Одинокий тихий вечер

      Тигнари всегда бросало в дрожь, когда за дверью об деревянный порожек отстукивали тяжёлые капли воды. Они казались очень громкими, а вперемешку с шумом листвы огромных деревьев, лягушачьим кваканьем, воем каких-то неопознанных зверей и постукиванием чего-то деревянного об стенку ближайшего домика… Каждый звук и их беспощадная смесь сводили с ума того, кто загибался за рабочим столом, разукрашенным теплым светом восковой свечи.       Фенек смотрел куда-то сквозь исписанный аккуратным почерком лист бумаги, не задумываясь уже о том, что он пишет и для чего.       «Растет во влажных, сырых местах» — перечитывает он в который раз последнее предложение, чтобы в отчаянии сжать зубы. Что писать дальше? О чём он вообще писал сейчас? Два больших уха дергались от напряжения, а потом всё-таки опустились, когда фенек откинул перо на другой край стола, ненароком испачкав чернилами черновой лист блокнота, на котором делал заметки сегодня днем. В другой день он бы даже не подумал о том, что мог бы быть таким неаккуратным, старательно вытер бы оставшееся пятнышко чернил на столе, а после бы постарался привести и записи в порядок. Он ведь любит, когда дома порядок… — Да когда ж ты уже закончишься… — с рычанием бормочет фенек, пытаясь прикрыть беспокойство раздражением, но одна только эта попытка выглядит наигранно и смешно. Тигнари встает из-за стола, оставляя записи лежать так, как лежали, и идет на улицу. Зачем? Чтобы промокнуть и убедиться в том, что ливень будет идти всю ночь?       Фенек покидает дом, чтобы ступить ботинками (через которые вряд-ли просочилась бы хотя бы одна капля, даже если он по колено встанет в лужу) на мокрую деревянную поверхность ступеней. Уже здесь его щеки касается большая капля, быстро пробегает по лицу и падает вниз. Нари опускает уши и задумчиво смотрит вверх, на то, как деревья тянутся к черным тучам, как можно различить в небе огромное множество летящих к земле капель. Шум здесь даже сильнее, весь лес будто завывает и что-то говорит стражу, требует, чтобы он что-то сделал. И он бы сделал, подорвался и выполнил бы любой приказ, если бы все эти листочки и веточки говорили с ним на одном языке. Сейчас он мог только медленно вышагивать вперед, большими глазами глядя в бескрайнее небо, выглядывая среди туч хотя бы маленький проблеск света, ловить лицом и волосами холодные капли, вздрагивать от каждого прикосновения и звука. Вот-вот от обилия шумов у него точно разболится голова…       Что-то заставляет его прийти в себя слишком резко, слишком неожиданно, будто бы его за руку вытянули из-под толстого слоя льда, со дна теплого океана наружу, в холодную реальность. Чужие руки обхватили его за талию и рывком отправили назад, в домашний уют его комнаты в общежитии. Если бы он не увидел краем глаза торчащие уши черного плаща, он подумал бы, что на него совершают покушение. — Что такое? — уже дома он вывернулся из чужой хватки и инстинктивно встряхнул хвостом, чтобы избавиться от мокрой тяжести. Глаз тут же дернулся, когда до него дошло осознание того, что отряхивается он прямо у себя дома. Прежде, чем он успел что-либо предпринять, в образовавшуюся на полу лужу ступила босая нога, которая забрала всё его внимание на себя. — Ты босиком? Я уже пятьсот раз говорил, что в лесу Авидья так ходить опасно. Ты можешь, например, наступить на змею, или вызвать раздражение прикосновением к ядовитому моху, или… — Привет. — абсолютно невозмутимо отвечает Сайно на чужой строгий тон, недовольное выражение лица и готовность сильно ударить или, не дай архонт, укусить. Он знает, что играет с огнём, когда игнорирует чужие замечания, но сейчас ему хотелось именно что поздороваться и узнать, как живёт этот заботливый, но суровый лесной страж. Лицо Тигнари выражает в ответ все то же недовольно, в которое оно окрасилось ранее. С какой-то стороны это было довольно умилительно. С другой — страшно. — Ты сильно промок. Зачем вышел?       Генерал махаматра спрашивает спокойно, без упрёка. Его голос обычно окрашивался в очень немногочисленные краски. В одном случае — громовое осуждение, готовность к битве и вершению суда, в другом — беспристрастие и отреченность, постоянности и ровности которых мог завидовать любой в Сумеру. Однако Тигнари был единственным, кто открывал и третий «оттенок» — теплоту и любовь, которые очень нежно впивались в уши приторной лаской. На контрасте по-началу даже и не верилось, что это Сайно. Но когда он открылся, вошел в привычку, всё становилось на свои места. — …Я просто вышел подышать. — говорит фенек уже более тихим, но все еще строгим голосом, будто бы он оправдывал свое поведение. Хвост неторопливо вилял из стороны в сторону, как будто давая Сайно намёк — еще слово, и он может получить негативную реакцию. От выговора до пощёчины, тут уж как повезёт. — Я вижу.       