Liebe macht frei

      Она ненавидела его всем сердцем. Больше и сильнее, чем их всех вместе взятых! И хотя после того злополучного дождливого вечера, последствиями которого стали простудный кашель и воспоминания о сломанной гордости, ей не доводилось с ним встречаться, Элла каждый раз, с замиранием сердца, окидывала беглым взглядом проходивших мимо эсэсовцев и облегченно выдыхала лишь убедившись, что среди них нет его.       Ей казалось, что она до сих пор чувствует на своем лбу холодное дуло его пистолета и видит перед собой еще более холодные, блестящие во тьме глаза. Она часто просыпалась среди ночи от ужасных кошмаров, в которых он с ледяным равнодушием нажимал на спусковой крючок и пуля пробивала ей голову. Приоткрывая глаза в горячечном бреду, ей чудилось, что он стоит возле ее кровати, а голова в самом деле раскалывалась от боли.       Элла была больна. Но и в таком состоянии ей приходилось ходить на работу, выстаивая по четырнадцать часов у швейного станка. Она с трудом держалась на ногах, в глазах темнело, а все тело пробирал озноб. В такие моменты она думала о том, что если бы он пристрелил ее тогда, все эти мучения закончились бы.       Как далеко может завести человека жажда жизни? Она может заставить пресмыкаться, презирая себя потом за это, может заставить развлекать своих палачей, как это делает Роза, выступая перед ними по воскресеньям с веселыми песенками и танцами. И Элле вдруг сделалось страшно, не станет ли и она такой же? Может уже стала, позволив однажды подчинить себя? Разве стоит это жалкое существование того, чтобы так унижаться, теша самолюбие эсэсовских подонков? Кто знает, что ему захочется потребовать от нее в следующий раз…       В один из холодных ноябрьских дней, когда они с Розой и другими девушками возвращались с работы, она чуть было не столкнулась с ним на полпути к баракам. Элле показалось, что ее сердце с бешеным стуком полетело куда-то в пропасть. Он не заметил ее, стоя к ней вполоборота. Но она теперь узнавала его даже со спины. Рядом с ним стояло еще несколько его солдат, в одном из которых она безошибочно определила того самого, который недавно расстреливал людей, устроив при этом кровавое побоище, и по ее телу невольно пробежала дрожь. По лагерю о нем ходили самые жуткие слухи, будто он личный палач коменданта и его появление неизбежно свидетельствует о предстоящей казни. При виде его заключенные испуганно шарахались в сторону, как от какого-то чудища. Даже Роза поспешила как можно быстрее прошмыгнуть мимо. Но Эллу в данный момент больше всего волновал не он, а тот, другой. Ей казалось, что если он заметит ее, то не отпустит просто так, непременно снова поиздевается, это уже вошло у него в привычку. — Шрайдер! — окликнул его один из офицеров, что незаметно подошел сзади. — Тебя комендант вызывает к себе. — он перевел взгляд на его солдата и добавил. — И тебя тоже, Гральмс. Для тебя у него есть особая работа. Элла замерла, когда он повернулся в ее сторону. «Я не боюсь тебя. Ты больше никогда не сможешь подчинить меня.» — мысленно повторяла она себе, но сердце отчаянно колотилось о ребра, а дыхание перехватывало. К ее удивлению, он лишь окинул ее беглым взглядом и прошел мимо. Неужели, добившись от нее желаемого, он наконец-то оставит ее в покое? По выходным ее больше не заставляли драить бараки. Хотя бы один день она могла отдохнуть и набраться сил. Но силы не восстанавливались и с каждым днем ей становилось всё хуже. Жар по ночам и удушливый кашель мучили ее, а возможности лечиться не было. Она исхудала и потеряла аппетит. Сидя за обеденным столом и глядя, как все с жадностью, обжигая глотки, набрасываются на еду, она