Преступить черту

– Куда мы едем – можешь уже сказать? – Какая тебе разница? Приедем, узнаешь. – А вдруг ты меня в лес везешь… – Ростик заёрзал, в десятый уже, наверное, раз пытаясь удобнее устроиться на пассажирском сидении рядом. Ему явно не нравилось путешествовать на машине, но сказать об этом он не решался. – Конечно. Привезу в глухой лес и загрызу. – Кто тебя знает. Когда они свернули с КАДа на Краснофлотское шоссе, Ростик дёргаться перестал. Иван то и дело поглядывал на него мельком, незаметно для него, и уверенно гнал вперед, не превышая скорости. Солнце не слепило, косыми лучами выглаживая дорогу впереди и макушки сосен по обочинам. Середина мая на северо-западе – ещё совсем не лето. Иван помнил почему-то до сих про, как подростком в это время года мог уже купаться в Волге. Жара там иной раз всё лето стояла под сорок, весна обрушивалась внезапно и стихийно, и так же резко наступали холода. Но здесь, в отголосках шведской и ингерманландской неспешности времена года очень медленно сменяли друг друга. Ивану нравились эти длинные межсезонья, но всё же – до лета ещё далеко. А Ростик вот он, близко. Сидит рядом, смотрит в окно, задрав ногу на сиденье, выставив колено торчком, и даже не думает пристегнуться. Это не в его принципах. – Я понял, куда мы едем. Он повернулся, глядя так, будто действительно что-то понял. А в глазах, кроме тонны возмущения, где-то на самом дне плескалась радость. Чистая, детская, и незамутнённая. – Тебе непременно надо всё знать? Без этого плохо разве? – Иван немного прибавил скорость, благо дорога была практически пустая. В понедельник вечером все нормальные люди едут с работы, а не на залив за город. – Хорошо мне. Жрать хочется только. Нет, серьёзно, Вань, я сейчас просто умру, – Ростик уже выудил телефон и увлечённо копался в нём, явно что-то гугля. – Вот, сейчас через пару километров будет кафешка. Давай перекусим, а? Говорил он это, впрочем, не особо веря в успех. Иван ничего не ответил, глянув на него как на неразумного ребёнка, который тянет в рот всякую гадость. Почему-то для Ростика было совершенно нормальным заточить какой-нибудь отвратительный на вид чебурек, купленный не пойми где и у кого возле метро или вокзала. Ожогин такое есть бы не стал даже под угрозой расстрела. А Ростику нормально – даже изжогой не мучается. – Ну давай хотя бы в магазин зайдём, там тоже есть. Купим что-нибудь как ты любишь, в заводской упаковке, – почти сдался Колпаков, а его желудок, словно подслушав этот бесперспективный разговор, издал печальный утробный вой умирающего кита. Впрочем, Ивану с открытым окном вряд ли что-то было слышно. – Ладно. Проще было уступить в мелочах, чем всю дорогу объяснять, почему нет, и уговаривать потерпеть до места назначения. Не доезжая до Большой Ижоры действительно обнаружилось придорожное кафе, магазин и шиномонтажка. Всё это, живописно раскинувшееся в виде закоса под шале среди сосен, выглядело даже привлекательным. Иван уловил аппетитный аромат шашлыка, но решительно направил Колпакова исключительно в сторону магазина, и никуда более, готовый в случае чего ловить его сзади за ворот футболки. Уж в этом у него был солидный опыт. Иван знал, что Ростик его в эту минуту ненавидит, но счёл лучшим перетерпеть приступ его ненависти. Он сам был вовсе не дурак отдохнуть под вино и шашлык, но только не вот так – непонятно где. Шашлык будет, но позже, и исключительно такой, чтобы оставить после себя только приятные ощущения. – У меня в багажнике целый контейнер с мясом на шашлык, и поверь, оно гораздо лучше, чем всё, чего тебе сейчас с голодухи так хочется, – негромко сказал он Ростику, глядя как тот расплачивается за пару сникерсов, багет и бутылку холодного чая. – А чего ты сразу не сказал? – Ростик обаятельно поулыбался продавщице за прилавком, провожая её взглядом так, будто свет озарил его больную душу, подхватил свои покупки и вышел на улицу. Почти сразу же с наслаждением вгрызаясь в на удивление свежий хрустящий багет. И всё-таки в чём-то наступление грядущего лета прослеживалось уже сейчас. Ивану нравились безумно длинные вечерние сумерки, когда даже в восемь вечера солнце всё ещё не спешило опуститься за горизонт, создавая иллюзию, что времени хватит абсолютно на всё. – Так что, шашлык реально будет? – снова забравшись в машину, Ростик уже жевал сникерс, предложив половину Ивану, но тот лишь вежливо мотнул головой, мягко выезжая обратно на трассу. – Будет-будет, я же сказал. – Сам мариновал? – Ну, а кто? Ростик едва заметно пожал плечами, но вышло у него это как-то нервно и будто бы с легким раздражением. Иван, как ни странно, сразу понял, в чём причина этого непонятного жеста и тщательно запрятанной в глубину колпаковской души нервозности. Он, должно быть, и так догадывался, что Иван мастерски научился балансировать на острых гранях своей личной жизни. Говорил любовнице, что сегодня ночует дома, а жене – что поедет в Москву на сутки раньше, чтобы как следует выспаться, не теряя силы в дороге, и с утра сразу приступить к работе. Вот было бы здорово, если б можно было сделать проще: сказать жене, что сегодня идешь к любовнице, а любовнице – что идешь к жене. А самому зависнуть посередине, раскачиваясь между двумя краями обоюдоостро заточенного лезвия, на пролегающем между ними тонком полотне опасного льда, разбиться на котором было куда вероятнее, чем устоять. Плясать на глади лезвия Иван не собирался, но жизнь его почему-то не спрашивала, и сам он не понимал до конца, что им двигало, что двигало ими обоими. Святые это были, или бесы. Ростик, удовлетворённый скорым перекусом, сполз на сидении пониже, разворачиваясь к Ивану сильнее, в очень странной позе притулившись на боку. – Если я правильно понимаю, ехать нам еще где-то час. Разбудишь, как приедем? – и закрыл глаза, обняв себя руками, как будто стараясь устроиться максимально удобно. – Может, на заднее пересядешь? Там просторнее будет. – Да нормально мне и тут. Ты главное не тормози резко, а то лбом впечатаюсь, – Ростик, не открывая глаз, чуть дёрнул подбородком, указывая в сторону приборной панели. Иван тихо улыбнулся и слегка сбавил скорость, как будто хотел не поскорее приехать, а дать Колпакову подремать. Со сном у него опять творилось чёрти что, и похоже, спал он урывками, готовый отключиться даже на гриме или на пятнадцать минут во время антракта. *** Краснофлотское шоссе сменилось Приморским, гладко змеясь всё дальше на запад, и Ивану было немного жаль, что Ростик спит и не видит всю эту красоту вокруг. Сосны величественными рядами простирались по обе стороны от дороги, устремляясь стройными вершинами ввысь. Небо сегодня весь день было акварельно-синее, чистое и удивительно высокое, как на юге. Сейчас оно налилось теплотой и мягко сияло оттенками оранжевого и золотого. Солнце неуклонно уходило на запад, и Ивану казалось, будто он пытается догнать его, схватить за хвост ускользающий майский день. Потому что сейчас у них с Ростиком впервые совпал выходной, который они смогут провести вместе, и не хотелось упускать из их недолгого общего времени хоть что-то. Хотя, как ни странно, Иван не видел совершенно ничего страшного в том, что Ростик сейчас немного поспит. Достаточно того, что он был рядом. А собственные мысли тоже нужно было привести в порядок. Завтрашний день они по-настоящему в первый раз проведут вдвоём. Почти полгода прошло с памятной новогодней ночи, а выбраться куда-то удалось только сейчас, потому что графики друг под друга они не подстраивали, ещё не хватало это делать, и в их ситуации подобное совпадение стало сродни чуду. Видеться они, конечно, продолжали всё так же часто, но почти никогда не оставались наедине. Когда львиная доля расписания дублируется, и заняты оба на одних и