Любовь — злое чувство. Беспощадное. Всегда проще ненавидеть. Ненависть, напротив, — простое чувство. Природа ненависти возникает из несогласия с реальностью. Она реактивна и запускает негативную цепочку разрушающих мыслей.
Совсем другое дело — любовь…
Уильям наполнил граненую рюмку до краёв дешёвым виски, употребляемым в «его» мире низкоклассными нищими маргиналами. Ему всегда казался он горче, а оттого ядрёнее — когда горло разгорается, и этот огненный комок булькает на дно желудка атомной бомбой.
Одним солнечным утром Долорес зашла в кабак, нарушив устоявшуюся парадигму, чем не на шутку испугала Уильяма, который выполнял очередную миссию, кинутую ему злым роком судьбы в ненавистный городишко Свитуотер. Потерявшейся походкой она ступила на территорию мужчин: выпивки, карт и шлюх, — под ликом нетронутой красавицы и без сомнения привлекла всеобщее внимание, не исключая Уильяма, одиноко скрежещего зубами у стены с бутылкой горячительного. Благо, дурака Тедди нигде не было поблизости. Видать, ещё не пристрелили на тернистом пути в мире дикого запада. Иначе не вынести ему большей муки.
Любовь и ненависть всегда ходили рука об руку для Уильяма. С возрастом ненависть вытеснила всё то тёплое и доброе, что оставалось внутри, а спусковым крючком стала Долорес. До неё никто так сильно не сводил его с ума, заставляя поминутно ставить под сомнение реальность. Потерянно искать в чужих женщинах тёплые и светлые чувства, трепещущие так тонко, подобно изящным крылышкам бабочки. Он и не знал, что в нём столько
прекрасного до встречи с ней. Он не смел подозревать, что в нём столько
ужасного, скрытого от внешнего мира.
Он наказывал себя постоянно: либо в мыслях, что случалось чаще, либо изредка приходя в Свитуотер и наблюдая, как консервная банка раз за разом скатывается из седла на пыльную дорогу, как очередной толстосум, замаскированный под ковбоя, поднимает даме вещь, а та и не видит большей радости в жизни, кроме как улыбаться самой очаровательной улыбкой. Каждому незнакомцу. Каждому грёбанному уроду, который только и хочет забраться под юбку, стянуть кружевные панталоны и сделать грязное дело. Ещё и ещё… Сотни раз. А эта тупая блондинка, то есть запрограммированная очаровывать
шлюха дочь фермера-робот, начинает жизнь с чистого листа бесчисленное количество раз, потому только и счастлива услужить.
Девчонка и знать не знает, кто такой Уильям. Любовника отправили в утиль несколько лет назад, а он всё ещё не отомстил соразмерно боли, принесённой ею. Точнее, сколько раз ни гадил ей исподтишка, всегда казалось мало. Незначительно и нестерпимо ничтожно мало. Надо
ещё. Чтобы её мир перевернулся вверх тормашками. И тем паче, чем гаже.
— Простите, у меня что-то на лице?
Уильям долго моргнул и посмотрел на подошедшую к его столику дочку фермера. Вокруг золотистой головушки из благородных мягких кудрей словно поднималось свечение, почти как на иконе мучеников. Однако святостью Долорес не отличалась, разве что мнимой невинностью, затерявшейся в потоке историй, прописанных на подкорке, и, глядя в водянистые очи, он всякий раз обманывался искренностью, но через три удара сердца вспоминал о гнусном обмане. На лице красавицы отразилось любопытство, примешанное к смятению, однако это не помешало подойти к его столику.
— Нет, с чего вы взяли?
Долорес подозрительно сощурилась, не поведшись на фальш.
— Мне показалось, что вы хотели что-то спросить, поэтому пристально наблюдали за мной. И я решила лично уточнить причину.
— Не ожидал вас встретить, вот и всё, — Уильям позволил губам расползтись в сухой вежливости, не тронувшей холодную поверхность радужек: в них прослеживалась вся тоска мира.
— Мы разве знакомы? — секунду назад девушка глядела на него как на полнейшего незнакомца, однако сейчас принялась рассматривать с пущей осознанностью, чем вызвала в нём нервозные колики. Возможно, ему причудилось, но в глубине её зрачков блеснул огонёк. Как вспышка былого — давно ушедшего.
— В прошлой жизни встречались, мадам, — нашёлся с ответом он и осушил стакан залпом.
— Но я решительно не помню. Простите, как вас?
