Значок, что ты дурачок

      Каждый год в конце декабря в универе одно и то же: где-то поблизости однозначно переворачивается грузовик с красными колпаками, потому что иначе сие явление, когда взрослые (только физиологически, судя по всему) люди напяливают на себя этот трэш и ходят в нем на пары, объяснить я не могу. Нужно оставить заявку на сайте администрации города, чтобы уже заделали ту колдобину, из-за которой переворачиваются все эти рождественские грузовики. Они оскорбляют мои чувства верующего в адекватность, потому что это как будто заразно: один раз увидел такой красный колпак на другом человеке — и все, кукуха слетела, и вот ты тоже как идиот бежишь скорее примерять на себя кастрюлю, дорожный конус или шапочку из фольги.       Я точно знаю, о чем говорю. Однажды в прошлом году я пришел на занятия в кокошнике из-под снегурочки. Одолжил реквизит у сестры, которая играет в клубе весёлых и находчивых. Веселье там только у тех, кто заранее навеселе, а вот найти можно все что угодно. Мне предложили на выбор парочку головных уборов, но в латексной маске было жарковато, поэтому я взял кокошник. Преподы, само собой, просили снять, аргументируя, что это дамский убор, но я твёрдо стоял на своем и отвечал, что колпак тоже, знаете ли, деда мороза, а не бабы мороза. Так что пусть и моя одногруппница Алена свой снимает, раз уж пошел такой дискурс. Алена фыркнула и уже собиралась стянуть этот несчастный красный треугольник с головы, но не успела — сосед слева, известный нашему студенческому миру как Валера, уверенным жестом перехватил ее руку и глянул на меня.       «А больше тебе, пёс, ничего не снять?» — были его слова.       «Смотря с кого» — парировал я, вызвав в аудитории всплеск пошленьких смешков.       На то и рассчитывал: разряжать таких борзых Валер нужно, если не членом в зад, то именно через публичный ржач, так мне тогда казалось. Каким же зеленым первокурсником я был!       Потому что на следующий день, как ни в чем не бывало, Валера пришел в кокошнике, похожем на мой. А я как бы от своего-то и не отказывался, твердо решив доходить в нем весь остаток учебных дней. Как говорится, ничего не бойся — позорься до конца. В общем, препод заставил нас спеть дуэтом, за автомат. Я согласился из упрямства, мой собрат по позору — из выгоды, похоже, готовиться к зачету он особо не планировал. И выглядело это примерно так: Валера, который спортсмен с коротким светлым ежом на голове и под метр девяносто, а с кокошником все два с половиной, басил: «Расскажи, снегурочка, где была, расскажи-ка, милая, че пила?».       И я, который пониже, темнее и чуть худее, поскольку из всех видов спорта уважаю только лыжи, с каменным лицом (потому что меня такой идиотизм всегда бесит), не отставая в тональности, ему отвечал: «По рецепту бегала в магазин, галоперидол и аминазин».       И конечно весь лекторий гудел.       — Олегос! — окрикнул он меня после нашего хрестоматийного выступления на паре.       Я даже обернулся, потому что, во-первых, вот это неожиданность, Олегос — это я. Живите с этим фактом. А во-вторых, именно что Олегосом с подачи Валеры я стал впервые в жизни. Мою сестру зовут Ольга, меня Олег. Родители, когда ездили в ЗАГС регистрировать нас, почему-то все время забывали взять с собой словарь русских имен.       Пораженный тем, что из моего имени можно выдавить еще больше испанского стыда, чем за все девятнадцать лет до этого, я замер в долбаном кокошнике, как штопаный. Спасибо все-таки отцу с матерью, что не Антон. Валера тем временем подрулил на тактически выгодное расстояние и шепнул, будто мы с ним уже были кореша:       — Тебе тут хотят кокошник сломать. Или начистить. Я не разбираюсь, так что давай-ка его сюда.       А потом прямо при всех, стыд-то какой, он одной правой сорвал наши большие женские кокошники и на обе головы натянул эти красные мужские колпаки. Надо ли говорить, что с тех пор Валера мой лучший друг? Теперь он меня по этому поводу всячески подкалывает, говорит, что лучший друг, который тоже в колпаке, — это волшебное совпадение. Вот такие вот мы колпакнутые.       В целом мы неплохо ладим. Мы как острый и тупой нож, только без ножа, хотя за себя я не ручаюсь. Я рофлю над ним в стиле «с др, говно» и говорю, что он приемный. А Валера каждый раз делает шоу из факта, что я немного старше. Когда не бешу, то я у него «дед» — типа древний и все время ворчу. А если бешу, то в ход идет любое подручное слово из времен, когда Валере нельзя было материться при мелких сестрах. Чаще всего «пёс». Теперь вы понимаете, почему с «др, говно» с моей стороны — это еще с нежностью. Из похожего у нас как минимум та продолговатая маскулинность на теле, которой мы иногда думаем, дерзость и общеклиническая придурь мозга.       