тех же ролях – это в принципе невозможно. Встретиться можно было только после спектаклей, и то всегда в эти встречи была включена дорога до дома – в зависимости от того, какой был спектакль, Ожогин подбирал Ростика после своей или его служебки, через две улицы от театра, и вёз его домой. Так было проще, хоть и дальше. И дольше. Потому что в какой-то момент вошло в привычку останавливаться где-нибудь в глухом дворе, гасить фары и забывать минут на двадцать об остальном мире за пределами машины. Как бы сильно Ростик не уставал, как бы дико не выматывался сам Иван, отказаться от этих ночных поездок не было сил. Логичнее было бы добраться поскорее уже до квартиры и закрыться там, ничем, кроме времени, не рискуя, но Иван понимал, что физически не сможет уйти раньше, чем под утро. И сознательно обкрадывал себя, Ростика, их обоих, этими урывками встреч, когда нельзя позволить себе ничего, ну или почти ничего. В первый раз, когда Иван вот так отвёз Колпакова домой - кажется, это было в середине января - он честно собирался только поговорить. Даже какие-то слова и нужные фразы для этого подобрал, но всё понеслось к чёрту, едва только они остановились в тихом безлюдном дворе, и Ростик посмотрел на него. И молча первым подался ближе, слишком близко – как Иван запоздало понял, и отступать было уже некуда, все видимое пространство заполнили серые глаза с расширенными в темноте зрачками, как у кота, готового прыгнуть на добычу. Они ничего не сказали друг другу тогда, а после и подавно, когда эти зависания в машине по дороге домой стали чуть ли не нормой. Как и неловкие объятия в тяжёлой и сковывающей зимней одежде. И отрывистые быстрые поцелуи. И ощущение полного сумасшествия, когда Иван с удивлением понимал, что ему нравится даже не стёртый как следует грим на лице Ростика. Он просто не успевал от него избавиться, собираясь в таком темпе, что по Музкому уже носились шуточки. «Колпаков опять на пожар опаздывает». Знали бы они, насколько правы. А потом стало теплее, и неожиданно вместе со стремительно светлеющими сумерками, начались проблемы. Нелегко спрятаться в городе, который вот-вот накроют белые ночи. Иван всерьёз подумывал затонировать стёкла в машине до самой грани допустимых правил. Или сказать уже Ростику, что довольно им вести себя так по-идиотски и ныкаться по подворотням. Но что-то мешало просто взять и подняться к нему в квартиру, когда путь до его дома подходил к концу, и Колпаков, уже открыв дверь машины, всегда задерживался, только чтобы через силу спросить: «Зайдёшь?» Ивану каждый раз хотелось принять приглашение. Но холодный рассудок давал пинка, останавливая безотчётный порыв на разгоне, и он говорил: «Нет. В другой раз». Но другой раз не наступал, а недели бежали вперёд, складывались в месяцы, вот уже и снег сошёл, и начала пробиваться трава и листва, потом зацвели деревья, как всегда в обычном для себя порядке: сначала черёмуха, потом яблони, потом сирень. Черёд яблонь и сирени, правда, ещё не пришёл, только дни становились всё теплее и длиннее. А ночи короче. А они, как два идиота, всё не могли решиться и преступить черту. Ростик неожиданно проснулся, очень кстати прервав ожогинскую рефлексию, когда они проезжали вдоль Горавалдайского озера. Потянувшись всем телом и развернувшись на сидении, он с любопытством уставился в окно. – Останови-ка здесь. – Зачем? – Иван на всякий случай сбавил скорость, съезжая с дороги на песок. Тут было совсем близко к воде, стволы деревьев опасно кренились с пологого песчаного обрыва над водой. Ростик вылез из машины и прошёл к самому краю, огляделся, походил ещё, и повернулся к Ивану совершенно довольный. – Я знаю это место. Мы тут отдыхали с… А, короче, не важно. Лет десять назад. – Здесь? – уточнил Иван, тоже решив размять ноги и подходя ближе. Кроссовки сразу же утонули в мягком песке. Что интересно – абсолютно чистом. – Ты уверен? Тут же ничего нет. – Ну, не прямо тут. Вон там, подальше, там нормальный спуск к воде. И в каком это смысле «ничего нет»? У нас всё было с собой. Палатки, спальники…. Иван сразу всё понял и промолчал. Походная романтика и отдых дикарями – это было так похоже на Ростика. Едва ли он вообще замечает комфорт вокруг себя. Ему прекрасно отдыхается где угодно, главное, чтобы не зажрали ночью комары, ну и желательно никакая змея не заползла в палатку или спальник. Иван едва ли смог бы уснуть на голой земле или даже на песке. Когда-то в глубокой юности ещё может быть, но последние лет двадцать – точно нет. Это было не для него. Ростик носился туда-сюда по берегу, что-то бормотал себе под нос, иногда его голос доносился до Ивана чуть громче. – Надо же, тут даже эта жуткая коряга до сих пор торчит. Жалко у меня не осталось фоток с той поездки, я бы тебе показал. Как будто вообще ничего не изменилось, – вернувшись, наконец, он выглядел так, будто и не спал тут только что в машине сном младенца. Его мгновенные переключения с активного рабочего режима на спящий происходили словно по щелчку, сначала Иван даже думал, что Колпаков прикидывается. Но Ростик действительно обладал тем самым особенным свойством психики с чётко щёлкающим тумблером. С восторга на ярость. С дремоты на безумные кульбиты. С глубокой задумчивости на необдуманные резкие колкости. – У тебя же в багажнике палатки нет? – спросил он с таким видом, будто подсознательно хотел услышать «Конечно, есть. Мы за этим сюда и ехали – ночевать на берегу озера в палатке». – Нет. Вместо палатки будет кое-что получше, – Иван многозначительно кивнул ему на машину, предлагая сесть обратно, и уже поехать. – Пятизвёздочный отель? – усмехнувшись, Колпаков послушался, хотя по нему было видно, что он с удовольствием побыл бы здесь ещё. Может, они могли бы вернуться сюда попозже?.. Иван решительно прогнал эту мысль, жёстко напомнив себе, что времени у них не так много, как хотелось бы. Завтра, самое позднее в одиннадцать вечера, они должны быть в городе. Сейчас кажется, что до этого момента целая вечность. – Не пятизвёздочный, и не отель, – уклончиво ответил он, наконец, снова выезжая на трассу. Заинтригованный дальше некуда Ростик посмотрел на него и стал допытываться опять, то и дело пытаясь посмотреть по гуглкартам, что ещё есть в этой стороне. Иван очень старался не улыбаться, добровольно позволяя подвергать себя пристрастному допросу, зная, что Ростик не успокоится, пока не отгадает, или пока не замучает его так, что придётся расколоться и сказать. Но за этой пыткой время пролетит быстрее, и это ничего, что вокруг озера приходится делать изрядный крюк. Иначе до места назначения не доехать, а Иван точно знал, что даже если Ростик вывернется наизнанку – он не сможет точно понять, куда же его, всё-таки, везут. *** – Приехали, – полчаса спустя Иван наконец-то раскрыл интригу. Небольшая стоянка была практически пустая, если не считать белый пикап. Под высоченными раскидистыми соснами по щедро присыпанному еловыми иголками песку разбегались новенькие будто только что постеленные экотропинки, каждая вела в глубину закрытой со стороны трассы территории. Самая широкая тропинка заканчивалась большим двухэтажным коттеджем, вдалеке виднелись постройки поменьше, каждый коттедж был обращён к лесу или к воде. Берег залива, оборудованный беседками из свежего неокрашенного бруса, четко просматривался по всей ширине базы, и именно сейчас всё это великолепие представало в наилучшем виде – солнце опускалось над водой, яростно золотя воду, песок и аккуратные новенькие домики, настолько идеальные, будто вообще ненастоящие. Ростик, оценив всю эту красоту, с совершенно ошарашенным выражением лица уставился на Ивана. – Ожогин, ты в себе вообще? – А что? – по-одесски отвечая вопросом на вопрос, Иван достал телефон и набрал