подумала о том, как долго еще сможет здесь протянуть. Многих из тех, кто попал сюда вместе с ней, уже не было в живых. Если они не умирали от пуль эсэсовцев, то от голода, изнурительного труда и болезней. — Ты должна есть, чтобы выздороветь. — прервала ее размышления Гила, пододвигая к ней миску горячего супа и отламывая половинку от своего куска хлеба. — Тебе нужны силы. — Спасибо. — проговорила девушка, искренне тронутая этой заботой. Каждый здесь был лишь за себя и взаимопомощь встречалась редко. — Но я не могу проглотить этот кипяток, я обожгу себе все внутри. — Ты должна. Хотя бы немного. Иначе снова останешься голодной и у тебя не будет сил работать. Некоторые из надзирательниц любили поиздеваться над заключенными таким образом. Они ограничивали их время приема пищи несколькими минутами, тем самым ставя несчастных перед выбором, обжечь себе пищевод или остаться без обеда.       Вот и сейчас одна из них, высокая, крепко сложенная блондинка, прохаживалась между рядами и в нетерпении поглядывала на часы, что держала в руке. При виде того, как заключенные, в отчаянной спешке пытаются проглотить содержимое своих тарелок, дуют на ложки с супом, чтобы хоть немного охладить кипяток, и расплескивают его, обжигаясь, кривясь от боли, на ее лице возникала ехидная ухмылка презрения. — Ваше время вышло! — наконец с явным удовольствием прокричала она, заставляя всех подняться из-за столов и оставить миски с недоеденным горячим супом почти нетронутыми. Женщины провожали их голодными глазами, а надзирательницу взглядами, полными самой жгучей ненависти.       Элла не успела даже доесть свой хлеб и, как делали многие женщины, спрятала его в рукав. Выносить еду из столовой было запрещено, но это был единственный способ вообще не умереть с голоду. — Хорошо работать на кухне СС. — послышался за спиной голос Розы. — Там много всего вкусного перепадает. Я говорила с одной полькой, которая работает у них посудомойкой, так она говорит, что им разрешают доедать все, что остается после обеда, представляешь? Вот бы нам туда попасть. — мечтательно протянула она. — Доедать объедки за арийцами? — Элла взглянула на подругу с жалостью. — Нет уж, лучше голодать. Я не стану подбирать то, что они бросят мне, как собаке, со своего стола. — Какая ты гордая. — недовольно хмыкнула Роза. — Сейчас не время для этого. Вот я бы пошла, если бы у меня была такая возможность. — У тебя не будет такой возможности, — резко обломала ее наивные мечты Элла. — Они не допускают евреев на свою кухню, даже в качестве посудомоек. Мы, по их мнению, слишком грязные и недостойные для этого. Ни один из них не стал бы есть из помытой тобой тарелки и тем более не притронулся бы к еде, которую ты приготовила. Роза прикусила язык и поникла, опустив голову. Она не могла понять, что она опять не так сказала и отчего подруга все время упрекает и отчитывает ее, как будто она маленький ребенок. А ведь они с Эллой одного возраста! — Почему он все время так смотрит на тебя? — неожиданно поинтересовалась она, с любопытством глядя за спину приятельницы. — Кто? — Элла ощутимо напряглась, что не укрылось от ее собеседницы. — Тот офицер. Я уже не в первый раз замечаю, как он не сводит с тебя глаз. Ты его знаешь? — Без понятия. — Элла все же не удержалась и бросила быстрый взгляд через плечо, убирая со стола. Этого было достаточно, чтобы он тут-же отвернулся, делая вид, будто и не смотрел на нее вовсе. — Я знаю его не лучше, чем любого из них. — но почему-то снова вспомнился дождь, пистолет и его жестокие, голубые глаза. «Я не боюсь его.» — в который раз мысленно повторила она себе. — Но он говорил с тобой. — не унималась Роза. — Я помню