А отличие в том, что ему эта новогодняя фигня в кайф, тогда как я всеми силами пытаюсь доказать общественности, какие они идиоты. Что новогодние традиции у них дурацкие, колпаки эти, елка, пошлый дождик — только вдумайтесь, почему зимнее украшение называют «дождик»? Дождик — это у меня из глаз, когда я вижу ряды безвкусной разноцветной мишуры. Вы когда-нибудь ездили в автобусе, где взорвался Киркоров? Не буквально, конечно, но украшенные к празднику салоны с кондуктором, по ощущениям, — это один в один. Или ловили петушиную слепоту в торговом центре в середине декабря? Зовите окулиста, человеку плохо, ему в лицо наблестело! И декором, и стразами на кофточках. Спасибо судьбе, я не страдаю эпилепсией и не употребляю бутираты, и без этого хватает. Слово «мишура» вот тоже идиотское. Годится только для названия нового альбома группы Бутырка. Но первое место в моем личном рейтинге негодования занимает, конечно же, загадывание желаний на бумажках. Алло, они сбываются не потому, что ты их напишешь и сожрешь под куранты (не дай боже твоя бумажка слишком большая — от этого можно заработать непроходимость кишечника), а потому что ты мозгу ставишь, блин, цель и типа идешь к ней. А остальное делает твое подсознание.       Валера, конечно, так не считает, для него Новый год — это магия и волшебная сказка. Я повторяю — лоб метр девяносто, разряд по жиму воды из камня одной левой и волшебная, сука, сказка, шуршащая пакетом со сладостями, стучащая колесами поезда в Хогвартс и пахнущая мандаринами и колой. Возможно, это потому, что у него сестер не одна, как у меня, а целых три. Он возмужал под песни из «Винкс» и рекламы Барби. Отсюда и его вечные порывы всех девочек защищать. Даже когда у самих девочек «все тип-топ» и ноготки уже достаточно длинные, чтобы самостоятельно выцарапать обидчику все, до чего достанут. Но Валера, лоб тупой, все равно тут как тут: в этом году снова работает пожарным краном, поднимает всех желающих за возможность дать ему пощупать их пятую точку. То есть желающих повесить повыше свою заветную писульку, чтобы никто не сорвал и не прочитал их заветную стыдобу.       Ах да, забыл сказать: еще одна традиция универа, помимо шапок и новогодней самодеятельности, которая вымораживает меня до звенящих бубенцов, — это дурацкая огромная елка в холле прямо напротив входа и куча бумажек с желаниями на ней. Спасибо, что никто жрать их под куранты не будет. Какой-то гений (ша), возможно, в доисторические времена придумал (а) это вешать. Наверное, прабабушка или внучка ректора. Потому что верить в подобную чушь могут только женщины, старики и дети. И Валера.       Степень его веры, можно сказать, налицо: уши как всегда торчат, но сейчас еще и красные, веснушки распидорасило по наморщенному от широкой лыбы носу, глаза потеряли брови, которые уползли наверх к волосам, рот вообще сложно определить, где кончается. Просто все, что ниже носа, сейчас один сплошной рот. На плечах у Валеры сидит Алена, такая же воодушевленная и красная, и тянется к елке, пытаясь закрепить на ней рулон ватмана.       — Валер, повыше! Правее. Еще чуть-чуть… — комментирует она так, будто Валера в двух миллиметрах от нахождения у нее точки джи. Причем своим затылком. Извините, я совсем примерно представляю это все сложноустроенное женское, для меня оно почти как интернет «пять джи».       Замечая меня издалека, как наблюдатель с телевышки, Алена роняет свой плакат и пищит уже мне:       — Олеж, иди сюда, тут помощь нужна!       Я, конечно, человек исполнительный и в данный момент преисполнившийся, бегу помогать ближним, но замедляюсь, потому что спотыкаюсь об огромное и красное «хочу мужика». На ватмане, само собой, хотя конечно лучше бы на лбу у Валеры.       — Так с чем тебе помочь, можно поподробнее?..       Никто в универе не знает, что я — самый последний в очереди помогать Алене в решении вопроса с отсутствием мужика. Вот с хотением мужика — это как раз ко мне.       — Повесить помоги, — выдыхает Алена, когда сильные крепкие мужиковские руки Валеры наконец возвращают ее с небес на землю.       — Плакат?       — Нет, блин, мужика! — цокает она, и Валера начинает ржать:       — Олегос, ну и дурачок. А понтовался, что красный диплом!       — За плакаты сейчас только административку могут дать. А красные дипломы — вообще не за плакаты, — бубню я.       — Ну да, — хмыкает Валера. — За кокошники их выдают, по ходу. Давай, короче, ползи на Алёнкино место, что ли.       Сказав это, он хлопает себя по раскрасневшейся крепкой шее. Но залезать на Валеру при всем честном универе я отказываюсь, поэтому он карабкается на меня. Причем даже не спросив разрешения, когда я еще стою и превозмогаю в себе мурашки, пока Валера обхватывает меня своими лапищами со всех сторон, пытаясь взобраться, и пыхтит оттого, что у него не выходит.       — Слышь, токсик, стань, избушка, раком тогда. Надеюсь, твой доисторический хребет не развалится подо мной!       — Не развалится.       