кому-то, глядя перед собой. – Мы на месте. Хорошо, сейчас, – лаконично завершив едва начавшийся разговор, он вышел из машины. – Иди пока, пройдись, если хочешь. И ради бога, не смотри на меня так. Ростик явно боролся с искушением перебраться за руль машины и гнать отсюда поскорее, пока их никто не увидел. Его не остановило бы даже то, что он совершенно не умел водить. Иван уже хотел идти, но его что-то кольнуло. Нехорошо было начинать все вот так. В конце концов, у них немного разное чувство юмора. Обойдя машину и остановившись со стороны Ростика, который все-таки уже открыл дверь и собирался выйти, он взглянул на него совершенно серьёзно. – Здесь раньше была база отдыха, – спокойно объяснил он. – Сейчас её выкупили и перестроили под загородный клуб. Очень хороший, со всеми удобствами. У них открытие первого сезона только через неделю, как окончательно потеплеет. – А что мы тогда здесь сейчас забыли? – Колпаков всё ещё смотрел так, словно готов был послать Ожогина к чёрту. - Хозяин клуба мой старый знакомый. Я снял два номера в главном корпусе и ещё один маленький коттедж подальше, чтобы выглядело так, будто приедет компания. Ну и мы с тобой, вроде как, приехали первыми. Объяснение было логичным и до смешного простым, а главное достоверным. Колпаков это тоже понял, когда переварил информацию, кажется, раздумав высказывать Ивану что-то. Выйдя из машины, он взял с заднего сидения свою толстовку, потому что стремительно вечерело, и так близко у воды было уже прохладно, и сделал какой-то неопределённый жест рукой, словно отпускал Ожогина идти утрясать вопросы съёма коттеджей и номеров на сутки к хозяину базы. – А вот сразу сказать не мог… – проворчал он всё-таки ему в спину. Ивану хотелось верить, что внезапно прорезавшаяся колючесть Ростика – исключительно от того, что минут через пятнадцать они останутся совершенно одни здесь, в этом райском месте, где пахнет соснами, морем, песком, и счастьем. И им обоим непонятно пока, что со всем этим делать. Задержаться с оформлением пришлось чуть дольше, чем на пятнадцать минут. Но в конце концов владелец базы залез в свой белый пикап и уехал, пожелав им хорошего отдыха, оставив Ивану ключи от двух номеров наверху главного дома и от коттеджа в дальнем конце территории. В следующем году, если возникнет желание приехать вот так, придётся выкупать всю базу, думал Иван, медленно спускаясь к пляжу. Здорово повезло, что прямо сейчас, накануне сезона, нашлось место, только готовящееся к открытию, хозяин которого был не прочь заработать, заселив первых гостей на тест-драйв своего обновлённого загородного клуба. Не хотелось думать, что никакого «следующего раза» может и не быть. Всё зависит от того, что и как будет сейчас. Он нашёл Ростика в беседке, явно предназначенной для приготовления шашлыков. Тут был каменный мангал, упаковка угля, которую Колпаков уже вскрыл, набор шампуров, спички, жидкость для розжига, и целая куча мелких веток и еловых шишек, которые, как Иван на глаз определил, Ростик успел насобирать вокруг. – А он не боится, что мы тут спьяну пожар устроим и спалим ему всё? – сооружая погребальный костёр племени Майя, поинтересовался он, едва Иван подошёл ближе. – Думаю, он считает, что я должен бояться этого больше. – Не дай бог он твой фанат. Представляешь, какие истории будет рассказывать друзьям в бане? – Почему сразу мой? И почему именно в бане? – Ну не мой же. У меня пока что нет поклонников со своими загородными клубами на финском заливе. Иван прикинул, с какой скоростью Ростик управляется с мангалом, того и гляди начнёт растопку, и понял, что пора нести из багажника будущий шашлык. Благо с другими продуктами можно было не заморачиваться, в их распоряжении был полный холодильник на первом этаже коттеджа. – Накинь что-нибудь, прохладно, – вдруг сказал ему Ростик, поглядывая как-то слишком внимательно, попутно распуская растрепавшийся хвост и быстро собирая волосы снова, сильнее открыв лицо. Закручивая хвост, он продолжал возиться с мангалом, и на его скуле остался чёрный росчерк от прессованного угля. Пока Иван ходил туда-сюда от машины к дому и обратно, относя туда ростиков пакет с наспех прихваченными из дома сменными вещами и свой рюкзак, ему всё не давала покоя мысль – почему он не подошёл ближе, чтобы стереть с его лица этот чумазый след? Ростик ведь сам и не подумает, так и будет ходить. Они здесь одни, никто не увидит, больше пока что не нужно одергивать себя, боясь не то что дотронуться, а даже просто оказаться к Колпакову ближе, чем нужно. Оказалось, перестроиться сразу не так-то легко. В Москве, в тот единственный раз, им было намного проще. Вместе они тогда поехали на адреналине, толком не соображая, что сейчас произойдёт. Был только порыв, как оказалось – не односторонний. Иван всю дорогу ждал и боялся, что Ростик просто дал маху, и сейчас попросит отвезти его по другому адресу. Или вообще остановит машину, выйдет, и вызовет себе другое такси. С него бы сталось. Или метель закружит такая, что машина встанет посреди дороги – и никто вообще никуда не попадет. Но они попали. Успешно добрались до съёмных апартаментов Ожогина на Парке Победы, и остались наконец-то наедине – без свидетелей. Кажется, даже о чём-то говорили. Иван, сколько ни силился вспомнить – о чём? – так и не смог воскресить то раннее новогоднее утро в памяти. Были только яркие вспышки, обрывки воспоминаний, ощущений, чувство падения в бездну, словно он совершил самую ужасную ошибку в жизни. И яркое, до боли, счастье. В этот момент никакой особой радости у него в жизни не было от слова совсем, была только какая-то бесконечная темнота, которую внезапно разрезало всполохом. Ростик был таким. С ним очень легко оказалось почувствовать себя счастливым до слёз. Он дарил желание жить – всем без исключения. Иван помнил, что был очень пьян тогда, но никогда не спихнул бы всё, что между ними случилось, исключительно на это. Потому что по пробуждении его не настигло горькое разочарование, страх и отвращение к себе или к ним обоим. Ничего этого не было. Он сидел и смотрел на спящего поверх скомканного одеяла Ростика, свесившего руку и ногу с кровати, и не мог заставить себя разбудить его, чтобы сказать: «Это была ошибка». Потому что ни черта это была не ошибка. Ошибка – это когда захотелось кого-то исключительно со скуки, или спьяну. Ивану скучно не было, а позволил себе напиться он потому что год выдался паршивый, и заканчивался хуже некуда. Ну и ещё потому что чёртов Колпаков сверлил его взглядом, сидя в малине среди их девочек, так, что хотелось подойти к нему, вывести из-за стола, прижать спиной к стенке, чтобы не посмел дёрнуться или увернуться, и четко сказать: «Хватит пялиться на меня». Этот настойчивый, завидный в своём постоянстве взгляд сопровождал везде: на репетициях, во время прогона, даже когда они оба сидели на гриме. Иван в какой-то момент понял, что, когда бы он не обернулся – Ростик тут же поспешно отводил взгляд. Иван то и дело забывал, какая у них разница в возрасте, лишь запоздало понимая, что, как ни крути, много. Но воспринимал он Колпакова как равноценного себе коллегу, с которым спокойно делил роли. Да и Ростик не вёл себя как восторженный щенок, он смотрел как-то по-другому, и как будто не собирался что-то объяснять или прекращать. И тогда уже Иван сам стал следить взглядом только за ним из всей труппы: приходя в театр, он первым здоровался именно с ним, в перерывах усаживался поближе, хотя не любил сбивать себе настрой болтовнёй ни о чём, уходя перекусить, всегда звал Ростика с собой. Тот, правда, соглашался не часто, но по нему было очень видно, что он искренне хотел бы пойти, и не только на обед. Потом Колпаков стал вызываться чуть что на подмену, и поначалу Иван