Митараши-данго

После Джууширо на их излюбленном месте в чайной вечно остаются шкодливо забытые сладости — тщательно завернутые в бумагу данго, липкие дораяки в фирменной упаковке, даже химозная дешевая контрабанда из Генсея. Конфеты в рукавах широкой форменной юкаты, конфеты заткнуты за пояс, конфеты в искристо-белом потоке волос, похожих на сухое молоко — Цунаяширо каждый раз борется с желанием тайком пронести сюда изукрашенный драгоценностями частый гребень, вычесать их от омерзительных плебейских привычек и возможно застрявшей в них липкости. Чтобы, прости Ками, хотя бы раз его товарищ по мечу выглядел как полагается его статусу. Можно вытащить человека из глуши, но не глушь из человека, успокаивает он себя, с презрением поджимая губы каждый раз, как Джуу-чан снова предлагает ему очередной коварный кусочек. «Что насчет этих сакурамоти? Ах, ты еще их не отведал? Прошу, попробуй, я сам готовил!» «А данго? Я знаю, как ты не любишь порошковый чай, поэтому заранее попросил заварить к ним листовой» «Как тебе тайяки? Они очаровали меня, съешь хоть немного!» Джусанбантай-тайчо держит своего бывшего коллегу за идиота, не иначе — а как еще объяснить, что с каждым днем цветастых бумажек, наполненных приторным ядом, становится все больше, а натягивать поводья самоконтроля — все труднее. Токинада оказывается совершенно сбит с толку — это он привык откармливать своих жертв. Заманить змеиными манерами, лживым сладким голоском, приласкать нежную белую кроличью шерстку, затянуть силок потуже и наконец дождаться сладостно-долгожданного момента — дело останется лишь за тем, чтобы нарастить своей добыче необходимый жирок, а после… ах, куда культурнее будет умолчать. Впрочем, любые «после» у аристократа застопорились еще на этапе заклинившей клетки и плохо подвязанных силков, да и кролик оказался совсем не из кроличьей породы; иначе почему прямо сейчас эти мозолистые и узловатые пальцы с грубоватым изяществом подхватили палочками очередной кусочек мягкой тестообразной мякоти, щедро вымоченной в каком-то сиропе и так соблазнительно поднесли к тонким губам, не встретив ни толики сопротивления на своем пути и очевидно дразня? — В Готее нечем заняться? — в какой-то момент Цунаяширо решает прервать их молчание, несмотря на то, что липкая сладость повисла в опасной близости от его рта, призывно блестя на весеннем солнце, — На севере Руконгая сейчас неспоко-о-ойно… — И не говори. Что касается бунтов среди низшей аристократии, то думаю, Совет это быстро уладит, — на Укитаке уже давно не действуют ни растянутые гласные, перекатывающиеся от горла к того и гляди, вот-вот раздвоящемуся языку темноволосого искусителя, ни какие-либо попытки спровоцировать его праведный гнев. Слишком долго они знакомы, сказываются годы их тихого, едва ли со стороны заметного противостояния. — И будь добр не мутить воду среди них и впредь, я тебя прошу. Если будет много жертв, нам придется вмешаться… Токинада хмыкает недовольно. Чем он больше возмущен, тем, что капитану тринадцатого отряда с какого-то перепугу известны его планы касательно политики в среде низшей знати, или тем, что это… это что, угорь в сладком соусе? продолжало маячить у него перед носом, сложно было сказать с точностью. — А ты почему не ешь? — спрашивает глава благородного клана и с подозрением щурится. Не то чтобы у него был повод — отравить в любом случае не выйдет, не с его реацу и не с его настороженностью, но нутро зудит странным чувством, будто предвкушением чего-то важного. Чего-то вроде главного блюда, которое еще предстояло распробовать. — Я серьезно, они нужны нам живыми, — мягко настаивает Джууширо, пристально глядя на собеседника из-под полуопущенных темных ресниц. уголки губ капитана чуть приподнялись, но тот улыбнулся сдержанно, скупо, совсем на себя не похоже. В травянистых глазах прячутся чертята, в руках — по-прежнему палочки с зажатым между, сашими. — Я? Разве? Я уже не голоден, а тебе не помешало бы попробовать вот этого восхитительного угря… Я был уверен, что ты оценишь сочетание! Токинада сильно сомневается, что его бывший одноклассник — сказать «друг» даже сейчас кажется неуместным и насмешливым — в действительности насытился точно также как и аристократ, в которого с начала трапезы упорно пытались затолкать все сахаросодержащее. Взгляд невольно прошелся ниже — мазнул по лицу, обвитой синеватыми венами шее, что проглядывали сквозь полупрозрачную кожу, проскользил мимо острого разлета ключиц прямо к костистой груди — после очередного обострения болезни джуусанбантай-тайчо