его. Он хотел, чтобы ты тогда спела. А ты разозлила его своим отказом, Элла. — Может быть. Они для меня все на одно лицо. Но думаю, ты знаешь его получше. Это же ты поешь для них по выходным. — Но не для него. Он больше не приходил после того раза. — не заметив подкола ответила Роза, демонстрируя, будто протирает стол, на самом же деле она только для видимости возила тряпкой по одному и тому же месту, исподлобья поглядывая на красивых эсэсовцев, что сопровождали коменданта. «Ну конечно, он ведь приходил в другое место.» — Элла вспомнила, как мыла полы в бараках и он опрокинул ей ведро с водой, добавив работы еще на час. «Я не боюсь его.» Ей хотелось незаметно выскользнуть за дверь, но так как они с Розой в этот день были дежурными, то она не могла уйти из столовой, не прибравшись.       Надо же было этим мразям прийти со своей проверкой именно сейчас! Да и что там они проверяли? Хотели удостовериться, что не все еще умерли голодной смертью? В отчетах, конечно же, напишут, что заключенные получают достаточное количество продуктов питания и ни в чем не нуждаются. Так обычно и происходило каждый раз, когда они приходили. Комендант, со своей вечной садистской ухмылкой, говорил о том, как хорошо питаются его рабочие. Вот и сейчас, заглянув в кастрюлю с похлебкой и поморщив свой арийский нос, он заметил, какой питательный и наваристый суп едят заключенные. — Так и хочется попробовать. Наверняка это очень вкусно. — он не выдержал и сам рассмеялся своей нелепой шутке, а его солдаты поддержали этот смех одобрительными усмешками. — Вы должны быть благодарны, что вас, жалких отбросов общества, так хорошо кормят. Родители в детстве не учили вас, что прежде чем встать из-за стола, нужно сказать спасибо за обед? — он смотрел на них, как на грязь, с нескрываемым презрением на холеном лице. — Спасибо за обед! — с монотонной, уже привычной покорностью, хором ответили женщины, зная, что без этого им не позволят покинуть столовую. Так случалось всегда, когда к ним наведывался комендант. — Свиньи невоспитанные. Всему учить надо. — с отвращением и насмешкой проговорил он, отпуская их, и заложив руки в карманы галифе, отправился на кухню. Элла могла только посочувствовать повару и кухонным работникам.       Пока Роза протирала столы, она, набравшись смелости, гордо прошествовала с подносом грязной посуды мимо того, чей взгляд чувствовала на себе, как нечто липкое и противное, от чего невозможно избавиться. «Я его не боюсь» — крутилось в ее сознании, вытесняя все прочие мысли. Что он еще может ей сделать? Потыкать своим пистолетом ей в голову? То, через что прошел, уже не кажется таким страшным. Хотел бы убить, убил бы. Но ему нравилось запугивать и унижать ее, заставляя подчиняться, нравилось, когда она дрожит от страха, опуская глаза. Для таких, как он, нет в жизни большего удовольствия. И она ему впредь этого удовольствия не доставит! Элла прошла возле него, не опуская взгляда, расправив плечи, пока все остальные, столпившись в дверях, спешили покинуть помещение. — Воруешь хлеб? — услышала она позади себя его тихий, вкрадчивый голос и замерла на месте. — Все таки напрашиваешься на расстрел. — девушка в панике заметила на полу кусок хлеба, выпавший из ее рукава, о котором она напрочь забыла, и все гордое самообладание вмиг покинуло ее. — Я не украла. Это моя дневная порция, которую мне выдали. — оправдываясь, она испуганно взглянула ему в лицо, но, к своему удивлению, увидела на нем вместо ожидаемой холодной жестокости лишь шутливую насмешку. В самом деле? Он не собирается наказать ее? Не воспользуется случаем? Это на него непохоже. Как и странное выражение лица, слишком мягкое и неестественное для его суровой жесткости. Будь на его месте кто-то другой, она бы подумала, что он чувствует вину перед ней и пытается ее загладить, закрывая глаза на ее проступок. Но нет, такие, как он, не испытывают чувства вины и угрызений совести. Это очередная уловка. Только она пока что не понимала, в чем именно эта уловка заключалась.       