допустил параноидальную мысль, что его хотят таким вот хитроумным способом подсидеть. Но это было совершенно не в характере Ростика. Он же честный и прямой, как рельса – говорит, что думает, хотя иной раз лучше бы думал, прежде чем говорить. Интриговать не умеет от слова совсем. От любой фальши его дёргает и коробит. Здесь было что-то другое, а что – Иван сразу не сумел распознать, просто потому что никогда не был в такой ситуации, да и не думал, что окажется. Не знал, какие эмоции испытывать и как вообще назвать возникшее влечение. С женщинами ему всегда это было понятно, он интуитивно знал, как себя вести, и чтобы подпустить к себе, дав надежду, и чтобы пресечь разом всё на корню. С Ростиком было непонятно ничего – что делать, что говорить. Да и нужно ли было говорить. Нельзя же подойти к коллеге и на полном серьёзе спросить: «Ты на меня запал?», если только это не 1 апреля. Пошутить Иван любил, но с таким не шутят. Кроме того, он сомневался, что отношение Ростика к нему можно охарактеризовать дурацким и вульгарным «запал». Это было что-то другое. Подсознательное чувство непонятной близости, которое даже влечением в полном понимании этого слова нельзя назвать. Это была тяга на уровне тонких материй, слишком сложная, чтобы говорить о ней вслух. Говорить и не пришлось. Сабантуй в честь нового года неожиданно выступил катализатором, хотя в самом начале, глядя как Ростик заливается шампанским, Иван думал, что он быстро уедет с Леной. Потом, понимая, что часы идут, а Колпаков почему-то всё не уезжает, закралась мысль, что придётся тащить его до дома, как уже бывало. И тогда, совершенно иррационально, Иван позволил себе выпить – то ли подсознательно страхуясь от желания везти Ростика до дома на машине, то ли желая узнать уже, что за тем барьером, который торчал между ними во весь рост. И вот, узнал. Теперь предстояло понять, как им обоим с этим жить. Иван вернулся к беседке уже в свитере, с пластиковым контейнером, полным будущего шашлыка, но потом пришлось побегать ещё, и он даже почти согрелся, нося из коттеджа тарелки, приборы, бокалы, и последней – бутылку вина. На вино Ростик, яростно размахивавший куском невесть откуда взявшейся картонки, покосился с подозрением, но ничего не сказал. Ему явно было ни капли не холодно, а как бы не наоборот, он даже расстегнул толстовку, пока Иван был на подхвате – насаживал хорошо промаринованные куски на шампуры, раскладывал хлеб и овощи. Вдвоём с шашлыками они справились очень быстро, солнце ещё даже не успело окончательно сесть в воды залива. Но свет уже потускнел, налился краснотой, как будто завтра ожидались внезапные заморозки. Их не должно было быть по прогнозу, но Иван давно привык не доверять ничему, когда дело касалось северо-западного региона. Ростик почему-то был на редкость молчалив. Обычно его было не заткнуть, но сейчас его словно что-то держало и сковывало. В дороге такого не было, отметил про себя Иван, разливая по бокалам красное сухое. Вино было хорошее, не коллекционное конечно, но выпить приятно. И без ненужных последствий в виде головной боли. Угли ещё тлели, от них шло тепло, периодически Ростик подбрасывал ещё и активно ворошил, но почему-то упрямо не застегивался, и было непонятно – замёрз он или нет. Скулы у него явно горели, но может быть это было от близости к открытому огню. Высоко над головами шумели едва слышно сосны, спокойный в безветренную погоду залив перекатывал мелкие волны, струящиеся по песчаному дну, извилистому, как хребет звероящера. Иван знал, что там очень приятно ходить босиком, но ещё не время было соваться в воду. Можно было только сидеть на берегу и смотреть, а на воду и огонь, как известно, смотреть можно вечно. Ростик, держа обеими ладонями бокал, смотрел в красновато-сизые угли, и иногда делал неторопливый глоток. Он сидел в глубине беседки, а Иван ближе к пляжу, и почему они сели вот так, а не друг напротив друга, чтобы удобнее было разговаривать – непонятно. Наверное, потому что разговор категорически не клеился. – Пройдёмся по берегу? Колпаков отрицательно мотнул головой, разом допив всё, что у него было, и поставил бокал на стол. Сейчас он уйдет - понял Иван, и решительно повернулся к нему, наконец-то позволив себе стереть след от угля с его щеки. Ростик замер, непонимающе глядя, но даже когда сообразил, зачем это было, взгляд у него остался таким же – как будто ему было мучительно тяжело с Иваном наедине. – Я так не могу, – выдавил он в конце концов, но вроде бы уйти больше не рвался. – «Так»? – Как будто для нас теперь всё это в порядке вещей и абсолютно нормально. И на улице. – Здесь же никого нет. – Здесь есть мы. Ожогин почувствовал какую-то непонятную беспричинную злость. Значит, тайком обжиматься по машинам у чёрта на рогах – это пожалуйста, а по-человечески провести вечер в месте, где их никто не увидит, но будет точно спокойно и красиво – почему-то сразу нет. Он взглянул на часы. Было почти десять, при желании они ещё могли бы всё убрать и двинуть в обратном направлении. И забыть всё, что было, чтобы больше никогда к этому не возвращаться. Ужасно хотелось озвучить Ростику такой вариант, но Иван смолчал. Взял заготовленную заранее бутылку с водой и решительно залил тут же яростно зашипевшие угли. – Давай тогда перебираться в дом. В самом деле, с чего он решил, что всё будет так, как он себе нарисовал в собственном воображении? Неужели он ждал, что, едва они оба окажутся подальше ото всех, кто мог бы их увидеть, Ростик кинется к нему, готовый на всё? Иван до сих пор не задумывался, что именно – всё. По идее, у них и так всё было. Да, странно, торопливо, может быть не лучшим образом, и помнилось это отрывисто, но сделать вид, будто они не переспали тогда, 1 января, он не мог и не хотел. Ростик же вёл себя так, словно его притащили сюда силой, и сам решительно не делал никаких движений навстречу. В темноте салона машины он почему-то был куда резвее. В главном коттедже на первом этаже была обширная комната отдыха с огромными, в пол, панорамными окнами, обращёнными к заливу, и современная, хорошо обставленная кухня, а на втором располагались номера. Каждый номер – со своей ванной комнатой. И это было очень удобно, потому что хотелось немедленно принять душ. Смыть с себя усталость целого дня, длинной дороги, и успокоить расшатанные нервы. – Твой ключ, – Иван протянул Ростику брелок, бездумно выбрав один случайным образом. И уже собирался открыть дверь в свой, точно так же наугад выбранный номер, как его схватили за руку и удержали на месте. В длинном коридоре было почти темно, но не казалось тесно, скорее всего за счёт таких же, как и на первом этаже, окон в пол. Только здесь они были обращены к лесу. Колпаков возник перед ним вплотную, так что пришлось прижаться спиной к двери, и Иван вдруг неожиданно осознал, что до этого они трогали друг друга только сидя или лежа, и разница в росте так не ощущалась. Скулы коснулось упругое касание губ и горячее дыхание, он закрыл глаза, на ощупь сжав в кулак толстовку на спине Ростика. До него только сейчас дошло, что это толстовка с «Бала». И Ростик с ней не расставался. – Засунь себе свою обидчивость знаешь, куда? – горячо выпалил он Ивану в губы, без лишних церемоний обхватывая его рукой за шею сзади и резко заставляя наклониться к себе. По ощущениям они простояли вот так целую вечность, и слава богу, что никто не додумался включить на этаже свет, иначе даже в контексте отсутствия на базе людей, их было бы видно, как на экране. Но почему-то теперь наличие огромных окон Ростика совершенно не смущало, и в какой-то момент Ивану пришлось перехватить его руки у себя на поясе джинсов. – Дай мне двадцать минут, – голос предательски сел и вышел какой-то хрип. Ростик уже