Кузены». Я не смотрел, но хотел. — Давай угадаю: это какой-то снятый на тапок фильм с голыми мужиками? — Ну почти. — Блять. Нет, давай вот лучше про создание адидаса документалку. — Чего? Я и так засну на любом твоем фильме, а тут еще и документалка. — Она художественная! — Не, Эд, это не вариант. Блин, почему мы в этом плане не соулмейты с тобой, — Освальд вообще любил при любом удобном случае упомянуть, какие они лучшие друзья и как подходят друг другу. Скидывал Эдварду видео с обнимающимися котятами с подписью «мы» и прочие атребуты. Сошлись на юбилейном двадцатом просмотре мегамозга. Освальд говорил, что Эд мегамозг, а он — мачомен. Но не потому что мудак, а потому что такой красавчик. Во время мультфильма уже началась обязательная рубрика каждой ночевки, которая продолжилась и после посмотра. — Эд, а вот за миллион долларов ты бы послал мою маму нахуй? — Что? Это какие-то у тебя сложные вопросы пошли. А где же про то, съем ли я говна тарелку за миллион? — Ну это уже неинтересно, — он кокетливо отвёл взгляд. — Нет, не послал бы я твою маму. Я же её уважаю. Сколько терпения нужно чтобы вырастить тебя с такими вопросами… — Да иди в жопу. А вот прошелся бы за миллион голый по школе? — Господи. Нет. — Почему?! С мамой могу понять, я бы тебя убил. Но это-то? Тебя и так никто не уважает, а так ещё и миллион будет. — Вообще-то уважают. Тем более у Елены Евгеньевны инсульт будет, а мне халявные пятерки ещё нужны. — Ой, да че ты. Ты просто стесняешься. Я бы тоже постеснялся, но за такие деньги… Это ж вообще! Я бы купил новую гладильную доску домой. И блендер. Круто? — Да, — Эдвард умилительно улыбнулся, — очень. — Ну а перед своей Кристен прошелся бы? — Ты че, вообще упал? Нет. Боже, ни за что. — Если ты серьёзно настроен, то тебе все равно придётся перед ней раздеваться. Никто больше не увидит. — Нет. Не буду я перед ней раздеваться. И о какой серьёзности речь, если она моё имя даже вряд ли знает? — На доске, — он показал усы пальцем, — почета прочитала. — Фу! Забудь эту фотку. Какой позор… — Ладно, хорошо. Передо мной за миллион голый прошелся бы? — Не знаю… может быть. Вряд ли. — Что?! Ты меня стесняешься?!? Как так можно жить, Эд? Я бы перед тобой вообще хуй в узел закрутил. — Да я в тебе не сомневаюсь… Они отошли от темы, но где-то через сорок минут Освальд спросил: — А вот за миллион ты бы Кристен засосал? — Фу, какое слово мерзкое. — скривился Эдвард. — Окей, поцеловал бы? — Ну как? Просто подойти и ни с того ни с сего? — Ага. Давай, это твой шанс. — Нет. Конечно нет. — Да что ты ссыкун такой? Что такого она тебе сделает? — Это неправильно, она же не хочет со мной целоваться. — Окей. Меня бы за миллион поцеловал? Тоже просто так. — Хм, — Эдвард молчал так долго, что Освальд уже хотел пощюпать его пульс, но тут он довольно тихо выдал, — куда? — А. Ну в губы. — с заметным удивлением ответил он. Обычно Эд не подыгрывает ему в таких блиц-опросах. — Да. Вообще по-любому, мы же в лет десять языками целовались, помнишь? — Чего?! — до этого Освальд лежал на животе, а в этот момент резко сел, — не помню. Реально? — Да, ты че, — почему-то об этом Эдвард говорил с максимально невозмутимым лицом. — ты с мамой иногда так делал и я тогда обиделся типо какого фига ты со мной не лижешься. И мы вот раз пять так точно делали. — Я не понимаю что значит целоваться языками, — все ещё с лицом абсолютного ахуя говорил Освальд. — А, ну… сделай вот так, — Эдвард высунул язык. Освальд повторил это движение, после чего Эдвард наклонил голову и соединил кончики их языков. Он сохранил этот контакт буквально на три секунды, после чего начал отстраняться, а Освальд быстро клюнул его в губы. — Эй, — Эдвард смешно поморщил нос, — ты чего? — Ты сам сказал, что как угодно меня бы поцеловал. — К сожалению у тебя нет миллиона. — он пожал плечами и перевел тему на то, что хотел бы почитать вслух друг другу. Они так часто делали, особенно перед сном. У Освальда память развита больше слуховая, к тому же читать кому-то Эдвард очень любит. Но сейчас Освальд его не слушал. Он аккуратно перемещал язык во рту, как будто тот онемел. Немного прийдя в себя, он согласился на просмотр ещё пары серий сериала, который они смотрели вместе, а потом можно и почитать, да. Все ведь, как обычно. Все в порядке. Прошло уже достаточное количество