Ох, Валера… Знал бы ты, какие движения под тобой может выдерживать мой хребет, ты бы свой держал подальше. Особенно когда «раком». Хорошо, что для его спортивных извилин это слишком сложная мысль, чтобы задержаться на гладком, как тренированная попка, мозге. И вот он сидит на мне верхом, тянется к елке так, как ни к одной девчонке на факультете не тянулся, Алена с легкой завистью косится то на елку, то на меня, а я… Ну, я стараюсь не хрустеть своим «хребтом» слишком громко. Возможно, потому что впервые в жизни чужие член и яйца оказываются в такой близости от моего лица. Жаль, что с другой стороны. У моих собственных и то шансов оказаться возле моего лица все равно больше, но тоже маловероятно — я же не гимнаст какой-то ебанутый. С — сарказм.       Когда наконец эта пытка Валерой заканчивается, я сбрасываю его с себя, разминаю шею и выдаю свою самую умную мысль за год:       — Ну вот. Теперь мужика жди.       — Да не свисти ты! — он отфыркивается и почему-то становится еще более красным. И вид такой, что вот-вот перекрестится.       Господи! Да до него ж только сейчас дошло!       — Валер…       — Нет.       — Вале-е-ер…       — Нет!       — Ты же знаешь, что это ты его повесил, — улыбаюсь я. Мой звездный час, когда еще, как не сейчас, зарофлить над его новогодней инфантильностью? — А ты сам говорил, что в новый год происходит волшебство, и все желания сбываются.       — Пёс, хорош гавкать!       — Блин, оно теперь не сбудется? — ноет под боком Алёна. — Всю ночь рисовала!       — Сбудется-сбудется, — кивает Валера, избегая моей хитрой лыбы и делая вид, что придирчиво наблюдает, не упадет ли плакат.       — Ага, — тоже со знанием дела говорю я. — Сбудется, как же. У Валеры.       Он багровеет, подпрыгивает, на этот раз порываясь его смахнуть, но без такого полезного меня не дотягивается — еще и Алена мешает, повиснув у него на локте, и вдвоем они почти роняют елку, пока мимо проходящая завкафедрой не останавливает весь этот треш. Алёнино желание само еще пока не знает, что оно желание. Ему вообще свойственно жить в восторженном неведении и на полном альтруизме соглашаться помочь девушке, когда она просит повесить, СУКА, ТРАНСПАРАНТ, где пропуск в трусики красным по белому написан. Дам Алене совет в следующем году вместо «мужика» писать сразу «хочу Валеру», так у нее чуть больше шансов, что до него дойдет.       После пар, скользя вслед за Валерой по раскатанной дорожке через университетский дворик, решаю наконец убить слона в комнате — даже если между нами потом все равно будет лежать труп этого слона. Дело в том, что весь год, что мы дружим, я ни разу не замечал, чтобы у Валеры водились девушки. Алена тусуется с нами на парах, как и еще несколько подруг, но ни с кем из них не мутим ни я, ни он. Ну, я-то понятно. А вот он — загадка: про возможную синеву я тоже ничего не знаю и не представляю даже. А если бы и узнал, был бы первым в очереди. И мне за это даже не стыдно. Что такое жесткая френдзона? Спросите таких как я. Быть мной — значит, все время видеть вокруг праздник жизни и любви, который наступает у всех, кроме тебя. Ко мне праздник не приходит даже с кока-колой и даже если загадать дедушке желание, хоть на ёлке, хоть на коленях, хоть где.       — Че там Алена? — спрашиваю я Валеру и одновременно врезаюсь в его рюкзак.       — А че она?       — Мужика же хочет.       — А я тут при чем, пёс?       — При всем, — не отстаю от него, продолжая врезаться, пока между нами не кончается этот мини-каток. — Раз ты тот плакат повесил, то…       И тогда Валера поворачивается, сдвинув шапку на макушку, отчего его лопоухость обостряется одновременно с борзотой, от которой у меня обычно перехватывает дыхалку.       — Замяли тему! Ясно?!       — А че так? Алена не нравится? Или боишься, что сбудется? Что ее гипотетический мужик не к ней придет, а к тебе?       — Ниче я не боюсь, — бубнит он, пряча подбородок за горловиной куртки. — Ты задрал уже! Сам иди к Алене, возражать не буду. Она на сеструху мою похожа, так что флаг те в руки.       Что в переводе означает примерно: «только попробуй подойди к ней, и я тебя буду пасти как волк овцу». Но не в том смысле, в котором я изначально думал целый год. Я в недоумении пялюсь на него: значит, весь первый курс и часть второго он верой и правдой тусуется с Аленой, потому что она, блин, ему как сестра? А раньше это нельзя было как-то обозначить? Я бы тогда не парился, думая, что между ними такой же слон в комнате, как у нас, только с гетеросексуально ориентированным хоботком. А теперь и что думать, не знаю.       — А что у тебя вообще с девчонками? Было уже?       — Не твоё дело.       У Валеры уши снова краснее новогодней шапки, которой он бы сейчас наверняка с удовольствием их прикрыл. Он что, все еще девственник, что ли? При его-то данных? Ладно на лицо не модель, но довольно симпатичный для славянской годзиллы, которая вылезла из местного пруда в селе Верхние Залупы, приехала в город и батрачит в зале как проклятая, мечтая открыть свою тренажерку для таких же монстров.       — Че, не было? Я осуждать не буду, ты же знаешь, — примирительно говорю я, но Валеру это только сильнее выбешивает.       Он дергает меня к себе, схватив за ворот куртки, — внутри у меня все трещит вместе с тканью — и цедит:       — Не. Твоё. Дело.       