конкретно вжимал его в дверь всем телом, и наконец-то им не мешала тяжёлая и неудобная верхняя одежда, так странно было чувствовать друг друга вот так. Он пах костром. Иван опустил голову ниже, сильно уткнувшись сначала в его собранные волосы, а потом в шею, ощущая под губами бьющуюся нитку пульса. – Только попробуй, – Колпаков тихо рыкнул, тут же упираясь руками в плечи Ивана и отступая от него на шаг назад, будто очнувшись. – Кровосос. У Ожогина в голове пронеслась тысяча и одна пошлая шутка, но он ограничился тем, что всё-таки не без труда отпер дверь в тёмный номер, и отступил туда, странно усмехаясь. – Кто бы говорил. Перед глазами клубился мутный туман, его вело, как будто они с Ростиком не всего-то одну бутылку вина на двоих прикончили, а что-то куда более забористое. Невозможно было на чём-то сфокусироваться, Ивана всего ломало, и он вдруг явственно понял, что испытывал Джекилл, когда из него впервые вырвался Хайд. Только невыносимой боли не было, а в остальном, должно быть, очень похоже. Неспособность здраво мыслить тоже напрягала, потому что в голове крутились лишь две вещи: «Зачем мы это творим?» и «Потому что я его хочу». В этот раз обвинить собственное состояние и алкоголь уже не выйдет, даже если бы Иван когда-то малодушно и хотел спрятаться за таким оправданием. В этот раз они оба точно знают, на что идут. *** Он уходил в душ настолько поспешно, что не закрылся, и сейчас явственно услышал, как тихо хлопнула дверь в номер. Чистые вещи остались в рюкзаке, Ожогин был в таком состоянии, что едва ли вообще о них помнил. Халатов его размера тут точно не могло быть, так что он удовольствовался тем, что обернул бёдра полотенцем, прежде чем выйти. В номере было по-прежнему темно – Ростик не стал включать свет, когда пришёл. Он стоял посреди комнаты, спиной к Ивану, в одних то ли спортивных, то ли просто домашних штанах. Слегка обернувшись на звук шагов, так, что Иван увидел его чёткий профиль, Ростик молча завёл руку назад и стянул с хвоста резинку, распуская волосы по плечам. Это безумно хотелось сделать уже давно. Ощущение крупных волнистых прядей под пальцами было именно таким, каким Иван представлял себе, и одновременно ещё лучше. Потому что Ростик поддавался без всякого сопротивления, и в какой-то момент откинул голову назад, упираясь затылком Ивану в плечо, пока тот продолжал запускать пальцы в его волосы, то пропуская сквозь них, то мягко массируя голову. До этой минуты они оба не до конца понимали, как действовать. Нежность была нужна только с женщиной, а с мужчиной, казалось, это ни к чему. На деле всё обошлось вообще без каких-либо условностей. Ростик развернулся под руками Ивана к нему лицом, решительно притянул к себе и поцеловал сам, первым. Он торопился, как будто или боялся передумать, или считал, что Ожогин передумает, но никакая сила сейчас не заставила бы Ивана остановиться и прекратить. Его прежде никто так жадно не целовал, и он никогда никому не отвечал так голодно, хотя отголосок чего-то похожего был у них с Ростиком прежде, в темноте салона машины. Но тогда было жалкое подобие того, что творилось теперь. Резкий укус обжёг шею, и он попытался ответить тем же, не сразу понимая, что нежность перерастает в схватку, и это может быть опасно, если вовремя не остановиться. С силой потянув Ростика за волосы на затылке, заставляя оторваться от себя, Иван поймал его взгляд, и почувствовал, как он резким движением сдергивает с него влажное полотенце, до этого всё ещё держащееся на бедрах. Тяжело опустившись на край кровати, он наблюдал, как Ростик становится перед ним на колени, быстро жарко проводя руками по бёдрам, заставляя развести ноги шире. И вдруг перед глазами ярко полыхнуло – Иван вспомнил, что он уже делал это. Точно так же встал на колени и сразу взял в рот, будто собирался на спор заставить кончить только от самого факта. Бездумно зарывшись пальцами в кудрявые пряди, Иван сильно сжал кулак, то ли удерживая Ростика, то ли наоборот, направляя к себе, и осознал, что уже давно готов. У него стояло так, что ещё немного, и придётся умолять Колпакова сделать уже хоть что-то. В какой момент это случилось, от сознания ускользнуло, возможно сразу же, едва он увидел Ростика, распускающего волосы посреди тёмной комнаты. Нужных умений у него явно не было, это чувствовалось, но страстное желание сделать всё равно, и какая-то лишённая стыда старательность начисто вышибала мозги, Иван едва мог держаться, даже в темноте прекрасно видя, как блестят у Ростика губы, когда он снова и снова обхватывает ими головку члена, торопливо помогая себе рукой. В ушах что-то то ли стучало, то ли хлопало, как лопасти вертолёта на полном ходу, Иван ничего не слышал, кроме этого низкого кроющего звука. А потом крепко сжал Ростику плечо, неловко и, наверное, слишком жёстко рванув его к себе, заставляя подняться с колен. Резко усадив его на себя, Иван остро почувствовал, что несмотря на свою впечатляющую форму, держать на себе верхом крепкого спортивного мужчину оказалось тяжело. Тяжело – и неожиданно приятно. Ростик хотел утереть рот, но Иван остановил его и быстро поймал его губы своими. Хотелось именно вот так – с собственным вкусом на его губах, чувствуя, как горит их поплывший контур, это настолько взбудоражило, что Иван резко прервался и мазнул большим пальцем по губам Ростика, заставляя его приоткрыть их. Он дышал чертовски тяжело и поверхностно, как будто воздух не доходил до лёгких, толчками выскакивая назад, и смотрел Ивану в глаза так близко, что можно было утонуть в черноте зрачков. В следующий миг они уже снова страстно целовались, то и дело кусая друг друга – это было больно, зло и сладко. Ожогин понял, почему память не сохранила так много всего, что у них уже было – сознание не успевало за плотским безумием даже сейчас, когда это непосредственно происходило. Он осознавал, как стаскивал с Ростика штаны, пока тот судорожно пытался достать из кармана фольгированный квадратик с презервативом, как в какой-то момент раздался жалобный треск ниток, как сам потом привычным движением вскрывал зубами фольгу. А в следующее мгновение что-то застопорилось. Ростик почему-то явно был готов его принять, хотя они это вообще никак не обговаривали, как будто, когда дошло до дела, всё решилось само. Он хотел, хотел сам. Обжигающе жаркий и яростно за него хватающийся, как будто понимал или знал, как это будет. Но Иван никак не мог окончательно сорваться и сделать это, и только наклонился к Ростику ближе, уткнувшись губами в его ухо. – У тебя было? Раньше? Он смутно помнил широкую спину Ростика перед собой, мокрый жар между их спаянными, скользкими от пота телами, а сейчас ещё и вспомнил болезненно-хриплые ритмичные стоны, а на полу у кровати использованную резинку, но всё равно должен был спросить. Ростик смотрел на него так, словно готов был, без преувеличения, двинуть. Почувствовав это, Иван схватил его за руки, и не без труда пришпилил к кровати по обе стороны от его головы. Держаться над ним было больше не на чем, и он опустился сверху плотнее, чувствуя, как Ростик тут же обнял его очень крепко ногами за талию – и лежать вот так сразу стало намного удобнее. И, наверное, не только лежать. – Вот нашёл время для таких вопросов… – прошипел Колпаков, дёрнув для вида ещё раз крепко прижатыми к матрасу руками, окончательно поняв, что не сможет вырваться, и тут же успокоился, показывая странную, так не свойственную ему покорность. – Так и будем валяться? Или уже вставишь? От этих слов кинуло в жар, и ужасно вдруг захотелось отвесить ему пощёчину. А ещё лучше – вмазать. Сильно и крепко, по-мужски. Иван испугался этого внезапного, непонятно с чего взявшегося агрессивного порыва, и быстро прильнул к нему, целуя в губы, скулы, касаясь