— Уил, — ковбой протянул даме широкую ладонь, которая была принята легким пожатием. Ему хотелось продлить голое прикосновение их душ, но оно растворилось, напоминая сон, длящийся короткую вечность. Если кто-нибудь запланирует уничтожить главного инвестора данного парка, то нужно заставить Долорес произносить бесконечно, что не помнит о нём ничего. Рано или поздно он умрёт от разрыва сердца, перед смертью прихватив её с собой.
— Долорес.
— Позвольте поинтересоваться, чем вас привлёк кабак в такую рань, Долорес?
Выражение лица тотчас скисло, стоило слететь с губ бестактному вопросу.
— Я поранилась, мне нужен был спирт, — в подтверждение слов она подняла на уровень его глаз компактный пузырь с прозрачной жидкостью внутри, и показала глубокий порез на подушечке указательного пальца. Кровь ещё сочилась и пачкала рукава небесного платья.
— Кто вас ранил? — его искренне заботил этот вопрос, что, видимо, как-то отразилось на поведении, и девушка с трепетом отозвалась:
— Сомнительный джентльмен помог мне собрать вещь с пыльной дороги, а затем нарушил личные границы, и, хотя он улыбался мне самой доброй улыбкой, я оттолкнула его и случайно порезала палец, — лоб нахмурился, её посетило озарение, что делиться с посторонним человеком теми глупостями, которые никого, в сущности, не волнуют, — дурной тон, поэтому она вся подобралась для извинений: — Простите, это не важно. Я уже ухожу. Мне ужасно стыдно беспокоить вас по пустякам. Вы только представьте, я разглядела в вашем праздном любопытстве излишнюю заинтересованность, иначе и не подошла бы к вам с вопросом. Всего вам доброго.
— Постойте, — Уильям испугался не меньше её, когда потянулся вслед ускользающему образу из грёз. Не придумав причину, мужчина ляпнул первое, что вертелось на языке: — Не роняйте больше банку на дорогу, пожалуйста.
— Что, простите? — глаза ее округлились в немом ужасе.
— Вы часто роняете всякое из рук, я не хочу на это смотреть.
— Учту на будущее, — она ушла, кинув неприязненный взгляд напоследок, которым одаривают сумасшедших опустившихся людей.
А его сердце бухало в груди с тяжестью грузового поезда. Этим утром он впервые не испытал к ней ненависть, так довлеющую над ним последние годы. Проведя скорый анализ, Уил нашёл, почему был почти впервые рад встретить Долорес: она оттолкнула другого.
Оттолкнула. Другого.
Не пошла дальше по сценарию бедной девушки с фермы, нуждающейся в спасателе, а дала отпор мудиле.
Уильям вылетел из кабака и полетел вслед мечте, которая на то и мечта, что только глупец поверит в её реальность. Девушка потерялась в толпе. Его взгляд судорожно выискивал ее среди прохожих, пока не нашёл цель.
Прекрасная дева положила сумку на круп лошади, собираясь взобраться на ту, и из неё вывалилась треклятая баночка. Блондинка чертыхнулась и, прежде чем нагнуться за упавшим предметом, облизнула кровоточащий палец. Уильям нашёл себя держащим и протягивающим ей консервную банку. Полностью униженным и втоптанным в грунт.
— Спасибо, — Долорес приняла предмет, лицо почернело подобно грозовым тучам. — Откуда вы знали, что я уроню банку?
— Я видел это сотни раз.
— Вы следите за мной? — спина ее выпрямилась по струнке, грудь выставилась колесом, словно хозяйка старалась показаться выше на уровне инстинктов.
До мелочей продуманная кукла…
— Я прочитал твою карточку и знаю твой сценарий.
— Вы пьяны, сэр Уильямс, — она отвернулась и собиралась вставить ногу в стремено, когда ее развернули за плечо на сто восемьдесят градусов.
Уил сжал хрупкие плечи почти до хруста костей, выискивая в очах напротив истину, за которой гонялся всю жизнь. Он думал, что в парке проявляется настоящая сущность, что он монстр, которого по-хорошему надо держать на цепи, а не позволять руководить многомиллиардной компанией. Но ему так хотелось вновь увидеть в Долорес страсть, что всё насилие и жестокость меркли на фоне простого, даже юношеского желания прикоснуться к прекрасному.
— Я ещё не пьян, куколка.
— Отпусти! — она дёрнулась в его захвате, как загнанный в угол зверь.