Элла поспешно подняла хлеб и положила его на поднос, который поставила в окно для приема грязной посуды. Оглядевшись, она убедилась, что никто больше этого не заметил. Он смотрел на нее, слегка изогнув губы в усмешке. И осознание того, что в данный момент он не собирается ее наказывать, снова придало ей смелости. Отвернувшись, не глядя на него, она принялась сортировать посуду в окне, расставляя отдельно пустые тарелки и те, которые были почти до краев заполнены супом, таких было явно больше. — Зачем выносить в рукаве то, что и так твое? — он не мог понять причины ее поступка. — И почему здесь столько еды? Суп оказался не таким вкусным, как предполагал герр оберфюрер? Он явно насмехался над ней! Видимо, с этой целью и остался здесь, в то время как все остальные, включая надзирательниц, пошли за комендантом. Элла почувствовала, как ее охватывает злость. Почему он избрал ее в качестве своей игрушки, почему преследует ее?! — Спросите об этом у своих помощниц, герр Шрайдер. — она бросила на него короткий взгляд, замечая краем глаза, как он напрягся. — Откуда ты знаешь мое имя? Эсэсовцам запрещалось называть заключенным свои имена, как и в принципе контактировать с ними. — Хоть вы и не считаете нас за людей, но у нас тоже есть уши. — его реакция слегка позабавила ее. Эти нацисты еще и тупые, как пробки. — Заключенным запрещено обращаться к нам по имени. — его лицо снова сделалось суровым, а твердые, выступающие скулы крепко сжались. — И как же к вам обращаться? — усмехнулась она, так как знала парочку подходящих эпитетов, вроде «эсэсовского выродка» и «нацистской твари». — Может быть в таком случае вам тоже следует носить номера на одежде? — Ты можешь обращаться ко мне герр унтерштурмфюрер. — проигнорировал он ее последнее едкое замечание. Но голубые глаза впивались иглами ей в затылок, она буквально чувствовала этот взгляд кожей. — Как скажете, герр унтерштурмфюрер. — повторила она, пытаясь подавить в себе яростный порыв высказать ему все, что она о нем думает. — Так говоришь, вам ограничивают время, отведенное для приема пищи? — он окинул взглядом ряд полных еще не остывшего супа тарелок. — Это вы сами сказали, не я. — девушка повернулась и, обходя его, так как он стоял у нее на пути, вернулась к столам, чтобы собрать оставшуюся на них посуду. Он промолчал, потому что был прекрасно осведомлен об этой практике. Они с Вернером тоже иногда развлекались подобным образом в мужской части лагеря, наблюдая за тем, как это отребье давится горячей похлебкой, пытаясь влить ее в себя за несколько минут, лишь бы не остаться без обеда. Но сейчас ему почему-то вдруг стало стыдно за это. Он следил взглядом за каждым ее движением, и не посчитал нужным отступить на шаг в сторону, когда она проходила обратно с подносом в руках, вынужденная снова обходить его в достаточно узком проходе. — Скоро вам улучшат питание. — он подумал, что эта новость обрадует ее. — Согласно новому указу вы будете получать больше продуктов, содержащих витамины и белки. — девушка на это лишь печально усмехнулась. Им «улучшали питание» уже не раз. И она прекрасно знала, куда пойдут все эти «витаминизированные продукты», прямиком на кухню СС. — Герр Гиммлер говорит, что вас должно кормить по образцу рабов Древнего Рима, чтобы вы лучше работали. Римские патриции заботились о