губами твёрдого подбородка. Мелькнула мысль, что Ростик ухитрился ещё и успеть побриться, когда ушёл к себе в номер, и эта особенная прохладная гладкость его кожи почему-то сводила сейчас с ума. Он не застонал и не закричал, только стиснул зубы, тихо, по-змеиному, пропуская сквозь них воздух, и весь каменно напрягся. Иван видел и чувствовал, как мелко дрожали его бицепсы, как сильнее забилась жилка на напряжённой шее. Отсутствие необходимого опыта у них обоих сказывалось, никто не подумал, что нужна будет еще смазка, кроме той, что имелась на резинке. С другой стороны, Иван безмерно удивился бы, и наверняка взбесился от внезапной вспышки ревности, если бы выяснилось, что Ростик подозрительно грамотный в этих делах. Сначала они почти не двигались, вцепившись друг в друга, тяжело дыша и стараясь сладить…. Чёрт его знает, что именно. То ли заполошный сердечный ритм, то ли начисто сбитое дыхание. А потом Иван почувствовал, как Ростик слабо двинул бёдрами, и понял, чего от него ждут, и что вот теперь – можно. Сначала медленно. Потом всё быстрее и быстрее, заставляя себя не наваливаться слишком сильно на разведённые бедра, понимая, что с непривычки это может закончиться внезапной мышечной судорогой, даже если эти бёдра максимально крепкие и натренированные. Ростик цепко хватался за него и молчал, как партизан, но упрямо подмахивал всё активнее, как будто тоже чувствовал что-то, кроме неудобства, дискомфорта, тяжести и, наверное, боли. Иван не решался спросить, больно ли ему, остро чувствуя, что за такие вопросы точно получит под дых. Лучше оставить все вопросы на потом, когда они оба сгорят в этом ужасном постыдном удовольствии, затапливающем их обоих сперва медленно, но постепенно всё больше и больше, горячо растекаясь внизу живота и почему-то ещё в основании позвоночника. Молчать больше не было сил у обоих, но Иван не сразу понял, что глухие взрыкивающие звуки издаёт он сам, а Ростик вторит ему, шумно выдыхая каждый раз, хватаясь за его взлохмаченные волосы, за плечо, где от его железной хватки уже саднит болью, и иногда его рука неловко соскальзывает с покрытой испариной кожи. Иван ответно запустил пальцы в его волосы, взмокшие у корней, в потьмах не видя чётко, но чувствуя, что они завились ещё больше. Он видел Ростика в похожем виде прежде бессчетное количество раз, когда он приходил в гримёрку с поклонов весь взмыленный, и скидывал промокшие от пота вещи, чтобы сразу же направиться в душевую. И только однажды он был точно таким же, как сейчас – в тот первый раз, сейчас как нарочно мелькающий перед глазами, будто память решила разблокировать секретные файлы именно теперь. Нехотя отпустив плечо Ивана, Ростик вдруг как-то странно, почти бессознательно потянулся рукой к низу своего живота, скользнув ладонью между их телами, и Иван понял, что ему сейчас нужно. Приподнявшись на одной руке, дав ему больше свободы, другой рукой он сперва провел по убегающей от пупка вниз дорожке волос, а после решительно обхватил член Ростика поверх его уже крепко сжатого кулака, принимаясь быстро водить по твёрдому стволу вместе с ним. По большому счёту не было разницы, сам Колпаков будет себе дрочить или нет, Иван и так не прекращал двигаться, уже приноровившись и теперь чётко понимая, как ему нравится. И как сделать, чтобы нравилось ещё больше. Но всё-таки хотелось, чтобы он кончил не только со своей помощью, а потому что это делал с ним Ожогин. Оргазм накатил такой тяжёлый, глубокий и затяжной, что перед глазами всё поплыло и потемнело. В комнате и так было темно, но всё же Иван до какого-то момента прекрасно различал Ростика перед собой. В себя он пришёл, только уже поняв, что снова горячо дышит ему во взмокшую шею, лежа всем телом сверху, животом чувствуя обильную влагу и всё ещё крепко сжатые пальцы Ростика. Сильнее уткнувшись в него и глубже потянув носом, Иван снова ощутил запах костра. И свежего, чистого пота. И совсем немного чего-то ментолового. Ростик редко пользовался туалетной водой, чаще всего его волосы пахли шампунем. Покрывало под ними давно сбуровилось в бесформенный комок, они даже не потрудились расстелить кровать. Тяжело приподнявшись на руках, стараясь не свалиться обратно, Ожогин медленно отстранился и лёг рядом, закинув руку за голову. Плечо неприятно ныло, наверное, будет синяк – так сильно Ростик хватался за это место. Мыслей в идеально пустой голове не было никаких, ничего связного или хотя бы более-менее понятного. Колпаков рядом тоже старался восстановить дыхание, и вроде не рвался сваливать поскорее, или хотя бы прикрыться. Но минут через пять Иван понял, что начинает замерзать, потому что остывает, и пот сохнет на коже, а значит, Ростик сейчас чувствует примерно то же самое. Заранее приготовить салфетки они не догадались, как и постелить полотенце, а единственное подходящее всё ещё валялось на полу мокрым бесформенным комком. Иван сначала сел на кровати, пытаясь справиться с головокружением, а потом подобрал полотенце, попутно стараясь стянуть презерватив максимально аккуратно. Вот только сползти с постели и встать не было сил. Да и желания. Вытерев руку полотенцем, он перекинул его Ростику, и снова лег рядом, наблюдая, как в темноте он медленно стирает собственную сперму с живота. На какой-то странный короткий миг Ивану вдруг показалось, что Колпаков всё-таки сейчас уйдет, и он порывисто поймал его сзади, обхватив рукой поперёк груди, и прижал к себе, со странным вздохом уткнувшись губами в его плечо. – Я почти не помнил ни черта с того раза, – внезапно сказал Ростик, не рыпаясь, наверное, понимая, что сейчас вырываться бесполезно. – А сейчас, вроде как, что-то начало всплывать. Иван замер, стараясь понять, в самом ли деле они - два непроходимых кретина, которые умудрились прошляпить, как потрахались. – Я тоже, Рость, – получилось глухо, потому что категорически не хотелось отлепляться от горячей солоноватой кожи. Иван гладил губами гладкое крепкое плечо, постепенно подбираясь опять к шее, пользуясь тем, что Ростик не возражает. – Серьёзно? – он слегка повернул к нему голову. – Ну, ты-то ладно, ты пьянее меня вообще-то был и ничего не соображал. А я-то чего? То есть, я помнил конечно, что мы делали. Но вообще не помнил, как. И что мы при этом… – Я всё соображал. И тоже не забыл, что было. Но подробности включились только сейчас. – Физическая память, что ли, проснулась. – Не думаю, что дело в этом. Лежать на боку, прижавшись к спине Ростика, было удобно. И не холодно. То ли они высохли, то ли согрелись друг о друга. В душ всё ещё тянуло, но Иван решил, что не будет шевелиться, пока Ростик первым не завозится. Но почему-то минуты бежали, а этого всё не происходило. – А в чём тогда дело? – наконец спросил он, медленно накрывая руку Ивана своей, позволяя обнимать крепче. – Мы тогда пересекли… Преступили черту. И были не готовы, что это произойдёт вот так сразу. И оба были пьяны. Не вусмерть, чтобы не помнить совсем ничего. Но достаточно, чтобы мозг не успевал всё это осознать. – Черту мы преступили вот сейчас. А тогда, это… – Ростик хмыкнул. – После того раза ещё был шанс списать всё на ошибку, блажь, придурь, или что там ещё в таких случаях говорят. Ничего себе – придурь, подумал Иван, на ощупь проводя пальцами вверх-вниз по его груди, чувствуя крепкие мышцы под твёрдой гладкой кожей. Ощущения были очень новыми, оказалось, что обнимать мужчину, тело которого было по умолчанию твёрже и крепче, чем женское, тоже весьма приятно. Как и целовать упругие мужские губы, совсем не похожие на чувственные женские. – То есть то, что ты полгода набрасываешься на меня, едва только мы садимся в машину – это тоже можно было списать на блажь и придурь? – на всякий случай уточнил Иван, испытывая неприятное