времени. Они посмотрели три серии сериала, поели мамин пирог и поболтали с ней, и уже даже дошли до чтения вслух. Но Освальд почти не остыл после этого события. Он жутко вспотел, сидел большую часть времени переодически краснеющий и замирал при любом контакте с Эдвардом. — Освальд? Ты чего? Это ромашковый чай так действует? — заглянул в глаза слишком задумчивому другу Эдвард. — А? Нет, все норм. Нога просто болит, — отчасти это было правдой, она никогда не переставала болеть, но в данный момент о ней Освальд думал в последнюю очередь. — Давай разомну? Давай, просыпайся. Можем потом караоке спеть, «царица», все дела. — Эдвард уже пересел к ногам друга и стянул носок. Он делал это достаточно часто, проблемы со здоровьем у Освальда были всегда, но в десять лет он сломал лодыжку, и то что его мама отказалась идти к врачу — одно из немногого, за что её можно осуждать. Эдвард стал аккуратно давить на стопу и придерживать лодыжку, а Освальд слегка отвернулся и начал смотреть в окно. Такие моменты были очень милыми, но смотреть на друга в этот момент не было сил. Унижение какое-то. Ещё одно напоминание, что с Освальдом что-то не так и они не могут просто круто зависать, занимаются вот этим… — Эд, — шёпотом сказал он. — Да? — так же шепотом ответил эдвард. — Я вообще не о ноге задумался. — Я знаю. Это понятно. — Я вообще думаю все об одном… — М? — Эдвард продолжал растирать ногу несмотря на слова Освальда. В любом случае ему станет получше. — Но стесняюсь тебе говорить. — А, — он впервые поднял взгляд, но увидел лишь отвернутое лицо, — ты можешь делиться со мной чем угодно, ты же знаешь. — Да. Но это связано с тобой, поэтому мне и стыдно. — Ты про поцелуй? — Да, — он повернул голову на эдварда, но заслонил лицо руками, застонав. — это так тупо. Хочу тебя ещё поцеловать, но знаю, что мы друзья, типо это как-то неправильно. — Мы можем целоваться, Освальд. — Нет, не надо. Не говори так, ты меня просто успокаиваешь. Я хочу целовать тебя и знать, что ты тоже этого хочешь. Знать, что ты испытываешь тоже самое. — Я тоже хочу тебя поцеловать. Все хорошо. — Нихуя не хорошо! Тебе нравятся девушки, о чем ты говоришь?! — он убрал руки с лица и резко нагнулся вперёд, заломив брови домиком. — Но ты же не парень. То есть нет, ты парень, — он слегка замешкался и машинально поправил очки, хотя дома всегда ходит без них. — конечно, для меня ты… ну то есть мне не важно, что ты парень. Я хочу тебя поцеловать, потому что ты мне нравишься. Как человек. — Я не понимаю. — Освальд нахмурился. — Ну вот я тебе как нравлюсь? — А… ну да, я кажется понял, — после паузы ответил он. — Так что мне не важен пол и статус наших отношений. Если ты хочешь целоваться, мы просто сделаем это, — он пожал плечами. — Гладко стелишь. — Да блин, я вообще-то старался, чтобы тебе было приятно. — Ладно, спасибо, — Освальд смущённо улыбнулся, — ну так?.. Эдвард поставил руки по бокам от Освальда и соединил их губы. Это было огромное облегчение. Прекрасное чувство легкости и какой-то свободы. Как будто, если они поцеловались, то уже нет никаких проблем в жизни. Это значит, что теперь можно делать это постоянно, что пропадёт остаток какой-то неловкости между ними. Слегка остранившись, Эдвард улыбнулся, но Освальд притянул его обратно. Спустя где-то пять минут, они окончательно разъединились. Губы были красными и скоро потрескаются от слюны, поэтому Освальд намазался бальзамом. Это как оберег, Эдвард никогда не лезет тактильничать, если друг намазался гигиеничкой. Потому что «фу, Освальд, мог ещё подзалупного творожка сверху бахнуть для уверенности?». Посидев пару минут в тишине, Эдвард сказал: — Неловко тебе что-ли? — С чего ты взял? — Тишину в твоей компании не слышал уже лет десять. — аккуратно вернув носок на ногу, Эдвард переполз к изголовью кровати и сел с Освальдом плечо к плечу. — Да, немного неловко… мы теперь вообще типо кто? — Мы просто вместе. Как и до этого. — Ты философ? — Нет, я еблан… короче, не заведу я девушку, не парься. Я бы все равно не смог, даже если бы хотел. — Отлично. Иначе мой список грехов пополнился бы убийством. — Как романтично. Давай кстати пройдём тест, какой мы смертный грех? — Ооо, давай! Только сначала посмотрим что там таролог ответил, уже вижу, что что-то про то, что никакой девушки у тебя быть не может…