своих рабах, обеспечивая им полноценный рацион, они понимали, что от этого зависит качество их работы и продолжительность эксплуатации. — Да, древние римляне знали толк в рабах и ценили качественные вещи, видимо поэтому они так часто покупали германцев. — расставляя посуду, Элла почувствовала, буквально ощутила, как он весь вспыхнул негодованием. — Я недостаточно хорошо разбираюсь в истории, у меня не было возможности учиться, потому что я еврейка. — с невозмутимым тоном продолжила она. — Но вы то, как образованный и умный ариец, скажите мне, какова была цена такого германского раба? «Таким образом вы будете знать и свою собственную цену.» — чуть было не добавила она. — Германцы никогда не были обычными рабами! — обернувшись, и оставив на секунду тарелки и ложки, Элла с неким удовлетворением заметила с какой холодной яростью смотрят его глаза и двигаются желваки на скулах. — Они были в Риме лучшими гладиаторами и воинами. — Да, проливать арийскую кровь на арене ради удовольствия римской знати, бесспорно было большой честью для ваших благородных предков. — она окончательно решила добить его арийскую спесь, сама не понимая, откуда вдруг в ней нашлось столько смелости и язвительности. — А вы не знаете случайно, в каких условиях они содержались? Для них тоже строили лагеря на подобии этого? Она внезапно закашлялась, прикрываясь рукавом, и почувствовала, как трудно дышать под этим пристальным, ледяным взглядом. По лбу струились капельки пота и она ощутила, что вся взмокла, видимо у нее снова поднимался жар. Иначе и не объяснить, почему она говорила ему весь этот бред о римлянах и германцах. Теперь он точно ее пристрелит. Но вместо этого он лишь спросил, глядя на нее в упор: — Ты больна? — Да, мне пришлось долго стоять под дождем. — Девушка пошатнулась, хватаясь рукой за выступ, на который ставила посуду.       Звук приближающихся шагов и резкие голоса заставили его отойти в сторону и отвести взгляд, что был устремлен на нее с какой-то странной смесью презрения и…сочувствия? Когда вернулись его товарищи во главе с комендантом, он даже не смотрел на нее. Они ушли, в сопровождении надзирательниц, о чем-то разговаривая между собой и посмеиваясь, а Роза тут-же подбежала к ней и принялась нетерпеливо расспрашивать, одновременно с этим пользуясь моментом, пока не было надзирательниц, и пряча в рукава недоеденные куски хлеба, что лежали на подносах. — Что он тебе говорил? Теперь-то ты не отвертишься! Расскажи, чего он хотел! — Я не знаю. — Элла действительно не знала, что ответить, и у нее совершенно не было сил что либо рассказывать. — Роза, прошу, не мучай меня. Видишь, мне плохо! Но подруга не отставала. Она даже вызвалась помогать с посудой, и пока носила ее, на ходу успевая отхлебывать из каждой миски, приговаривала: — Ты присядь, отдохни немного. И поешь, пока эти мымры не вернулись! Так что он тебе сказал? О чем вы говорили? — Да ни о чем серьезном, просто…— Элла запнулась, силясь найти слова, но их не было. — Я не знаю, почему он вообще говорит со мной! Им запрещено ведь с нами разговаривать! А он… Мне иногда кажется, что он преследует меня. — девушка прислонилась к стене и снова закашлялась. Ей становилось совсем худо. — В каком смысле преследует? — Роза остановилась и посмотрела на нее широко открытыми глазами. — Ты ему нравишься? — Что?! Нет! Конечно, нет! Ты с ума сошла! — Элла почувствовала, как ее бросило в жар. — Какие глупости ты говоришь, Роза. Он ненавидит меня. Он хочет меня убить! — Но я наблюдала за вами, и было совсем не похоже, что он хочет тебя убить. Он смотрел на тебя скорее, как на лакомство, которое очень хочется съесть, но нельзя, потому что у него