Сайно скрещивает руки на груди и смотрит пристально. По нему не скажешь, что он чего-то ждёт или хочет, просто эти глаза, этот взгляд, они говорили Тигнари, что… Что? Что, черт возьми, они говорят?       Дальше происходит до, к чему валука шуна был готов меньше всего. Сайно подаётся вперед, переступая лужу, резким движением обхватывает фенека руками, а потом заваливает на стоящую рядом кровать. Прямо так, без церемоний, договоренности. — Сайно! — слышит он громкий вскрик возле уха, но все равно давит своим весом сверху. Тигнари отчаянно дерется, царапается, пыхтит. — Сайно, я весь мокрый!       Мокрый… Сайно забавлял тот факт, что сейчас, когда он лежит на нем сверху и обнимает в его постели, Тигнари больше всего беспокоит именно то, как он промочит постель. Фенек знает, что Сайно не отпустит его, даже если он за волосы будет его от себя отдирать, но все же ерзает и крутится. Несколько секунд и его голос уже звучит, как еле различимая мольба: — Сайно, встань. — Нет. — так же спокойно отвечает матра, прикрывая глаза. Его плащ тоже довольно мокрый, щекой он прижимается к груди фенека и чувствует, что тот не врет, но это не отменяет факта того, что они давно не виделись. Хочется ребячиться, хочется лежать в обнимку и любить, даже если некомфортно. — Отпусти меня, я сейчас переоденусь и полежим. Травы попьём. — продолжает Тигнари, будто бы и не слышал этого «нет». Он говорит с ним, как с ребёнком, потому что понимает, что сейчас серьёзный генерал хочет им быть. И под напором такой перемены настроения Сайно всё-таки поддаётся. Он слезает с чужой груди, отпускает и поднимается на колени. Руки упираются в кровать по обоим сторонам от фенека, в чужих глазах он различает то ли любовь, то ли ненависть. — Вот так…       Когда Тигнари всё-таки оказывается на свободе и выползает из-под генерала, он быстро начинает сбрасывать с себя все слои одежды. Широкие штаны, обувь, всё верхнее. Даже ничуть не промокшая водолазка остаётся повешенной на стуле, будто бы он нарочно заставляет Сайно, расслабившегося на кровати, засматриваться на чужую спину и обводить глазами линии шрама. — Так почему ты здесь? — спрашивает фенек, когда вытаскивает новое постельное, потому что нынешнее они безнадёжно промочили. Сайно присаживается на кровати и, следуя примеру Тигнари, скидывает плащ, чтобы остаться в обтягивающих шортах. — Я здесь для тебя. Выходной у меня, Тигнари. Почему мне нельзя быть здесь? — Поздно уже. — Вот именно.       Тигнари поджимает губы на последний ответ. Он, словно подожжённый, вспыхнул красной краской и поморщился, стараясь отогнать все эти лишние эмоции. Краем глаза он смотрит на Сайно — он все так же серьёзен, в его лице даже нельзя разглядеть усмешки или попытки заигрывать. Такая нелепость серьёзным тоном могла бы быть сказана только им… — Выходит, ты скучал? — спрашивает Тигнари очевидное, заранее зная, какой будет ответ. Он просто не хотел погружать комнату в тишину, потому что даже эти короткие слова были бы намного более приятными для него, чем гул диких шумов за окном. — Беспокоился. — уточняет Сайно, наблюдая за языком тела Тигнари. Тем, как дергается его хвост и уши, как быстро он разглаживает ткань на кровати, а потом легким прихлопыванием приглашает генерала прилечь. — И скучал, конечно, да.       Когда они оказываются вдвоем в уже более приятной обстановке, в сухости и тепле, обоих уже безбожно клонило в сон. Тигнари обжигался холодными пальцами о генеральскую спину, Сайно прижимался грудью к чужой и обвивал ногами его ноги. Они оба были так близко друг к другу, а все вокруг было настолько теплым, что даже шум снаружи казался второстепенным. Матра шептал возле пушистого уха приятные нежности, Тигнари, иногда мычал что-то в ответ. Никаким объяснениям не поддаётся их общая привязанность, банальное желание засыпать только так, в обнимку.       Если бы каждый ливень сопровождался такими визитами, то Тигнари бы согласился на то, чтобы терпеть шум каждую ночь.