И это лучший друг, называется. Я тоже не готов сходу перед ним аутнуться, но если бы он спросил, я бы сказал как есть — виноват, дрочу на парней. Так что все, Валера. Ты попал. За весь этот косарь «псов», которыми я весь год был, за непонятные секретики и агры в мой адрес тебе прилетит. Ответ очка, так сказать. ***       Мой коварный план прост, как верхнезалупинские семейные трусы. Следующим днем, встав пораньше и заглянув по дороге в магазин, прихожу за двадцать минут до начала пар, благо, кабинет уже открыт, и ставлю на стол, за которым неизменно сидит мой дружбан, ту стеклянную бутылочку с аутентичной колой, украшенную самой колхозной мишурой, какая нашлась у нас дома. Кладу рядом шоколадного деда мороза с перекошенной лыбой, которому Валера просто обязан первым делом откусить его шоколадное ебало. А то, что без фольги он похож на член — просто совпадение. Креплю к этому джентельменскому набору записку и остаток времени до начала занятий торчу в сортирах, потому что «опаздываю». Жалею, что нет скрытой камеры, но она оказывается не нужна: кто-то обнаружил подарок раньше Валеры, и по чатам быстрее Санты на оленях разлетается видео, где он заходит, привычно кидает свой рюкзак на стул и, заметив вкусняхи, с каменным фейсом читает: «Откуси ему голову. Без нее он будет совсем как я от тебя — без ума. С наступающим, сладкий». И лицо Валеры, которому в этот момент будто что-то большое попало в дымоход, было непередаваемо. Обожаю.       Мотивация у меня тоже несложная, как раз, два, три: во-первых, я докажу Валере, что вся эта суета с загадыванием желаний и новогодней сказкой — чушь. Во-вторых, я устрою самый пушечный стеб над ним в уходящем году, запомнится на всю жизнь. И в-третьих, могу же я хоть раз почувствовать, каково это, признаваться пацану-натуралу в чувствах, не боясь? Если вдруг спалюсь, легко будет списать все на шутку. Даже готовлю себе аварийный вариант на случай провала.       Посмотрев видео раз двадцать, с минутным опозданием залетаю в аудиторию, плюхаюсь рядом с Валерой, который в шоках, и отвлекаюсь на шутки препода о том, что я не просто опоздал, но ещё и опоздал без кокошника. Помнит же, хотя год прошел. Ну ничего, скоро эту байку перекроет новая, уже про Валеру.       Весь остаток учебного дня тот, правда, общается со мной так, будто в курсе, что его жестко стебут. Но потом я замечаю, что он каждый раз необъяснимо розовый, когда речь заходит о видео, и понимаю, что он просто дичайше смущен. Решаю не задалбывать его слишком, чтобы не выглядело навязчивым — ну, принесли тебе угощение и принесли, там же не написано, что от мужика. И ведь читал он не вслух, а текст видели только те, кто пришел раньше него. Это я уже в следующий раз подпишусь каким-нибудь красивым псевдонимом, нужно повышать градус идиотизма постепенно. Готовлю новый ход, на сей раз не конем, а сразу дамкой.       В последний вторник у Валеры последняя в году треня по кроссфиту. Сам я ни разу на них не был, потому что не выношу стонов, которые доносятся из тренажерного зала. И еще автоматом начинаю пялить на задницы парней. Наверное, однажды я смогу в себе это побороть, годам к тридцати, но сейчас мне от одной мысли бывает так физически больно, что я едва ли не проклинаю ту игрек-хромосому, которая, при всей своей укороченности, может создать в трусах такой внезапно длинный результат. Причем удлиняющийся в самых неподходящих ситуациях. Но если удается эту хромосому приструнить, то кровь снова приливает обратно к мозгу и мир обретает краски, а жизнь — смысл. И все равно подобных мест, где хромосомы, гормоны и стоны смешиваются в один белковый коктейль, я стараюсь избегать. Валера это знает — он думает, что я сноб и педант, а потому он не станет подозревать, даже если кто-то составит на меня фоторобот и ориентировку. Все равно там будет примерно следующее: «Высокий пацан в черной куртке и шапке. Лица не видел, он был в маске. Да нет же, не клоуна, а в медицинской». Как говорит моя Оля, лучше перебдеть, чем недобдеть. И в раздевалке, конечно, я реально перебдел — столько потных и полуголых парней в тесном пространстве я еще не встречал, а потому продвигался до нужного шкафчика, под которым увидел знакомые кроссы, почти на ощупь, пока все эти рождественские олени, гогоча, не выперлись в душевые. Но самым большим риском были даже не чужие потные жопы, а вероятность встретить самого Валеру или — что еще хуже — промахнуться и положить мой второй подарок в чужие вещи. Но, кажется, я справился на отлично. Жаль только, что не подсмотрел, как он тренит.       