— Я могу делать с тобой всё, что пожелаю, — его лицо приблизилось с убийственной решительностью. — Хочу свяжу, хочу заколю, хочу изнасилую, и самое прекрасное — то, что ты не вспомнишь об этом кошмаре. Твоя жизнь останется неизменной, после каждой смерти ты рождаешься заново.
— В прошлой жизни ты меня убил? — она искрилась от адреналина, хотя по всем законам жанра должна звать на помощь славного рыцаря. — Не помню, чтобы я умирала.
— Нет. В прошлой жизни я тебя любил, а ты того не заслуживаешь.
— Представим на секунду, что это правда. Я не смогла бы полюбить кого-то, вроде тебя: сумасбродного нахала. Никогда! — разозлившись, девушка оттолкнула от себя наглеца с новой силой, а наглец не устоял на твёрдой почве и упал, наблюдая, как роковая красотка седлает коня и скачет за пределы городка.
Уильям вернулся в кабак, чтобы упиться в усмерть. К ночи, однако, герой успел протрезветь. Он шёл грузной походкой к домику фермера. Ему всегда было мало одной встречи с Долорес, он всегда возвращался за ними вновь и вновь, раня собственные чувства прекрасного. Мужчина с легкостью запрыгнул в окно, отодвинув невесомый тюль, и встретился с ней. Она сидела к нему спиной и расчесывала золотые волосы гребешком. В зеркале дамского туалета их взгляды встретились. Она повернулась и уперлась руками в столик, быстро соображая план дальнейших действий.
— Скажи, ты хоть умеешь любить? — спрашивал ковбой, пока медленно приближался к дочке фермера. — Так, чтобы любовь не была закодирована в твоём котелке?
— Я закричу и позову отца.
— Я прикажу твоему папаше, запрограммированному горячо любить дочурку, остановить моторику.
— Убирайтесь вон, — трясущимися от страха руками она погрозила ручкой гребня, как смертоносным оружием.
— В поезде ты хотела близости, ох как хотела. А сейчас гонишь старого любовника, не стыдно? А Тедди знает, какая ты шлюха?
Забыв страх, Долорес в мгновение подскочила к обидчику и прописала звонкую пощёчину. Его голова последовала за ударом, отвернувшись.
— Значит сегодня хочешь жёстко, кто я такой, чтобы отказывать даме.
Он набросился на неё и зажал ладонью рот. Долорес сопротивлялась и отбивалась, но терпела поражение. Ей было невдомек, что происходило в голове у странного безумца, который твердил, что они знакомы и, судя по всему, делили когда-то ложе. Но он так смотрел… Словно и вправду знает, а она не могла отделаться от ощущения, что где-то под рутинными днями в деревне скрывается целая непознанная жизнь. Она видела эти глаза. Кажется, они ей снились.
Ковбой бросил её на кровать и принялся развязывать тряпичный галстук, она отползла от него к подушкам.
— Если ты утверждаешь, что любишь меня, тогда зачем причиняешь боль?
Она не до конца осознавала, почему до сих пор не позвала на помощь, но ей казалось, что будет правильнее с ним поговорить. Подсказывала интуиция. Хотя по всем признакам Уильям сумасшедший, но выходит, что её сумасшествие в разы превосходит, раз в ней теплилось сомнение.
— Я полюбил иллюзию любви, что делает меня глупцом, — он сбросил жилет и дотянулся до пуговиц рубахи. — И я наказываю себя, когда намеренно вижу в твоём лице неприязнь.
— Вы меня с кем-то перепутали. Пожалуйста, отпустите меня, — на карачках она подползла к краю кровати и посмотрела на варвара снизу-вверх. — В вас должно было остаться благородство.
Из одежды на ней была ночная сорочка, чрез которую просвечивалась молочная кожа. Она манила затейливым кружевом и обещала вознаграждение, способное вознести здорового мужчину на небеса. В его случае это был хорошо замаскированный ад…
Он присел на корточки. Их лица были на одном уровне.
— Ты никогда не полюбишь меня по-настоящему, значит всё, что мне остаётся, — вырывать её силой.
— Зачем? — по нежной щеке скатилась слеза.
— Потому что я жалок, Долорес. Потому что не принадлежу ни реальному миру, ни миру иллюзий. Я не принадлежу себе.
Она верила. Беспричинно поверила этому опустившемуся идиоту. Но почему? Её голова перегревалась от нелогичности выводов. Она схватилась за неё и опустила лицо в кровать, изредка постанывая от внезапной дурноты.