на это лакомство аллергия. — Роза! Прекрати! Я не желаю слушать твои пошлые и глупые фантазии. Говорю же, он хотел меня убить! И приставил мне пистолет к голове! Он бы выстрелил, если бы я не спела для него! Роза замерла, изумленно и растерянно уставившись на подругу. — Но почему ты мне ничего не рассказывала? — немного помолчав, спросила она. — Когда это произошло? — Я не могла говорить об этом! Это случилось в тот вечер, когда я промокла под дождем. — Элла на миг закрыла лицо руками, пытаясь справиться с нахлынувшими эмоциями. — Думала, я просто так стояла под ливнем?! Он не отпускал меня! Я обещала себе, что никогда не стану этого делать, но он меня заставил и я пела, потому что очень испугалась! — Из ее глаз потекли слезы. — О, я понимаю. — Роза подошла к подруге и обняла ее, пытаясь утешить. — Не вини себя. Ты все сделала правильно. У тебя не было выбора, ведь жизнь превыше всего. — она сочувственно поглаживала ее по спине. — Могу себе представить, что ты пережила. Это просто ужасно.       В тот момент вернулась одна из надзирательниц и девушки, отпрянув друг от друга, вынуждены были возвратиться к работе.       Но Роза не забыла о том, что узнала, и это не давало ей покоя. В один из вечеров она подсела к подруге в полутемном бараке и принялась тихонько нашептывать ей, так, чтобы другие женщины не услышали: — Я все думаю о том, что ты мне рассказала. Знаю, ты начнешь злиться и говорить, что я не права, но… — она запнулась, пытаясь подобрать нужные слова. — К ним ведь тоже можно найти подход. Элла понимала, о ком она говорит, но не имела сил спорить. — Он неспроста ходит за тобой повсюду и смотрит на тебя, когда думает, что этого никто не замечает. — Смотрит с ненавистью и презрением. — уточнила Элла, скептически взглянув на приятельницу. — Как на грязь под ногами. — Пускай и так, но это может измениться, если ты не будешь такой угрюмой. Ничего с тобой не случится, если ты разочек улыбнешься ему. — и не дав подруге возможности возразить, добавила. — Я тоже общаюсь с одним из них. Только никому не говори! — прижав палец к губам, зашипела она, словив перепуганный и осуждающий взгляд Эллы. — Мы не то чтобы общаемся, но он сказал, что я хорошо пою, и он всегда приходит на мои выступления. Я улыбаюсь и стараюсь понравиться ему. Это было бы для меня очень полезно, если бы он в меня влюбился. Он такой красивый… Я думаю, что он не может быть жестоким, как остальные, он выглядит очень милым. — Посмотри на ту женщину. — Элла кивнула в сторону сгорбившейся в углу пожилой еврейки, на лице которой отражалась невыразимая скорбь. — Недавно она узнала, что они убили ее сына. Единственного сына. Может, пойдешь и расскажешь ей, насколько они милые и красивые? Роза поморщилась, как от удара. — Среди эсэсовцев нет людей. Только нацисты, звери. Не позволяй им обмануть себя привлекательной наружностью. — продолжала Элла. — За ней нет ничего, кроме гнили и тьмы. — в какой-то момент ей показалось, что она больше хочет убедить в этом себя, чем Розу.       Наступил декабрь, принося с собой первые морозы. Приходилось вставать на работу впотьмах, стуча зубами от холода. Хорошо, что хоть успели сшить теплую одежду для зимы. Возвращались с работы тоже в темноте, и, проводя весь день в закрытых цехах, почти не видели солнца. От этого на душе становилось еще тоскливее. Понимали, что зиму переживут далеко не все.       Элла все время кашляла, раздражая тем самым надзирательниц. Они постоянно зло поглядывали на них с Розой, пресекая любые попытки общения. Это была тоже своего рода пытка, ведь было бы на много легче работать, беседуя.       