В этот день мы с ним не пересекаемся — у меня один из экзаменов автоматом, а общие пары у нас не совпали — и я весь вечер жду, что же Валера мне напишет или расскажет. Тот стоически молчит. Списываю это на усталость, а не смущение — да ладно, неужели Валеру так легко смутить обычным сладким подарком, как из детства? Пусть скажет спасибо, что я зарулил в кондитерку, а не секс-шоп. Но теперь даже точно не скажу, что мне нравится больше: оказывается, собирать сладкий подарок важному человеку так захватывающе! Я изучал начинки, вспоминал, какие он любит, а какие точно не станет, обскакал все полки с мармеладом, набрал всего со вкусом колы и лакрицы, маршмеллоу, орехов в шоколаде… Господи, да я же чуть было не оставил там детей без конфет и все свои накопления. Одной кондитерки мне показалось мало, и я обшарил еще две, получился внушительный мешок. Полирнул сверху его любимыми мандаринами и киндер-сюрпризом, а этот придурок все молчит и даже ни одной фотки никуда не вкидывает.       И на следующий день является только к третьей.       — Че, перетрен? — хмыкаю я над его серо-зеленым фейсом.       — Пережор, — выдыхает он. — На вот, дожри, видеть их уже не могу. Сеструхи все на диетах, они типа боятся растолстеть даже от запаха. А ты дед уже, тебе ниче не будет.       Протягивает мне кулек, где осталась примерно треть от подаренного.       — Воу, это еще откуда?! — присвистываю я, качая головой и ощущая, как прямо сейчас мне аплодируют где-то в театральном.       — Какой-то имбецил додумался притащить, блять, мешок быстрых углеводов, нахрен вообще такие подарки, — бубнит Валера, весь красный, и в глаза мне не смотрит. Сочувственно ругаюсь на этого коварного имбецила, хлопая Валеру по спине:       — Ну-ну, ладно тебе. Мезим выпил?       — Выпил.       А вот открытки в пакете не оказывается. Жаль, в этот раз не было папарацци и я не смогу увидеть лицо Валеры, когда он читал: «Люблю тебя уже год. Надеюсь, ты такой же сладкий внутри, как снаружи. Твой аноним». Очень-очень жаль — у Оли даже рука дрожала, пока она выводила на открытках под мою диктовку все эти заветные слова, которые я бы в жизни Валере не сказал. И не скажу теперь, не хочу погибать нелепой смертью в девятнадцать. Даже Оле не выдал свой секрет, списав все на шутки юмора. В третьей записке, кстати, будет «Мечтаю поиграть с тобой в паровозик» — тут у Оли рука дрожала уже от хохота.       Мои действия все же приносят свои плоды — правда, не совсем те, на которые я рассчитывал. До нового года остается всего несколько дней, а весь универ теперь болтает, что у Валеры завелся мужик, и потому елка в холле буквально за сутки обрастает бумажками как не в себя. Причем с одним и тем же желанием, которое теперь даже никто не прячет, сворачивая в рулон, а выставляет гордо на всеобщее охренение: «Хочу мужика!» Вот заходишь с морозной улицы, пикаешь пропуск, моргаешь охраннику вместо здрасьте, и на тебя сразу набрасывается это универское тепло вместе с зомбированием фразой, что ты должен хотеть мужика. Да ёб мать! Я его и без плаката хочу. Второй год уже, а все никак.       — Теперь точно сбудется! У всех! Это же столп энергии прямо в космос! — воодушевленно заявляет Алена на большой перемене, а Валера судорожно сглатывает. Видимо, догадывается, что еще его ждет: свой финальный сюрприз, насколько хватило бюджета, я заказал с доставкой прямо к нему в общагу, чтобы и туда дошла слава о силе новогоднего дерева исполнения желаний. И заодно прикупил на маркетплейсе кое-что на случай чрезвычайных обстоятельств. Не люблю быть застигнутым врасплох и всегда перестраховываюсь, потому что знаю: если в воздухе висит гипотетическое ружье, то однажды оно выстрелит.       Позже этим днем происходит еще одно событие. Нас с Валерой вызывают в деканат.       — Нарушение общепринятых этических норм морали и нравственности, включая предосудительное поведение в общественных местах, — зачитывает зам декана по воспитательной работе, пока мы виновато разглядываем крапинки на линолеуме.       — Может, просто не ставить эту елку, чтобы на нее всякую фигню не вешали, — предлагаю я, но зам качает головой:       — Постановление Министерства, все должно быть украшено. Мы не можем не ставить.       — Ого. То есть мы теперь на государственном уровне праздновать обязаны?       Валера пихает меня локтем в бок и бубнит:       — Ирин-Санна, он хотел сказать, мы больше так не будем.       — Валера больше не будет хотеть мужика, — на одном дыхании выдаю я с той же жалобной интонацией, не выдержав, и давлюсь от смеха.       Зам декана поправляет очки в толстой оправе — довольно сурово для человека, у которого серьезный рот держится на честном слове. Она не знает, что еще с нас стрясти, но проигнорировать подобное не может. Видимо, стуканул кто-то, иначе по такой фигне крайних откапывать бы не стали.       Хочется хихикать как дебил в началке, потому что мы, оказывается, инициировали секс-моб там, где люди должны на попе сидеть и думать совсем не ей, а головой и об экзаменах. Зам, грозясь внести дисциплинарку в наши дела, приказывает убрать с ёлки все вульгарные записки и следом украсить еще актовый зал, где через пару дней пройдет новогодний концерт.       Валера молчит, пока мы берем у завхоза стремянки, молчит, пока несем их до холла и пока не оказываемся на верхотуре возле того самого плаката раздора. Тогда его прорывает:       — Вот зачем ты влез, а? Не мог тупо извиниться?       — Ты же знаешь, как меня выносит с этой новогодней хрени.       — «Меня выносит», — кривляется он, передразнивая. — А у людей теперь желания не сбудутся! И виноват в этом ты!       — Зато тебя перестанут подарками стебать, как маленького. Прекрасно же.       Валера вместо ответа остервенело срывает плакат с веток, едва не роняя себя вместе с елкой. Скручивает его в рулон и отпускает, наблюдая, как он грохается под ноги проходящим мимо студентам. А потом тихо говорит:       — А может, мне нравится. Мне такое с детства никто не дарил.       И на этих словах у меня что-то ёкает внутри, чертов пульс начинает выбивать новогоднюю чечетку под мигание гирлянды и какой-то бешеный джингл-беллз в голове. Как теперь быть? Я же стеб задумывал, а он всерьез повелся? На мужика?! Так, стоп, ну ладно, может, он такой тугой, что не понял, что это мужик? Или нет? Может же?! А-а-а!       — Ля, Олегос, держись тоже, а то ебанешься!       Ебанусь, это точно. Надо держаться. Я бы, конечно, мог теперь отменить доставку, но не могу. Это же новогодняя сказка для Валеры, а дурачок в ней не он, а я. И значок надо было тоже себе покупать, а не ему. Никогда больше так не лоханусь — но, следуя своим же принципам, буду позориться до конца. Нужно срочно сменить тему, пока Валера не включил обе свои извилины на ультре, и меня осеняет:       — Я придумал! Мы не будем их убирать! Вот, смотри! — с этими словами беру одну бумажку, где хотят мужика, складываю ее квадратом и возвращаю на ветку.       Через полчаса мы заканчиваем с последним таким «мужиком». Валера, довольный и красный от лосиных прыжков вверх-вниз по стремянке, складывает из большого плаката огромного журавля-оригами и садит на самый верх, рядом с макушкой. К — креатив.       — Огонь! — умозаключает он, любовно оглядывая нашу совместную работу, и мое сердечко ёкает во второй раз.       И это, блин, больно. Когда смотришь на топовое железо в онлайн-магазине или новый флагманский смартфон на витрине, то понимаешь: оно супер, оно меня завлекает, но я его в жизни не получу. И вдруг эта вундервафля признается, что ей, сука, нравится, когда ты вот так смотришь и когда твоя слюна капает с подбородка, а из других мест — уже даже не слюна. Не буквально, само собой, но смысл примерно схожий. С этим надо будет что-то сделать, но позже: снаружи уже стемнело, а нам остается еще дохрена работы в актовом зале. И моя задача теперь — ни в коем случае не спалиться, что тайный Санта — я. ***       — Нормас шары, — присвистывает Валера, открывая большую картонную коробку с украшениями. Елка на сцене в актовом зале поменьше факультетской, но зато шары у нее действительно будь здоров. Вот что значит рост — не определяющий признак. Интересно, какого размера шары у Валеры? Я как-то раз глянул на шишку, но не рассмотрел — у приличных бро действует правило двух секунд, которое нельзя нарушать.       — Как твои? — хмыкаю я.       Валера ответом не удостаивает и продолжает рыться в коробке, делая вид, что не услышал.       На пол летят длинные пушистые гирлянды, огромные снежинки для тех, видимо, у кого зрение минус двадцать, какие-то плюшевые символы прошлых годов, пока наконец не появляется гвоздь программы — спутанная, как Олькина волосня в сливе, электрическая гирлянда. Мы с Валерой в жизни столько не материмся, сколько успеваем сказать за пятнадцать минут ее распутывания. Метров пятьдесят в ней, не меньше. Потом он, забравшись на стремянку, накидывает ее кольцо за кольцом на елку, пока я держусь за конец (как символично-то!), чтобы тот не уполз наверх и его хватило до розетки. Наблюдаю, как он со знанием дела скачет туда-сюда, разравнивая ряды.       — Врубай, Олегос, — командует мне сверху.       Врубаю — вспыхивает разноцветными огнями, которые тут же отражаются в Валериных глазах так, что я свои отвести не могу. Правило двух секунд! Оно ж не только на члены распространяется. На глаза тоже нельзя, иначе пояснять потом устанешь, что ты «не из этих».       А потом мы развешиваем шары. Сразу с двух сторон, чтобы было побыстрее — в животах уже урчит, да и дольше наедине с Валерой сегодня пробыть мне, если честно, страшно. Вдруг я сделаю то, что нельзя. Например, спрошу его, нравятся ли ему такие большие шары. Задумавшись, не сразу замечаю, что вывесил их на елке в форме огромного члена — аккурат в том месте, где через два дня будет стоять ведущий за маленькой трибуной с микрофоном. Надо позвать Валеру — пусть хоть поржет, пока я не убрал это, но его вдруг нигде не оказывается. В зале идеальная тишина и эхо, заставляющее его имя взлететь до десятиметрового потолка. И куда могла деться эта годзилла? Она же как прыщ на заднице, ее, если даже не видишь, то чувствуешь.       — Эй, ну ты где, чудила?       Тишина.       