заметно похудел, даже черты лица заострились чуть сильнее обычного — задержался в глубоком вырезе юкаты чуть, самую малость дольше, чем нужно… Вернуть себе трезвость ума кажется непосильно трудным, но еще гораздо тяжелее принять, что под настойчивой твердостью тяжелой не понаслышке руки, сжимающей палочки почти угрожающе, Цунаяширо сдается — проклиная себя за это сотни раз, разумеется, он послушно приоткрывает рот, разомкнув ровные кромки зубов и впуская внутрь дурманяще-приторный вкус. Кто бы знал, что он допустит перемирие между ними двумя так легко, а капитан возьмет да выкупит его сдержанность каким-то нищенским обедом? Нужно будет пригласить его к себе… (нет-нет, это не значит, что он одобряет происходящее безобразие!..) …просто чтобы показать, как должна выглядеть действительно стоящая трапеза в духе традиций высших сословий Сейрейтея. О-о-ох, и где гарантия, что один такой обед не превратится в два, а два — в пять, пять — в десять и так далее? Он ведь совсем не виноват, что рядом с этим простолюдином вся его выдержка превращалась в пыль! Сам Джууширо едва ли съел что-то с начала их чаепития, не считая пары-тройки кусочков каких-то сладостей, но сопротивляться его уговорам тяжело, так тяжело… Бескостная плоть во рту тает и раскрывается богатым разнообразием вкусов — соус действительно оказывается излишне сладким, но это не мешает мягкости рыбы отдавать необычным солоноватым оттенком. Упаси Ками заедать такое этим ужасным Генсейским мусором, но Укитаке снова избавляет его от выбора — и вот уже тянется палочками в другую сторону, естественно, перескакивая с темы напряженной ситуации в городе на что-то более приятное — ах, а ты успел попробовать шоколад разных сортов? Как это не хочешь, душа моя, неужели тебе не нравится? Самое ужасное заключается в том, что ему нравится — но далеко не надоедливое жжение сладкой пахучей дряни на рецепторах. О, нет, куда слаще для аристократа сейчас податливо следовать за костлявой рукой, вбирать в себя еще немного причудливых оттенков, если такой сегодня будет плата за то, чтобы вылизать бесстыдным взглядом Джууширо с головы до ног. Не едкий аромат вишни, не крупно надломанные осколки шоколада сейчас заставляли непристойные образы вспыхивать в голове. Вся эта непривычная властность, настойчивый голос и терпко-запретный запах лекарственных трав и вымытой кожи, который невозможно было сбить ни одной дешевой закуской, пьянили куда сильнее. И палочки, разумеется — вот сейчас бледные пальцы вновь ловко подцепили такой же светлый шарик данго, вдоволь обласканный тягучими волнами жидкого сиропа, и нахально потянули его к плотно сжавшимся губам мужчины. Нет, ну так нельзя. Нельзя потреблять столько сахара… а впрочем, что это там так чудесно пахнет и совсем ненавязчиво оказывается протянутым длинными паучьими пальцами прямо к его рту? Токинада еще мысленно ругает себя за слабость — что этот грязный оборванец вообще с ним творит и почему сам он позволяет? А Укитаке, без сомнений, издевается — цепляет шоколад, на этот раз белый, не успевший расплавиться кусочек — и все приговаривает, будто и впрямь бормочет над птичьим силком — ну последний, свет мой, взгляни сам, тут так много осталось, неужели тебе больше не хочется? — а его гость и не против, убирает подальше держащие в страхе весь Сейрейтей ядовитые клыки и глотает почти не пережевывая — в ответ в горле першит и он замолкает, предоставляя бывшему товарищу право голоса. — Ну, вот, другое дело… — снисходительно изрекает Укитаке, и от нежности в его тоне дворянин разрывается между желанием вытащить Энракьотен из ножен прямо сейчас, чтобы снести капитану голову с плеч, и сильнейшим порывом провалиться под землю от стыда, — Я очень не хочу показаться ханжой, но не стоило бы переводить еду, особенно, когда она так чудесно удалась. — Перестань, — его нетерпеливо перебивают. Токинада чувствует явный дискомфорт теперь уже во всем теле сразу — о, это больше не какой-то трепет, на который можно было закрыть глаза, да он будто кипит изнутри, как котелок со свежей похлебкой — горячей и простецкой… прямо как его собеседник. — Если вопросов у тебя не осталось, то пора бы и разойтись. Укитаке на него смотрит неотрывно — вообще-то аристократ начинал понимать, почему сотоварищи по отряду, хоть и любили этого болезного добряка всем сердцем, старались не злить почем зря — будто сам пожирает взглядом от макушки до заполненного до отказа желудка. Рассматривает сквозь тело и проглоченное, и поток непристойностей, следовавший от мозга его гостя до