ощущение, что Ростик сейчас переведёт всё в шутку и оборжёт его, как всегда. И, пока этого не произошло, резко повернул его к себе, опасно нависая над ним сверху. В груди клокотала ярость, злобно ворочаясь где-то между рёбрами. Ростик смотрел пристально, не отводя взгляд, и вдруг улыбнулся. – Знаешь, Ванечка, если б мне кто-то сказал, что ты будешь так бурно на всё реагировать, я бы в жизни не поверил. Откуда только в тебе столько страсти. Колпаков явно издевался, но беззлобно, а Иван, глядя на эту сероглазую язву, чувствовал острое желание заткнуть ему рот. Что и сделал – губами и языком. Ростик немедленно ответил, и как будто даже более охотно, чем до этого, но в чём причина такой перемены, Иван не понимал, пока сам не оказался на спине, толком не зафиксировав, как это вышло. А Ростик наклонился над ним, пронзительно глядя в глаза, рукой неожиданно крепко накрывая его полувставший член, с явным намерением отложить поход в душ ещё, как минимум, на час. Иван не мог и не желал его останавливать. В одном Ростик был прав – черту они преступили не полгода назад, а теперь. И как дальше с этим жить, пока непонятно, но отказываться от него и считать всё ошибкой Ожогин категорически не хотел. *** Он проснулся, не понимая – утро сейчас или уже день. Накануне было не до будильника, так что разбудили Ивана какие-то странные звуки, решительно ворвавшиеся в сон. Он всё ещё был в своём номере, но Ростик рядом не обнаружился. Вчера они всё-таки приняли по очереди душ, когда приступ бурной оголтелой страсти немного притупился, и даже прибрали всё палево, способное выдать их даже гипотетически. А вот как уснули вместе, Иван уже не помнил, но, проснувшись через несколько часов, отметив, что уже начало светать, увидел рядом с собой на постели спящего Ростика – как и полгода назад, во сне он обнимал одной рукой подушку, свесив другую руку и ногу с кровати. У них было одно одеяло на двоих, и Иван понял, что проснулся от холода. Машинально укрыв Ростика, сам он забрался под покрывало, застилавшее кровать, которое они вчера бесстыже смяли, потому что сил вставать и идти в другой номер за вторым одеялом не было. После этого он уснул снова, а проснулся вот только сейчас – в не зашторенные окна вовсю хлестало майское солнце. Быстро одевшись, вытащив из рюкзака свежую майку и натянув джинсы, Ожогин наскоро умылся, критически оценив ущерб в зеркале. Внешний вид ничем его не выдавал, а вот плечо саднило нещадно, как и запястья, и предплечье, и – что неудивительно – глухо ныла спина. Все было не настолько плохо, чтобы расчехлять мази и обезболивающие препараты, и Иван вопреки всему почему-то улыбнулся. Смотреть на себя в зеркало было неловко, но вовсе не из-за того, что было вчера, и не из-за сегодняшних болезненных ощущений. Просто странно было чувствовать себя счастливым, не понимая пока, одинок ли он в этом мироощущении, или нет. Спустившись вниз, он обнаружил Ростика в гостиной перед огромной плазмой. На полке под ней мигала диодом игровая приставка, а сам Ростик с джойстиком на диване, похоже, был занят очень важным делом. Приглядевшись, Иван сообразил, что Колпаков самозабвенно режется в Mortal Kombat. – О, ну наконец-то! – он почти не отреагировал на Ивана, но определённо отвлёкся на несколько драгоценных долей секунд. – У меня такая штука была когда-то в детстве. Ну, то есть не совсем такая… Обычная «Сега», и выглядело всё по-другому, а тут… Блин! По звукам, несущимся с экрана, Иван понял, что неудачливый компьютерный боец Колпакова потерпел поражение. Усмехнувшись, он подошёл ближе. – Я уже школу заканчивал, когда такие приставки начали появляться. – Вань, не начинай. А то звучит опять как «Вот в моё время!» – Ростик очень похоже изобразил профессора Абронзиуса, за что получил от Ожогина выразительный донельзя взгляд. – Мы играли тоже, конечно. Но у меня тогда уже были другие интересы. Ростику хватило ума не спросить, какие именно, и Иван был ему за это благодарен. Выключив плейстейшн и убрав на место джойстик, Ростик завис возле окна, глядя куда-то в сторону пляжа, обзор на который тут был просто волшебный. – Зачем приезжать отдыхать на природу, чтобы в итоге рубиться в приставку? – Может, это для детей, – предположил Иван, подходя ближе. – Каких ещё детей? – Обыкновенных. Которых тоже надо свозить на отдых хотя бы на пару-тройку дней, но погулять без них по берегу или по лесу очень хочется. – То есть, детям гулять не хочется? – Сейчас такие дети, что не всегда понятно – чего им вообще хочется. Ростик обернулся и посмотрел на него. Молчали они долго, и в этом молчании угадывался сразу целый ворох вопросов. Ожогин мотнул головой, как бы прося его не задавать их. Он ещё не был готов обсуждать слишком личные и болезненные для себя темы и, как ни странно, Ростик это понял, и слегка кивнул, ничего не сказав. А потом положил руку ему на плечо, и это был бы вполне дружеский жест поддержки, если бы сразу следом он не подался ближе, утыкаясь лбом Ожогину в скулу, близко к щеке. Иван зажмурился на солнце, изо всех сил преодолевая тягу схватить Ростика за локти и прижать к себе. – Вот теперь пойдём на берег, пройдёмся, – вдруг сказал Колпаков, отстраняясь через пару секунд. – Теперь я готов. – А вчера что было не так? – Вчера я не понимал, что с нами будет сегодня. *** Экотропа, идущая от главного коттеджа в сторону берега упиралась прямо в пляж, заканчиваясь там. Как и везде на этом берегу Финского, пляж тут был чрезвычайно пологий, а глубина не превышала в прибрежной зоне метр с небольшим. И всё же в ветреный день, как сегодня, на пустынный пляж угрожающе набегали волны, выбрасывая ярко-зелёные, будто горящие на солнце водоросли, и волны эти заставляли вспомнить, что маленький и безобидный с виду Финский залив – всё же часть Балтийского моря. Зарывшись босыми ногами в нагретый на солнце песок, Иван смотрел, как Ростик ходит по берегу, закатав джинсы, и что-то чертит веткой на мокром песке. С залива дул довольно бодрый ветерок, и Ожогин подумал, как бы им тут обоим не схватить простуду – всё-таки хоть и май месяц, но в северных широтах это ещё ничего не значит. По густо-синему небу клубились будто вырезанные из бумаги облака, неприметно угрожая к вечеру свинцово посереть и пролиться дождем. Но пока что солнце жарило так, что хотелось снять тёплый свитер и остаться в футболке. Желание было сильным, но впечатление – обманчивым. Как всё будет, когда они вернутся в Питер? И как всё будет, когда кто-то из них уедет в Москву, и снова не получится нормально увидеться несколько недель, месяц, а может, и больше? Если между ними только секс, пусть и хороший, страстный, заставляющий всё тело неметь в сладком томлении – значит ли это, что им обоим будет достаточно вот таких встреч время от времени? Проблем с жильём у них обоих не было и, если забыть про последний искусственный рубеж, который они успешно вчера преодолели, скрыться от чужих глаз им всегда было, где. Сев на горячий от солнца гладкий камень, похожий на невесть откуда взявшийся здесь валун, Иван с горечью понял, что будет продолжать обманывать себя и Ростика – всё, что угодно, лишь бы не дать ему догадаться, что между ними далеко не только секс, а что-то ещё. Что-то, что не имеет названия. Он помахал Колпакову, намекая, что пора бы уже вылезти на сухой песок и обуться. Так обычно родители выгоняют из воды детей, пока у них не посинели губы, и Иван усмехнулся про себя столь неожиданно пришедшему на ум сравнению. Ростик подошел ближе, беспечно шлёпая мокрыми босыми ногами по песку, толстовка на нём была расстегнута, распущенные волосы крепко трепал ветер, а в углу его нижней губы Иван вдруг отчетливо заметил красноватый след укуса, опознав в нём своё участие. Слава богу, хотя