Medice, cura te ipsum!

Распускаются. Ползут изгибами — из сознания прямо в лёгкие, а сердце перегоняет в них жизнь и. Жизнь и чувства. Но о мерзости потом. Зонты раскрываются, красные инадзумские зонты. Почему инадзумские, учёный? Почему раскрываются? Разбери ещё каждое слово на слоги и спроси почему. А понятнее не станет. Цветут его кровью, поначалу мягкие, нежные, перезвон электричества — опять же, почему? Инадзума, зонты и электричество. Понятнее все ещё не становится. Кашляет первый раз — кровью и фиолетовыми лепестками. Думает, вот же подлость, фиалки. Пошлятина. Но кровь смывает, видит — другое. Редкое растение, незнамо где точно растет: или на обломках чужих надежд, или на предательстве, а то и на трупах. Тысяча соцветий, хватит на все капилляры, будь спокоен. В каждой вене зацветет и распустится, тогда и будет расти — на трупе. Дотторе изучает себя заново, ну вроде уже всего выпотрошил ещё в университетские годы, на что смотреть, человек человеком. Даром что предвестник. Третий, второй, на пересчет почти сильнее богов. Пред-вест-ник. Сильнее богов? Фатуи красуются силой как конфетой ребенок, на деле не зная, на чем фундамент стоит. Силой сравнимы с богами. И тем не менее по-паскудному человечны. Иначе почему зонты распускаются. Почему. Ладно, пустые вопросы в воздух не его стратегия, это для хараватата. Какое слово то вспомнил. Чудо, а не человек. Силой сравним с богами. Почему, доподлинно известно ещё даже не ему, а тем тысячам других, кто на себе подобное попробовал. Чувства. Вот и добрались до сути. Чувства, запертые внутри, прорастают цветами. Если не запирать — не прорастут, просто высказать их тому, к кому чувствуешь. Остановить искажение. Схема проста, как устройство шпингалета. Эмоции в цветы, глупость и пустая лирика. Будь они прокляты. Но снова ты, доктор-маска, кидаешься проклятиями вместо того, чтобы думать головой. Вопрос неправильно поставлен, гипотеза твоя — полное говно, иди переделывай. Не почему? А из-за кого? Медленно ползет догадка. Цвета электричества и инадзумских зонтов. Дотторе помнит красный, потом помнит что-то другое. Фиолетовое. Фиалковое? Пошлятина, ты же помнишь. И забывает. Забывает помнить. И только тогда выводит верную гипотезу: раньше было хуже (зачеркнуто). Научную: влияние искажений Ирминсуля на чувства. Следовательно, и на зонты. А все гипотезы и Ирминсули ведут в Сумеру. Фиолетовые молнии электро, неправильный архонт, фиалковые глаза. Теперь будто цветет и в голове. Откуда взялись глаза? Чьи глаза? Сумеру встречает Дотторе новым соцветием. В левом лёгком, он это поразительно точно чувствует, несколько десятков цветков взвиваются как чувства. Однако подло же работают, к академии ещё надо подняться. Ещё бы не устроить дипломатический конфликт, изогнувшись трупом с цветочком в груди. Буер стоит, невидимая и обтекаемая человеческими снами. Она смотрит ему в суть, она смотрит прямо на него, и в глазах блестит — запретным знанием, обычным знанием, паршивым пониманием. — Вижу, ты в растерянности, Дотторе, — ее голос проникает в сознание его же мыслями. — Приятнейшая встреча, Буер. Как видишь, Сумеру вывезти из меня не получилось. Знание отделяет ее от него на расстояние подчинения. Кто же сейчас все ещё жив и любим им? Кто? — Боюсь, из тебя не вытащить чувства, даже изменив мир. Не думала, что ты способен на такое. В ней сострадания бессчетные математические множества, вот только взгляд холоден и задумчив. Дотторе прикрывает глаза, облизывает с губ металл: кровь на вкус — морозный воздух. — Ты можешь