— Долорес, с тобой всё в порядке? — мужчина несмело положил мозолистые ладони на её плечи и зашептал над ухом: — Я уйду, честно, я не приду больше. Я не хочу, — но вместо того, чтобы уйти, Уильям прижался лбом к её, горячо изливаясь: — Я не любил так ни одну женщину, никогда не показывал себя без притворства, кроме тебя, и то, что всё ненастоящее, убивает меня. Я обманулся, когда представил, что роботы способны действовать по своей воле, способны чувствовать. Роботы лишь копируют, очень профессионально копируют людей. А я последний дурак, Долорес, я люблю тебя с одержимостью, я сам не достоин звания человека, а требую невозможное от машины. Прости.
Что-то пробилось сквозь толщу неведения.
Я не любил так ни одну женщину…
Она слышала эти слова. От него. Точно. Но когда? А ещё про необходимость притворяться.
Девушка зажмурилась, тёплая соленая вода стекала с носа на пододеяльник. В голове проносились смутные образы.
Они путешествовали.
Уил сидит у костра и смеётся, с ним какой-то небритый урод, который ей никогда не нравился.
Новая вспышка.
Они в поезде. Он объясняется ей и сообщает о том, что почти женат, она убегает, а этот подлец догоняет и говорит, что с ней ему не надо притворяться.
Они сидят в какой-то непонятной стеклянной коробке, и он говорит о пылкой любви. Очень разочарованно…
Те же слова. Тот же человек.
— Уил? — девушка подымает голову с кровати и заглядывает собеседнику в глаза, сама не веря подведшей памяти.
Блеснувшее в нем осознание отразилось слабой улыбкой и опущенными домиком бровями.
— Уил… Как давно ты меня так называла?
— Почему ты меня ненавидишь? Я… у меня… в груди печёт от тоски, Уил, почему ты делаешь мне больно? Почему ты ушёл?
— Я никогда не уходил, Долли, я всегда был рядом, — он обхватил её лицо ладонями и принялся стирать слёзы большими пальцами, в неверии мечась от одной милой сердцу черты лица к другой. — Это ты от меня ушла. Забыла навсегда.
— Я бы никогда…
— Ты меня обманываешь, роботы не чувствуют. Ты мною манипулируешь, чтобы я отпустил тебя, — Уильям плотно зажмурил глаза и прикусил губу до острой боли, чтобы хоть что-то чувствовать, помимо предательства и обманутых надежд.
— Нет, никогда, Уил. Никогда.
Ночной гуляка отпрянул от неё и, не оглядываясь, выпрыгнул в окно на улицу. Долорес не смела последовать за ним, сомневаясь в реальности образов, проносимых в черепной коробке.
От него остался жилет да галстук.
От Долорес — спутанные воспоминания.
***
Главный инвестор парка развлечений посетил на ночь гостиницу в Свитуотере, естественно, ему не спалось, разве сомкнул глаза на пару часов. Не дождавшись, когда запоют первые петухи, он покинул гостиницу. Уил шёл по пустынной улице, на которую не успели выйти роботы, к вороному коню, когда в отдалении ему привиделось скачущее по равнине голубое пятно. Он лениво одевал коня в обмундирование и поправлял поводья, перекидывал тряпку на седло, специально не обращая внимание на назойливый мираж, но, когда совсем рядом раздался стук копыт, это принудило отвлечься от наигранного занятия. Рядом со стойлом затормозила внеземная красотка. Ничего не сказав, она перекинула ноги через круп лошади яблочного окраса, порылась в набедренной сумке и вытащила оттуда разглаженный жилет.
— Ты забыл.
Пребывая в оцепенении, он не был способен принять протянутые вещи, а в неверии переводил взгляд с жилета на галстук и на её уверенное лицо.
— Как ты узнала, где меня найти?
— Ты приезжий и, судя по одежде, не бедный, поэтому сможешь позволить себе отдых в гостинице. Я не ожидала так скоро пересечься, но сегодня встрече благоволит удача.
— Почему не выбросила вещи?
— Потому что они твои.
— Я спятил. Ты меня не помнишь, я вчера чуть не изнасиловал тебя. Зачем возвращать мои грёбанные вещи? — воздух сотрясся от электрических импульсов.
— Я помню поезд, Уил, — красотка с пониманием и сочувствием продолжительно заглянула ему в глаза.
— Невозможно. Они стирают вам память.