бы не синяк. И слава богу, сейчас Ростик был временно в свободном поиске, так что некому было заметить, что кто-то высасывает его из стабильных отношений. Что будет, когда Колпаков найдет себе очередную девицу, думать откровенно не хотелось. В конце концов, он-то ни разу за эти неполные полгода не предъявлял Ожогину относительно его бурной личной жизни, в которой только что случился развод, главным образом по причине другой длительной измены. Всё это как будто существовало за пределами того, что было между ними, но Иван всё равно смутно чувствовал, что не сможет не ревновать Ростика, и придётся как-то с этим жить. И с собой тоже придётся как-то примириться, как бы не было от себя тошно. Жить по-другому он не мог. – Жарко, – пожаловался Ростик, делая попытку разоблачиться, но под строгим взглядом Ивана, делать этого не стал. – Ну правда, я весь употел уже. Вода, кстати, ледяная. – Отлично. Шлёпай по ней больше. – Ваня, не нуди. – Я не нужу. – Смешное слово. – Смешное. Вот только его нет. – Странно. Нужный ты есть, а слова нет. Иван замолчал, не зная, что на это реагировать, не до конца понимая – шутит Ростик, или это такая форма признания. В чём? – Может «нудный»? Я? – Нет. Ожогин встал с камня, потягиваясь всем телом, и обулся, медленно начав подниматься по песчаному склону вверх. Ростик догнал его почти сразу, молча удержав за рукав свитера. Остановившись в густой тени сосен, Иван посмотрел на него, медленно прижавшись спиной к ближайшему рыжеватому и остро пахнущему смолой стволу. Никогда прежде Ростик так часто не касался его, да ещё и без причины, как будто ему просто хотелось себе это позволить. Только так и только тут, пока их никто не видит. В Питере этого не будет. Всю эту нежность давно пора разбить об асфальт, думал Иван, обнимая Ростика и стоя с ним вот так, под раскидистыми сосновыми кронами, с шумом финского залива в ушах, и с тяжело ударяющимся о грудную клетку сердцем. Он никогда этого не сделает. Никогда не оттолкнёт его от себя нарочно, или из мести, или чтобы причинить ему боль. – Что изменилось? – тихо спросил он, начав гладить Колпакова по волосам, медленно убирая их с лица, чтобы лучше видеть его. – В каком смысле? – Что изменилось со вчерашнего дня? Когда ты «не мог так»? – Не нравится – могу и уйти. Иван на всякий случай обвил руками его пояс покрепче, как будто Ростик и правда мог сейчас куда-то уйти. Остатки его обороны рухнули ещё вчера, а сегодня он из чистого упрямства вёл себя так, как привык, но тут же терялся, понимая, что Иван всё видит и понимает. Такое потрясающее откровение могло быть между ними только здесь – в безвременье, вдали от всей их привычной жизни, и оба осознавали, что так, как сейчас, больше не будет никогда. Возможно, будет иначе, может быть, судьба подарит им ещё сутки вдали от целого мира. Но когда это будет, и будет ли вообще, не знал никто. – Теперь для нас всё как будто в порядке вещей и абсолютно нормально. Ростик слегка вздрогнул от этих слов, подняв голову и посмотрев на Ожогина. – Это никогда не станет для нас нормально. У них было впереди ещё полдня. Восемь, а то и десять часов. Пятьсот минут. Тридцать тысяч секунд. И каждая секунда – вечность. *** Обратная дорога по ощущениям заняла в два раза меньше времени. И не только потому что в этот раз Ростик не коротал время сном, а вполне себе болтал. Время всегда относительно, и когда, столь желанное, оно утекает сквозь пальцы, ощущение его стремительного бега сильно как никогда. Сейчас они ехали по другой трассе, не вокруг озера, а через Сосновый Бор – так было чуть дольше по времени, но направление казалось заметно свободнее. Ростик задумчиво смотрел то перед собой, то поглядывал на Ивана, как будто хотел ему что-то сказать, и в конце концов решился. – Я на то озеро ездил с девушкой. Десять лет назад. Первая любовь, всё такое. Ну, вернее, почти первая. Иван коротко взглянул на него, едва заметно улыбаясь. – Первая любовь в двадцать с…. Сколько тебе было? – Может, я поздний. – Верится с трудом, честно говоря. Помолчав некоторое время, Ростик открыл окно посильнее, глубоко вдыхая хвойный воздух весенних сумерек. – Мне тогда так казалось. Что вот оно, то самое. Настоящее. Никогда раньше такого не чувствовал. Думал, женюсь, всё будет как у людей. – И? – И ничего, как видишь. Оказалось – ненастоящее. – Но ведь ты о ней вспомнил даже через десять лет, – осторожно заметил Иван, подозревая, что Ростик заговорил про это всё не просто так. И одновременно хотел, и боялся понять, к чему на самом деле он клонит. – Оно было настоящим, пока я в это верил. Может, если бы верил и дальше, то… – Большое видится на расстоянии. – Да уж. Тебя-то точно сложно проглядеть. Сперва показалось, что Ростик снова пошутил. Чувство юмора у него было не особо изысканное, даже простоватое, но всегда доброе и без злобы. Ростик вообще был очень добрым, что не всегда удавалось сразу разглядеть за его бурным и холеричным нравом. Почему-то раньше Иван не понимал, насколько он может быть уязвимым на самом деле, и что его мечущаяся, буйная натура скрывает за собой слишком мягкое сердце. И с ним надо бы обращаться бережнее, в конце концов – не все любят внезапные сюрпризы с поездками чёрт знает куда. – В следующий раз я скажу тебе заранее, – пообещал Иван и, видя, что Ростик не совсем понимает, добавил, – если получится выбраться куда-то снова. – Мне понравилось, – подумав, медленно произнёс Ростик. – Сначала я злился на тебя с твоей дурацкой таинственностью, но потом понял, что кто-то другой бы так ради меня заморачиваться не стал. – Хочется верить, – скупо ответил Ожогин, хотя ведь сам себе пообещал не реагировать решительно никак даже на намёки из серии «Колпаков и другие». – Что кто-то другой не стал бы заморачиваться? – Что кто-то другой внезапно не появится. Чем сильнее была тяга и чем глубже прорастала привязанность, тем болезненнее будет и ревность. Эту простую аксиому Иван знал слишком хорошо, и единственным выходом было – не прорастать и не привязываться. И жёстко контролировать тягу, крепко держа в узде и себя, и Ростика. Потому что сам он не сможет и не будет, кинется в омут с головой, таков уж он. А потом будет ненавидеть. А я всё могу выдержать, кроме твоей ненависти, думал Иван, незаметно наблюдая за Колпаковым, который искал в телефоне подходящий трек. Наконец найдя, он подался ближе и аккуратно пристроил один свой наушник Ивану, хотя куда проще было включить трек в машине. Но не хотелось разрушать тонкую, хрупкую тишину. Вдоль трассы зажглись фонари, отражая тёплый искусственный свет от мокрого асфальта. Тихо шумел майский дождь. …Они подъехали к дому Ростика в начале одиннадцатого вечера, как Иван и планировал. В городе дождя не было, но в воздухе ощутимо пахло скорой грозой. Первые майские грозы всегда были особенно сильные и бурные. Несмотря на городскую духоту, деваться было некуда главным образом от пьянящего аромата цветущей черемухи. Ростик вылез из машины, чуть не забыв свой пакет с вещами, и вдруг остановился, поняв, что Иван тоже вышел следом за ним. – Зайдёшь? – спросил Колпаков, напрочь забывая, что завтра у него с утра репетиция, а вечером спектакль, после которого надо как-то исхитриться и успеть на поезд до Москвы. А Ожогин почему-то об этом помнил, но, кивнув, сам тотчас же забыл о собственном концерте завтра вечером и съёмке на тв в утренней программе. Они вместе зашли в подъезд, чтобы через минуту оказаться в квартире, где не будет чужих глаз, условностей и барьеров. Последний рубеж остался позади, и может быть им не стоило пересекать все красные линии, но всегда лучше сделать что-то, о чём потом будешь жалеть, чем жалеть о том, чего так и не сделал. С другой стороны, жалеть Иван не собирался ни о чём.