пищевода вместе с нежнейшим тестом и кремами. Выглядывает что-то в стыдливом румянце на холеном лице и непривычной медлительности — Укитаке вслух не говорит, но сытый и отчаянно скрывавший это, чуточку разморенный полуденным солнцем и весенним ветерком мечник уже не выглядит так опасно, как раньше. Цунаяширо старался, правда, удержать в голосе сухое безразличие, но его притворный холод предает, и мужчина влажно сглатывает, когда видит как Джууширо тянет в рот — на этот раз себе — мягкий квадратик ёкана. На губе остается немного крошек от желеобразной бобовой пасты и капитан совсем небрежно ее слизывает — деревенщина чертова, злорадно думает Токинада, но не может оторвать ненасытного взгляда от влажно блеснувшего язычка, проворно юркнувшего от одного уголка нежно-розовых губ к другому. Это работает и на секунду даже избавляет темноволосого мужчину от неуютного чувства вины — ест не только он, значит, задержаться еще ненадолго никому из них не повредит. — Прямо сейчас? — Джууширо озадаченно протягивает мужчине оставшуюся половинку, и тот почти машинально позволяет скормить себе остатки ёкана — даже присущего ему чувства брезгливости больше не возникает, разве что от мысли разделить с бывшим коллегой кусок буквально и фигурально заставляет сердце забиться чаще, и на удивление, отвращением здесь и не веет. — Я осведомлен о том, как ты занят в такой период, не хочу тебя задерживать. — На секунду даже кажется, что шинигами сжалился, однако спустя секунду он вкрадчиво добавляет: — Если ты, конечно, не откажешься завершить эту чудесную трапезу со мной. Это займет всего несколько минут, не более. Цунаяширо впору скрипеть зубами от ярости — но на них противно похрустывает сахар, а портить эмаль хочется даже меньше, чем расставаться… Почему-то эта мысль приходит к нему в совсем неподходящие моменты рядом с его оппонентом, но уходить на полный желудок — ужасно тоскливо. Даже если после двоих ожидает серьезная игра по разные стороны лагеря, нужно уметь смаковать момент — неспешно, под стать им обоим, словно набрасывая петлю на заупрямившееся животное — а как еще сделать это, как не за теплой пищей? Неестественность этих мыслей отрезвляет на секунду, но подниматься все равно не хочется, ситуация никак не располагает — нутро полно по самое сердце, а его владелец сейчас выдаст с головой свое невольное смущение и свою постыдную заполненность. — Я вполне могу сделать это сам, — бормочет Токинада гораздо менее строптиво, чем должен. Его собеседник, кажется, замечает это и легко уводит руку с зажатыми в них палочками прочь от протянутых пальцев. Аристократ мгновенно вспыхивает от возмущения, заметив, что тайчо больше даже не пытается скрывать свою нахальную назойливость, но наружу просится лишь унизительное «пожалуйста!», а этот неловкий позыв, к счастью, удается вовремя сдержать. — Но ты ведь мой гость сегодня, а мне так редко удается уделить тебе внимание, — «редко» в понимании Джууширо, было нынешними стабильными двумя-тремя обедами (не считая случайных встреч в нерабочее время) в неделю. — Я всего лишь хочу немного о тебе позаботиться. «Немного» в понимании Джууширо, по-видимому, было здоровенным куском ягодной массы, вдоволь заполненной подтаявшей начинкой. Раньше таких вечеров было куда меньше и при всей подозрительности дворянина, Укитаке удалось усыпить его бдительность, постоянно находя веские поводы пересечься с бывшим одноклассником. Возможно, их разделяют разные взгляды, но к счастью, совместных приемов пищи это не касается. По крайней мере, некую угловатость их отношений легко смягчили несколько порций горячего мяса, овощей, и особенно, особенно десертов. Поскольку в такие моменты рядом с капитаном тринадцатого отряда даже не находилось его вечного подпевалы-пьяницы, Токинада даже был рад этому первое время, хоть и виду не подавал — даже имел некоторые основания полагать, что Джуу-чан таки взялся за голову и перестал якшаться с тем, кто так дурно влиял на него веками, стало быть, убедить его в важности некоторых спорных аспектов будет не в пример легче, а там… …А там Токинаду подло и предательски поджидали аппетитные данго в густом, липком, приятно чавкающем в собственном жидком естестве соусе, которые седовласый шинигами любезно ему предлагал. И голос у того столь ласковый и приятно-низкий, что в желудке вновь невольно урчит, рот наполняется слюной, жесткие каноны благородной знати как-то незаметно теряются на фоне притягательных текстур, а ткань фундоши знакомо натягивается. И противиться с каждым таким обедом, ужином