найти его в вахумане. Если узнаешь, то так тому и быть. Базар ползет на него, слепой и душный. Буер пропадает в бликах солнца. Не сказала, кто, сказала, где. Зато подтвердила гипотезу, садись пиши первый вывод: искажения Ирминсуля не всегда отменяют (прости царица) чувства. Сказки сотой тысячи ночей, Буер. Узнаешь — твоё. А не узнаешь — какая уже разница? Грудь разорвет пышным букетом неведомых цветов. Не доходя до вахуманы — видит. И не знает, кто это такой. Парень в шляпе, острый взгляд, движения из задавленной агрессии слеплены. Дотторе не знает, но зато знают зонты. Они распускаются. Цветут его кровью. Он кашляет, давясь лепестками, и закрывает лицо рукой. От перчатки тянется нить кровавой слюны. Идёт к нему. Приближаясь, чувствует позорное облегчение и подтверждение гипотезы. Да, он. Да, Дотторе понятия не имеет, кто этот парень. Один из срезов тронулся, а ему по наследству перешло? Бред, товарищ ученый, бред сивой кобылы. Не зря тебя выгнали из академии поганой метлой, логика напрочь отбита. Давай, признавайся, и уходи здоровым. Снимай маску Доктора, клоун, и уходи в запой. Он с кем-то разговаривает. Голос льется кровью в мысли спутанные — и Дотторе захлёбывается в них, будто голос этот знал? Не будто. Черти второй вывод: раньше они были знакомы, но Ирминсуль подвергся изменению и память их — тоже. Бездна! Так почему в лёгких всё ещё цветет?! Подходит ближе, чеканит шаг, точным жестом очерчивает приветствие, но он не замечает — стоит спиной, а у самого Дотторе полон рот крови. А парень продолжает говорить уже оцепеневшему в ужасе собеседнику, чистый яд в словах сладок до отупения. Дотторе глотает кровь, слизывает остатки с губ и дает уже себе сделать то, что хочет: протягивает руки к нему и перехватывает со спины — притягивает к себе резко и дергано, падает головой на плечо, вдыхает запах — инадзума, зонты, электричество. И ничто из этого. Ветер, сумерская роза, книги. А парень тем временем ощеривается по-кошачьи и пытается выбраться. Говорит ему что-то, но мимо. — Тише, — просит Дотторе мягко. — Ты. — задыхается он, и шляпа не удерживается — падает и катится вниз, чтобы с высоты кануть в корни дерева — ищи потом, ползай. — Зачем ты меня нашел? Как ты вообще… Ветром выкручивается из его объятий, и Дотторе отпускает. Взвивается перед ним в воздух, смотрит с ненавистью ослепительной, опасной. А глаза фиалковые. Нежный цвет, внутри скрывающий непримиримое. — Убирайся. Дотторе глушит злость на старте. В самом деле, разве нет причин у половины Тейвата ненавидеть его? Но почему именно он — безупречно прекрасный, вызывающий трепет во всем теле, настолько сильно желает ему смерти? Опять пустые вопросы. — Игры с Ирминсулем судьбу не меняют, так ведь? — Дотторе усмехается, запуская механизм надсадной боли. Фиалковые глаза сужаются, он дёргает уголком рта и проводит полосой воздуха — лезвием, почти у его шеи — Дотторе успевает увернуться. — Буер знает об этом. И ты знаешь, мальчик в шляпе. Поджимает губы, прекрасные, как весь облик, как лицо, как совершенное богообразное существо. И наконец говорит, как перебирает струны: — Странник. Дотторе разводит руки в стороны, будто приглашая в объятия, и даже для себя не скрывает, что действительно приглашает. По ладоням льется скверной энергия глаза порчи. Странник бросается на него. С намерением однозначным — убить. В спине приятное предчувствие. Или смерти чужой, или собственной. Мир идёт рябью. Картинка передергивается тысячей бликов. И Странник правда падает ему в объятия, не умея, конечно