Ну, а я прежде всего приму ванну

Посреди шатра освещенного свечами и факелами, Луцилла сидела в горячей ароматной ванне и была близка к тому, чтобы стонать от блаженства. Это было единственное, чего ей хотелось после долгих и утомительных недель, проведенных в путешествии. Она заметила мелькнувший за полупрозрачным пологом силуэт и улыбнулась: — Коммод, выходи, я тебя вижу! — сказала она. Он вошел покрасневший, с неловкой стыдливостью. Луциллу всегда удивляло как стыд и бесстыдство причудливо сочетались в ее брате, проявляясь по какому-то особому, никому неведомому закону. В одни моменты он мог вытворять очень грязные развратные вещи, а в другие стеснялся как ребенок. Коммод присел рядом, оперся на борт ванны согнутой в локте рукой и положил сверху голову. Он вдыхал горячий влажный пар, пахнущий травами и розовым маслом и водил по воде пальцами другой руки. Он был печален и подавлен, но глядя на Луциллу, его глаза сверкали в свете огня томно и голодно. Луцилла была рада, что Коммод успел вернуться как раз к ванне. Жар горячей воды всегда пробуждал в ней желание. Но она не приглашала его присоединиться к ней, желая послушать как он будет проситься. Ей не пришлось долго ждать. — Сестра, достаточно ли горячая у тебя ванна? — спросил он с игривым беспокойством. — Могла бы быть и погорячее, — ответила Луцилла и прикоснулась рукой к застежкам его доспехов, чуть дергая за них и призывно глядя ему в глаза. Коммод вскочил и стал торопливо раздеваться, пыхтя, краснея и поглядывая горящими глазами на усмехающуюся Луциллу. Наконец справившись со своей одеждой, он залез в ванну к сестре, взял ее за руки и потянул вверх, заставляя подняться. Он сел на ее место и посадил ее на себя сверху, обволакивая ее своими объятиями и утыкаясь лицом в сгиб ее плеча и шеи. От прикосновения к ее телу он успокаивался и чувствовал, что восстанавливает силы. Он нежно ласкал ее под водой. Открываясь ласкам брата и выгибаясь в его руках, Луцилла спросила: — Как съездил? Видел отца? Как все прошло? Коммод издал сдавленный приглушенный звук, похожий на рыдание. — Все так плохо? — Нет, намного хуже, — сказал Коммод плаксиво. — Я чувствую, что он не выберет меня! — Почему? — Ты не видела этого, — мучительно вздохнул Коммод, откидываясь назад и потирая веки дрожащей рукой. — Как отец шел перед войском, держась за руку Максимуса. А мне сказал, что я пропустил всю войну. И быков ему в жертву от меня не надо. Сказал мне восславить Максимуса. А со мной за руку идти не стал! Сразу же уехал… Он меня и видеть не хочет! Зачем ему я, когда у него есть Максимус? Такое ощущение, что это он его родной сын, а я не пойми кто! — со злостью жаловался Коммод, захлебываясь словами и всхлипывая. Переведя дыхание и утерев слезы, он добавил невероятно печально, через боль, но уже спокойнее: — Нет, он не выберет меня, я чувствую это, я знаю… — Кого же он выберет? — сказала Луцилла в недоумении. — Не знаю… Кого угодно только не меня. Кого-нибудь из сенаторов… Гая или Фалко? Или Гракха… — Ну ты еще скажи, что Максимуса! — сказала Луцилла. Они оба на секунду представили это и тихо рассмеялись. — И что же ты будешь делать, если не получишь власть? — спросила Луцилла, двигаясь навстречу руке Коммода. — Я буду просто любить тебя, — сказал Коммод с придыханием, крепче притягивая Луциллу к себе, прижимаясь к ней и целуя ее шею. А потом он добавил легко и радостно: — И я все равно смогу устроить великие игры! Я подумал, что мне ведь не обязательно быть цезарем, чтобы их устроить. — Хм!.. — протянула Луцилла с улыбкой, но в ее голосе слышалась нотка разочарования. — Что? — спросил Коммод. — Я-то думала, что мой брат-любовник будущий император Рима. А он, оказывается, хочет быть всего лишь распорядителем представлений в Колизее. Услышав ее слова, Коммод мгновенно напрягся под ней и его рука замерла. — Значит и Луций императором не станет… — расстроено сказала она. А потом Луцилла повернулась к нему лицом и сказала, потираясь бедрами о его тело: — Коммод, ты должен поговорить с