а может, совсем скоро, и завтраком — нет-нет, эту мысль Цунаяширо пока еще стойко гонит прочь — становилось непосильной задачей. Он досадливо подмечает, как за эти мгновения совсем потерял счет и времени, и количеству соблазнительных ломтиков, и тому, как он переполнен до краев, но желаемого так и не получил, будто желанный пир оказался затянувшимся аперетивом. А жадность равномерно растет с каждым приемом пищи, почувствовать на языке хочется фарфоровую белизну кожи, контрастную влагу разгоряченной плоти, и вот, метнув очередной взгляд на шальные губы джуусанбантай-тайчо, аристократ до дрожи вожделеет увидеть их перепачканными не только в бобовой пасте или вязком яичном креме. Растворившегося в сладостных грезах оппонента с головой выдает пронесенная мимо рта порция — таки добившемуся того, что капитан, спустя две, четыре, шесть — да кто их считает? — порций вкуснейших кремовых кусочков, охваченных чуть сладким рисовым тестом все же возвращает палочки владельцу, позволяя есть самостоятельно. Раздраженно Токинада пытается выйти из неловкого положения, сначала рефлекторно мазнув пальцами по щеке, невольно размазывая крем сильнее, а затем пытаясь отыскать на столе хоть какое-то подобие салфеток — ну не руками же вытирать фруктовые кляксы, как какая-то чернь? На попытки аккуратно убрать густая жижа не поддавалась — лишь размазывалась по коже тонким слоем; Цунаяширо не успел предположить, что в таком случае думает о его нелепом виде Укитаке, как тому очередная пиала горячего чая вмиг показалась неинтересной — едва рука потянулась через стол к обнаруженной злосчастной салфетке, Джууширо вмиг перехватил её; в груди аристократа от неожиданности кольнуло, в желудке и паху — обжигающе заныло, когда капитан бесстыдно втянул перепачканные пальцы в рот, тщательно их вылизывая. Ловкий язык заскользил между складок изнеженной кожи, старательно избавляя от липкой пленки подсыхающего крема. Токинада наконец не может сдержаться и издает задушенный вздох, наблюдая за этим зрелищем, но руки не убирает — ему приходится сглотнуть собственную слюну, чтобы та не полилась прямо на поверхность низкого столика, когда Джууширо вдруг прикусывает его безымянный палец. Дышит он тоже сдавленно, пытаясь собрать остатки воли и не позволить густому румянцу залить его от корней вороных волос до самой шеи — хотя по правде говоря, гордость, невозмутимость и стать покидают его в ту же секунду, как рвется тонкая липкая ниточка влаги меж его уже чистыми пальцами и покрасневшими от усердия губами капитана. Укитаке отстраняется, и долгожданное соприкосновение догоняет его примерно над серединой стола, где аристократ перехватывает жесткий воротник его юкаты и тянет на себя, вынуждая их рты столкнуться. Губы у тайчо сладкие, язык, вмиг скользко обвившийся вокруг чужого, тоже сладкий, изнутри Джуу-чан наверняка такой же и Цунаяширо не терпится вкусить его, правда, во второй раз что-то мешает, и с губ срывается еще один жесткий вздох, на сей раз разочарованный — от ощущения неприятной прохлады, ворвавшейся между их вмиг разомкнувшимися ртами. Их странный порыв был на удивление приятным сюрпризом, но этого было мало. В слегка смущенном, слегка липком и слегка не ожидавшим взаимного отклика Укитаке присутствовала некая доля развратности. Укитаке шел бордовый оттенок бобовой пасты. Укитаке шла черная россыпь маковых зерен. Укитаке был ослепительно-аппетитен в клейком темном сиропе от данго. Но голода это нисколько не утоляло. Во всяком случае, каждый раз, как и в этот, покидая Угендо, Токинада чувствовал себя ужасно неудовлетворенным. По правде говоря, хотя желудок его был до рези полон, ему до умопомрачения хотелось большего — Джууширо, бесстыднику, было все равно, потому что дразня своего собеседника, он выглядел довольным, как мартовский кот, сохраняя на хорошеньком лице маску невинного бескорыстия. Впрочем, к своему же удивлению, он решает промолчать на этот счет. И предложить Укитаке посетить поместье на выходных — невиданная щедрость, но в этот раз в его планы совсем не входило строить хитроумные схемы и так свойственные ему махинации. Джусанбантай-тайчо ничего не грозило — просто Цунаяширо был голоден, как никогда в жизни. Ужасно, невозможно, обжигающе-болезненно голоден. Ему хотелось чего-то такого же приторно-ускользающего, как капитан тринадцатого отряда. Тщательно вымоченного в сиропе, подрумяненного и доведенного до готовности — в просторных покоях, подальше от любопытных глаз. И Джууширо, похоже, был не против еще одной примирительной трапезы.