В последнее время Роза работала не так усердно, как раньше, надеясь и ожидая, что ее переведут на работу получше, за то, что она пела эсэсовцам песенки. Элла подозревала, что дело уже не ограничивалось только этим. Она видела, как подруга откровенно кокетничает с ними, наивно рассчитывая на какую-то взаимность. Однако, ей не хотелось верить слухам, что ходили среди заключенных. Они шептались, будто Роза удовлетворяет солдат тем способом, который не запятнает их арийскую честь, не нарушит расовых законов и уж точно не приведет к зачатию. Элла даже не хотела думать, что за гадости они имеют в виду. Она знала одно, Роза хоть и была легкомысленной вертихвосткой, но она не была шлюхой, так далеко бы она не зашла, что бы там кто ни говорил.       Многие начали сторониться ее, а она по своей беспечной несообразительности этого даже не поняла. Она была поглощена своими нелепыми мечтами и ожиданиями, не осознавая, что им никогда не суждено сбыться.       Когда в фабричный цех снова наведался комендант лагеря со своими эсэсовскими псами, Элла поначалу их даже не заметила, они вошли тихо, и потому она вздрогнула, застигнутая врасплох, ощутив чье-то присутствие у себя за спиной. Комендант склонился над ее плечом, рассматривая шов, который она как раз делала. Руки дрожали и она испугалась, что сейчас он выйдет неровным.       Так-же незаметно оберфюрер подошел к Розе, которая, сосредоточив все свое внимание на блондинке-надзирательнице, что была повернута к ней спиной и не могла видеть, как она отлынивает от работы, облокотилась на машину, вместо того, чтобы шить. Какое-то время он молча стоял у нее за спиной, пока она не обернулась, заметив, как все вокруг смотрят на нее. Подскочив на месте от неожиданности, она испуганно пролепетала: — Герр комендант, простите, я вас не заметила. — она тут-же спохватилась и начала крутить колесо машины, но шов, как назло, получался совсем кривой. На губах оберфюрера заиграла ехидная ухмылка, что не предвещала ничего хорошего. Ко всеобщему удивлению он, не произнеся ни слова, пошел дальше между рядов работниц, то и дело ненадолго останавливаясь возле кого-то из них. Роза продолжала усердно шить, не поднимая головы. Но Элла заметила, как оберфюрер подозвал к себе главную надзирательницу и что-то тихонько ей сказал. Та в свою очередь ухмыльнулась, бросив взгляд на Розу и что-то сказала ему в ответ.        Шрайдер тоже был здесь, и комендант, повернувшись к нему, спросил: — Где Вильгельм? — Я поставил его на посту у наружных ворот, герр оберфюрер. — Пришлите его сюда. Он мне нужен. — распорядился комендант. Сердце Эллы сжалось в тревожном предчувствии, когда он со слащавой улыбкой обратился к Розе: — Тебе больше не надо работать здесь. Подойди. Девушка, растерянно озираясь, оставила работу и направилась к нему. — Пойдем. — мужчина покровительственно приобнял ее за плечи, провожая к выходу. — А вы продолжайте работать, не отвлекайтесь! — крикнул он остальным.       Элла поймала встревоженный и непонимающий взгляд Розы и все у нее внутри похолодело от страшной догадки. — А куда мы идем? — услышала она уже в дверях робкий голосок подруги. — Увидишь. — улыбка коменданта напоминала гримасу демона. — Работайте! — прикрикнула надзирательница на засмотревшихся работниц. — Или тоже хотите пойти туда? Все молча вернулись к работе. Но женщины, что стояли ближе к узкому затемненному окну, все же периодически в него поглядывали. — Что там происходит? — шепотом спросил у них кто-то? — Хм, что, что? — с каким-то нескрываемым злорадством ответила одна из них. — Уже поставили на колени. — Ничего, ей же не впервой стоять на коленках перед эсэсовцами. — послышался чей-то еще более злорадный смешок. Раздался выстрел.