же, тормозить в воздухе, и опрокидывает его на спину. Вот так реализуется фраза: «все само идёт к тебе в руки»? В таком случае спасибо, Буер. — Что за… — шипит мальчишка. И тут до него доходит: он лежит на Дотторе, и Буер лишила их каких либо элементальных сил. И что первым доходит, так и не понятно. А тебе вообще что понятно, доктор наук исключительно ебучих? До тебя, слава царице, все дошло сразу: в двух проекциях. Тонкая ткань инадзумского шелка — роскошь, можно касаться руками почти его кожи. Дотторе не дает ему встать и вдыхает его тело как панацею. — Я просто убью тебя, знаешь? — ворчит Странник ему в грудь, едва приподнявшись, — Распотрошу и заново собирать не буду. Явился собственной персоной, какая честь, будто ты знаешь, кто я такой. Дотторе улыбается ему, гладит по голове, одной рукой продолжая создавать видимость того, что удерживает насильно. На самом деле сил уже не хватает даже дышать. Он заходится в кашле и наклоняет голову вбок, чтобы кровь стекла. И в голове опять цветет. Дотторе открывает рот и хрипло говорит: — Ты сказал приходить и умирать у тебя на руках. Странник напрягается, становясь почти неживым. — Ну так сдохни, наконец. Дотторе смотрит, как он опирается руками ему на грудь и садится. Смотрит и умирает. Лицо самого прекрасного существа отдаляется. Не будет конца твоей научной работе, такой ты дурак уж. Странник садится к нему спиной, по левую руку. Решает свой внутренний конфликт, так усердно, что даже кукольные сочленения сквозь одежду пульсируют. Дотторе водит по ним взглядом, мечтая прикоснуться рукой. — Я люблю тебя. Слова соскальзывают легко, как камни в пропасть, и Странник замирает, перестает даже делать вид, что дышит. — Что бы эти слова значили? Ребенку не объяснили за сотни лет, что значат обычные слова. Так и ты, учёный, расскажи в терминах и ссылки укажи на источники, все как в Академии любят. Себе-то в голове объяснил, а ртом сказать не можешь. А что бы уже ни значили, цветы почему-то лишь слегка отпустили, зонты прикрылись, не до конца, не исчезли. какая подлость. Странник резко разворачивается и снимает с него маску, отбрасывая куда-то в туман. — Давай, говори! Ну и чего ты валяешься, Доктор? Тебя призвали к ответу, защищай работу свою, кое-как слепленную, скажи уже хотя бы: «Приветствую вас, мудрецы…» и так далее. Скажи хоть что-то. А то из жизни отчислят. — Значат, моя милая кукла, что никакие твои попытки уйти не возымеют успеха. Стирай себя из Ирминсуля, не стирай — да только я все равно сильнее. Ни один архонт не сможет тебя защитить. — Говорит тот, кто захлебывается кровью у моих ног. — Неужели представлял нашу встречу иначе? Ты — причина, по которой я сейчас здесь. Молчание опять сужает их туманом в кольцо. Сдавливает. Последний зонт медленно, деревянными спицами царапая, закрывается, Дотторе не чувствует под собой пола, просто прикрывает глаза и бормочет что-то невнятно, уже из темноты. Может, просьбу охранять его сон, или разрешение убить, или даже очередное признание, теперь не имеющее того веса, что впервые. Дотторе чувствует чужие пальцы на своем лице — они чертят ему шрамы: первый, второй, третий… Подавай заключение, Доктор: Ирминсуль не изменит судьбу тех, кто уже связан. И этот столп их истины — та инстанция, куда они и пришли после всего, что было. Было же? Странник спокойно встречает его взгляд, не убирая руки. Даже холодная маска на его лице — прекраснее всего Тейвата. Дотторе не вполне уверен, что сможет увезти его силой, но более чем — в том, что сделает для этого все возможное.