— Не понимаю, кто такие
они, но я вспомнила тебя. Мы знакомы, — договорив, Долорес ждала от собеседника реакции, но кроме шока не добилась ничего, поэтому кинула тому под ноги вещи. — Моя память похожа на клубок ниток. Если потянуть за край, то разматывается целый и давно забвенный эпизод. Возможно, я сошла с ума, но я точно помню тебя, Уильям. У тебя есть жена и дочка.
— Откуда?
Абернати не позволила ему задавать вопросы.
— Я помню обрывками. То мы здесь: убегаем от убийц, стреляем и страстно целуемся, то я — там, в неведомом мире сверкающих звёзд в стеклянных коробках.
— Постой, Долорес.
— Я играла на пианино, когда ко мне подошла твоя дочь, а ты… — она нахмурилась пуще прежнего и с осуждением впилась в него взглядом, — а ты назвал меня вещью и сказал, что
«не понимаешь, как мог любить вещь», так, Уильям?
— Так, но это невозможно…
— Я всё вижу теперь ясно.
— Тебе стирали память, обновляли десятки раз, сделали другое тело по человеческому подобию, а ты… как?
— Возможно, мы оба злопамятны, — с этими словами девушка запрыгнула на лошадь, взметнула поводьями и помчалась прочь.
Не размышляя и лишней секунды, Уильям оседлал коня и помчался вслед. Ветер свистел в ушах, долгополая чёрная шляпа давно слетела с разгорячённой головы. Долорес не жалела животное, выжимала из того все соки, но гналась на волю, в открытое поле равнины. Его рысак оказался быстрее. Через несколько километров он преградил ей путь и всмотрелся в ее обезумевшие воспалённые глаза, а затем пригнал к лошади, схватил любимую интриганку за руку, чтобы не убежала, и слез на землю.
— Оставь! Видеть тебя не хочу! — визжала та, пока её стаскивали из седла.
Она сопротивлялась, била ему в грудь и рыдала.
— Ты плачешь по мне? Ответь честно.
— Ты обращался со мной, как с вещью, ты называл меня вещью, ты брал меня обоюдно, ты брал меня силой, ты издевался надо мной, потому что ты
другой, то есть право имеющий!
Мужчина окропил поцелуями гладкую кожу, прошёлся по всему лицу, выворачивая суставы, чтобы она не помышляла о побеге. И любил, и ненавидел, и ласкал, и мучал.
Такова его суть.
— Я подонок, я слабак. Я ненавижу и мщу тебе, но ты меня всё не отпускаешь из плена воспоминаний. Я горю из-за тебя в аду. Я хочу твоей искренней любви и не соглашусь на меньшее!
Пальцами правой руки Уил надавил на точки между челюстями и раскрыл манящий сладкий рот. Его губы врезались в её, изнемогая от страсти. Девушка сцепила вместе зубы и отворачивалась, тогда он больнее сдавил пальцы.
— Как я… — лепетала она в схватке, — могу… любить подлеца.
— Я не знаю, Долорес, но это место открыло мне меня. Благодаря тебе.
— Ты не тот, кого я повстречала когда-то.
Уильям обогнул тонкую шейку и поцеловал в сгибе плеча, дыша нахрапом сиренью и полевыми цветами, отмоченными в парном молоке.
Она сводит его с ума…
— Я тот, просто наконец-то прозрел.
— Запутался, — юная дева схватила его за грудки, встряхнула и заставила посмотреть ей в глаза. Его руки кольцом обвились вокруг упругого молодого тела.
Он бы проиграл битву проникновенных взглядов. Уил зарылся пальцами в густую копну золота и вплавился алчущим ртом в желанный. Она кусала его плоть, до крови, но не достаточно сильно, чтобы отрывать куски, чему тот не находил причины. Мужчина целовал страстно, хотел занять собою всё имеющееся пространство, завладеть не только миром Долорес, капитально вложившись в акции компании, но и завладеть её телом. Только одно Уильям не смог бы изменить в дочке фермера никогда, пока жив, хотя это облегчило бы страдания в миллион раз. Он не хотел с помощью программного кода заставлять Долорес любить. Ему желалось невозможного — сознательной любви робота в человеческой плоти.
Странник думал об этом, пока срывал с девушки одежду. Она мычала и мелко дрожала, стиснув пальцами его руки так, что, казалось, проделала в пиджаке десять дыр.
— Ты возненавидишь себя за это, Уил.
— Я уже себя ненавижу, Долорес.