отцом. Коммод сказал безнадежно: — Зачем? — Даже если он не собирается назначить тебя своим преемником, пусть скажет тебе об этом лично, чтобы ты знал заранее. Или ты хочешь узнать это официально, публично, чтобы люди видели тебя в слезах? И будь увереннее в себе. Почему ты так неуверен? Тяжелое страдание отразилось на его лице и он сказал с гневной горечью: — Ты же знаешь, что у меня нет достоинств, которые так ценит наш отец. Помнишь то письмо? Мудрость, справедливость, стойкость и умеренность, — Коммод перечислил слова отца, как приговор себе, который он знал наизусть, который снился ему в кошмарах. Он лежал безжизненно, отрешенно глядя вверх глазами полными слез, но двигающиеся желваки и раздувающиеся ноздри выдавали его дремлющую ярость. Луцилла закатила глаза. — Это то, над которым ты чуть ли не самоудовлетворялся, упиваясь своими страданиями? — сказала она. — Я не… — очнулся и возмутился было Коммод на такую бесцеремонную формулировку, но Луцилла посмотрела на него выгнув бровь и он лишь тяжело вздохнул, поджал губы, отвернулся в сторону, грустно усмехнулся и опустил глаза. — О да, это было твое любимое, — сказала Луцилла, прикасаясь к нему, плавно водя рукой вверх и вниз. — Ты перечитывал его перед сном, засыпал с ним, перечитывал когда просыпался, поливал слезами, мял и разглаживал обратно, и снова мял… Это проклятое письмо интересовало тебя больше, чем я! — она крепко сжала его под водой, заставляя вздрогнуть. — Но оно у тебя быстро истлело. Боже, Коммод, да забудь ты уже наконец об этом письме! У тебя есть другие достоинства. Она улыбнулась, почувствовав твердость в своей руке. Обнимая Коммода, Луцилла взяла его за загривок, впиваясь ногтями в его кожу, и поглотила эту твердость внутрь себя, прикрывая глаза от удовольствия, опускаясь до самого конца и задерживаясь там. — Какие? — простонал Коммод, хватаясь руками за края ванны. Склонившись над лицом брата, она размашисто двигалась на нем, упруго скользя своей грудью по его груди, поднимая в ванной волны, которые выплескивались за края. Луцилла прикоснулась лбом к его лбу и сказала: — Честолюбие… — она поцеловала его шрам над верхней губой, — оно может быть добродетелью, если заставляет нас совершенствоваться… — схватила рукой прядь его вьющихся волос, — находчивость… — поцеловала отчаянно бьющуюся жилку на его шее, — мужество… — прикоснулась горячими губами к его уху, — быть может не на поле битвы, но есть разные виды мужества… — провела языком по краю его уха, — верность своей семье… — она задрожала, жестко потянула его за волосы и с громким стоном всосала в рот мочку. Коммод застонал и задергался под ней. Он лежал, широко распахнув свои огромные глаза, глядя на нее завороженно. По его щеке медленно катилась слеза. — Ты так это сказала, сестра… — задыхаясь сказал Коммод. — Никто никогда не говорил мне ничего подобного… Я не думал о себе так… Ты правда так считаешь? Луцилла слизала слезу с его щеки. — Да, правда, — сказала она и страстно поцеловала его долгим пламенным поцелуем, отчего слезы у Коммода потекли с новой силой. — И все-таки мне очень страшно говорить с отцом… — прошептал Коммод под ее губами. — Не знаю почему… Она взяла его лицо в свои руки и сказала, нежно глядя в глаза: — Ничего не бойся, брат. Поговори с ним! Он же твой отец, что может случиться? Что может пойти не так? — Да… Думаю, ты права! — сказал Коммод, глядя на сестру с обожанием и восхищением. — Кто знает чем закончится ваш разговор? Может тем, что я стану сестрой следующего римского императора? — она усмехнулась и брызнула Коммоду водой в лицо, он зажмурился и засмеялся, и хотел брызнуть в нее в ответ, но она вскрикнула и со смехом выскочила из ванны. Сидя в остывающей воде и глядя на то как в мягком полумраке и теплом свете огня сестра расчесывает свои волосы и одевается, Коммод чувствовал себя счастливым и уверенным в себе как никогда. Ему казалось, что впереди их ждет только хорошее. Он воодушевленно представлял себе будущее и оно виделось ему в самых ярких и светлых красках.