Обхожу елку, осматриваю кулису, предполагая, что он по-любому спрятался в шторе, как внезапно некая сила дергает меня, будто сама елка пытается сожрать. И что же придумал этот чудила! Он обмотался пушистыми гирляндами, навешал на себя шары и замер, наполовину вмяв свое немаленькое тело в елку. Идиот.       — Часть команды — часть корабля! — басит он мне в ухо, и через секунду в елке оказываюсь уже я.       А сам Валера в это время, крепко держа за плечи, обматывает свою добычу, то есть меня, колючей гирляндой. И пырит глаза в глаза так, что мурашки у меня начинают бегать даже там, где это технически невозможно. Даже на мгновение кажется, что он затащил меня в елку, чтобы пообжиматься. Ну не наивный ли я дурак.       — Ты че? — замираю испуганным сусликом. Похоже, он решил докопаться прямо сейчас.       — Слушай, пёс. Ты мне ничего сказать не хочешь?       — Н-например?       — Например, признаться в чем-нибудь?       Отрицательно мотаю головой, и вместе с ней отрицательно мотаются шары на елке справа и слева. В жизни теперь не признаюсь, что я его даритель. Потому что я — это знак равно «стеб», а теперь, когда Валере настолько в кайф вся эта новогодняя суета, кто я такой, чтобы обрубить ему его последний детский эндорфин. Ладно, у меня еще осталось крайнее оружие, которое можно применить в экстренной ситуации и только один раз.       — Я и не думал, что наряжать елку вдвоем — это такой кайф!       Его брови ползут наверх:       — Серьезно? Тебе? Понравилось? Наряжать? — на каждое слово Валера трясет меня за плечи так, что даже не сразу замечает, что я киваю — теперь утвердительно. Тем более что это правда. До чего я докатился — мне даже самому наряжать не столько в кайф, сколько стоять, где наряжают. Смотреть, как наряжают. Не кто попало, конечно, а кто конкретно. Как его толстые пальцы, похожие на сосиски, какие рисуют персонажам в мультфильмах, могут так аккуратно и бережно распутывать тонюсенькую ниточку огоньков и даже ни разу ее не порвать. Да простят меня все натуралы мира за такую гейскую френдзону. Не волнуйтесь, вы в безопасности, если вы не Валера.       — Ладно, пусти уже, я скоро с голоду сдохну, давай заканчивать и пошли жрать!       — Приемлемо, — соглашается он, моргнув, будто ото сна очнулся. Да уж, правило двух секунд в этих гляделках глаза в глаза мы оба благополучно нарушили. *** Тридцатого декабря нас выгоняют на концерт — явка обязательна. На улице впервые за месяц выпадает настоящий снег, а не искусственный, какой летал в воздухе до этого, будто кто-то клей для обоев случайно рассыпал или что-то другое, похожее на белые хлопья. Валера встречает меня в фойе возле гардероба, и по его тяжелому взгляду я понимаю, что сейчас случится очередное выступление в кокошниках, только без кокошников. Потому что вчера ему пришла доставка с курьером и, судя по воцарившемуся радиомолчанию в мессенджере, подаренная железная дорога ему либо безумно понравилась, либо его расстроила открытка, приложенная к подарку, в которой говорилось, что аноним мечтает поиграть с ним в паровозик и завести вдвоем длинный состав в депо. Но у меня репутация такого душнилы, что и не подумаешь, чтобы я мог кого-то там завести. Или завестись у кого-то…       — Я тебе рассказывал, как в детстве любил такие подарки. И что колу люблю, и что всегда мечтал о поезде, как из Хогвартса, — говорит Валера вместо «привет».       — Ты о чем?       — Сам знаешь, о чем. Мужика я больше не хочу, можно закругляться.       У меня, кажется, все потеет под трусами в межбулочном пространстве. Мы среди людей и Валера, конечно, мне не втащит, да и с чего бы — обычно над подобными шутками он ржет, я рассчитывал, что мы бы этим и занялись, как только он раскроет анонима. Если раскроет. Но я никак не ожидал, что он спросит прямо:       — Это правда? Про «люблю уже год»?       Вокруг нас начинают собираться знакомые однокурсники, желая поздороваться, среди которых маячит и Алена, а я вдруг ощущаю, как потеют теперь подмышечные пространства и лобные доли. Валера что, серьезно ждет, что я вот так, при всех ему расскажу все как есть? Закиваю с серьезным лицом, положа руку на сердце, а другую на яйца, и признаюсь? Рука в кармане нащупывает мой «аварийный план», который я ношу с собой на случай таких вот важных переговоров. И аллилуйя, он случился. Валера не знает, что в красной коробочке, Алена не знает, что в красной коробочке, весь универ не знает, что в красной коробочке. Знаем только я и маркетплейс, где я это заказал. Это — моя вишенка на торте, которая должна была стать панчлайном в нашем ржаче. Но теперь ее миссия — довести до финала целую серию подарков.       Я медленно опускаюсь на одно колено и, вытащив красную бархатную коробочку из кармана, протягиваю ее Валере со словами:       — Да, это все правда. Я не знаю, что со мной с тех пор, как ты повесил тот плакат. Вот.       Он будто в трансе — сначала хочет сказать что-то, но осекается. Люди вокруг нас замирают, кто-то начинает фоткать, кто-то — закрывает рот руками со словами «господи боже мой». А я просто стою и смотрю, как Валера открывает коробочку, как меняется его лицо, когда он видит то, что лежит внутри, как замешательство превращается в удивление и — не могу уловить — что-то, чего я раньше на его физиономии не наблюдал. Когда я покупал этот значок, мне он казался дико смешным. А сейчас я почему-то чувствую себя жалким.       — Ха! Ну че, ты победил, Олегос! Зачетно, вообще красавчик! — говорит Валера слишком громко и фальшиво, уж я-то разбираюсь. И, как ни в чем не бывало, цепляет значок себе на одежду. — Смотри, как круто. Тут написано, «значок, что ТЫ дурачок».       А потом он разворачивается и уходит — не с концерта, а именно что от меня. Смешные видосы снова разлетаются по чатам, но мне на них уже фиолетово. Кажется, я только что совершил самую глупую ошибку за всю свою краснодипломную жизнь.              И вот оно, тридцать первое декабря. День, который я всегда не любил — зачем провожать старый год и радоваться, что он заканчивается, если еще толком не знаешь, какой будет следующий? Я впервые это понял лет в двенадцать, в том же возрасте, когда меня задолбало делать вид, что я не узнаю в Деде Морозе нашего соседа. Следующий год всегда был не лучше и не хуже, но ни одно из моих настоящих желаний ни разу не сбылось. Если настоящего деда не существует, то и все остальное — не больше, чем фарс и показуха, «ура, мы не сдохли еще один год подряд!». И этот — не исключение, нужно просто его пережить, улыбаться маме с отцом, ржать на пару с сестрой над тупыми шутками из телика и ни на секунду не поддаваться этому обманчивому и коварному ощущению — вере в чудо. В чудеса, как мы помним, верят только старики и дети. И Валера, с которым я с тех пор и смайлом не обменялся. Но все-таки поздравить его надо, как минимум, написать что-то в стиле «с нг, говно» и делать вид, что все по-старому. В этот раз как никогда я хочу, чтобы новый год не начинался… Я уже почти нажимаю «отправить», как раздается звонок. Причем в дверь.       — Оль, иди открой, наверное, тётя Лена еще за стульями пришла! — кричит мама с кухни.       И я наблюдаю из-за угла, как сеструха, будто в слоу-мо, с бокалом ром-колы в руке плывет в прихожую, пританцовывая под попсу нулевых, и распахивает дверь, за которой совсем не тётя и не Лена.       — Привет, Лёлик, мне бы Олегоса на пару слов, — говорят оттуда.       В этот момент в коридоре появляется мама со стулом.       — Ой, Валерка, а ты что, не уехал? До курантов двадцать минут! Пойдем, встретишь с нами Новый год. Оле-е-ег! — кричит она, не поворачивая головы и не подозревая, что я шкерюсь буквально за углом. — Тут Валера пришел!       Мама уходит обратно на кухню, оставляя Олю, Валеру и пока еще невидимого меня одних.       — Чего мнешься, сладкий? — хмыкает сестра. — На, глотни. Я пока брата притащу.       Она протягивает ему свой стакан, и по тому, как Валера выливает его в себя целиком буквально за секунду, я понимаю: мне кабзда. ***       Мы стоим в закутке между этажами за заваренным мусоропроводом. Из квартир слышатся радостные голоса, суета, звуки телика, который превращается в единый хор. Пахнет сигаретами и алкашкой, которую мужики прячут в почтовых ящиках от своих женщин, на опохмел. У всех жизнь кипит, у кого-то прямо сейчас зарождается новая — такие охи этажом выше сложно не уловить. А между нами — гребаное молчание и молния на расстегнутой куртке, которую Валера гоняет туда-сюда. Сам я без куртки, в одном худаке, но трясет меня не от холода. У Валеры под курткой — тоже худак, только со значком, тем самым. «Дурачок» замазано белым, поверх написано другое, и теперь читается как «Значок, что ты получишь».       — Получишь что? — пытаюсь шутить я.       — Не что, а куда. «В бубен» не уместилось, — фыркает Валера. Аллилуйя, он не агрится!       Мне удается собрать губы в подобие улыбки и перестать трястись. Я даже складываю руки на груди и совсем как обычно, стремясь сделать лицо посложнее, говорю:       — Не хочу насилия. Может, тогда рассмотришь другие варианты?       — Может. Но в любом случае это будет в голову.       И-и-и… Мне кабзда. Я дышать не могу. В голову? Столько всего хочется у него спросить, например, почему он не уехал к родным в деревню, почему пришел, почему...       — Я тут подумал, короче. Мы оба его вешали, вообще-то, тот плакат, — говорит наконец Валера. — Так что выбирай сам, Олегос. Чисто технически, это желание и на тебя распространяется.       У него сейчас, как в фильмах, должно быть две таблетки или, на крайний случай, две коробки, но у него только большой непрозрачный пакет, торчащие краснющие уши и обкусанные губы. Я выбираю губы. Они оказываются лучше, чем все новогодние фейерверки, чем все куранты с запахом бенгальских огней и вкусом шампанского и лакричных конфет, чем колкость мишуры и сладость мандаринов, лучше чем… все. Этот неловкий и совсем немного кусачий поцелуй длится так долго и от него становится так хорошо где-то внутри, под ребрами и вокруг пупка, что те красные колпаки, которые Валера успевает натянуть на нас, вдруг совершенно перестают меня бесить.