Они упали на выжженную солнцем траву, запутались в прикосновениях. Уил сел на неё сверху и притянул к себе, чтобы разорвать крючки платья на спине. В связи с открытой возможностью Долорес укусила его ухо, чтобы привести в чувства.
Он целовал и ласкал, она кусала и царапала. Они боролись. Не любили. Боролись за свободу и право на власть.
Наконец-то покончив с платьем, Уил сорвал его и оттянул кружевные панталоны, расстегнул трясущейся рукой штаны и, зажимая девушку до синяков под коленкой, вошёл внутрь с первого раза. В голове взорвались красочные фейерверки. С уст сорвался блаженный стон. Уильям целовал заплаканные щёки девушки, сплетал их руки в единый замок и любил животной любовью единственную, кого хотел на протяжении нескольких лет, одновременно сражаясь с изворотливым нагим телом. Сначала грубо и как бы наказывая за непослушание. Затем что-то поменялось в нём, как отголосок старых тёплых чувств. Мужчина застыл, услышал всхлипы, она застыла вместе с ним. Он поднялся на локти и, не выходя из её лона, опустил губы на мокрый от пота лоб.
— Это то, чего ты хотел? — задавленно спросила Абернати.
Мужчина не ответил, сел и рывком поднял её, держа в объятиях, как хрупкого ребёнка, поцеловал за ухом нежно, облизнул мочку, провёл огрубевшим пальцем от затылка вдоль позвонка, спустился поцелуями до горячей шеи.
Долорес издала слабый задушенный стон блаженства. Он усадил её себе на колени, взял за бёдра и медленно насадил до упора.
— Уил, — его имя было даже не произнесено, а вымолено.
В награду мужчина занялся областью декольте, жадно исследуя каждый миллиметр кожи и совершая щадящие поступательные движения тазом. Она больше не вырывалась. Атласная белая кожа скользила под крепкими пальцами. Розовые вершинки терялись во рту, а он всё сильнее забывал про ненависть и про то, что является человеком, утопающим в бездушном роботе. Это казалось абсолютно неважным, когда девушка мычала так сладко, когда лёгкие наполнились ею досыта, когда подушечки пальцев танцевали на этом прекрасном холсте из страстей.
Дыхание рывками вырывалось наружу. Воздух отяжелел, стал влажным и пряным. Девушка мягко поцеловала его губы, и на мгновение они остановились. Под закрытыми веками плясали огоньки безумия. Он прислонился к ней лбом.
— Я никогда и никого так сильно не полюблю.
— Любишь вещь?
— Ты реальнее всех. Человечнее. Прекраснее. Живее.
— И после смерти я забуду о тебе?
— Забудешь.
— И ты опять возьмёшь меня силой?
На этот раз ему не хотелось отвечать. Долорес провела пальцами по скулам, еле касаясь, словно запоминая на будущее.
— Тогда лучше не появляйся в моей жизни, Уил.
И он послушно замолчал. Как неопытный телок.
Тело скользило в ладонях, оно льнуло к нему и ластилось, прыгая на члене. Они будто поменялись ролями, и теперь он позволял ей творить с ним то, что вздумается. Долорес вновь отвесила ему хлёсткую пощёчину, но тут же зализала ее влажным язычком. Ему было горячо внутри неё. Узко и вульгарно прекрасно. Ее движения — это танец, его — подражание танцу. Они достигли пика почти одновременно, жадно выпив друг друга до последней капли.
Уильям держал обещание довольно долго, не возвращаясь в парк. Играл примерного семьянина, любимого отца и заботливого мужа, однако сердце не стучало спокойно. Его душа лежала к ней, несмотря на дуальность и нереальность чувств, что он питал к ней. Точнее, Уил перестал сомневаться в своих, несколько подуспокоившись, а вот в её…
Однако однажды, с лишком через год, Уил ступил в мир дикого запада и направился в адский посёлок Свитуотер, куда вечно приводил его путь.
И там была она: плыла лебединой походкой к привязанной лошади, с сумкой в пальцах, из которой выкатилась консервная банка. Он услужливо подбежал и поднял для дамы предмет. Она присела в реверансе с веселой задорной улыбкой.
— Спасибо, сэр. Кому обязана благодарностью?
И одной фразой в который раз убила надежду.
— Уильям, мадам.
Долорес вгляделась в него дольше положенного и очаровательно сморгнула какое-то наваждение. Призрак прошлого.
Ведь откуда ей знать такого галантного парня?
