Ночь

      Из бесконечного лабиринта нет выхода, и приходится только слепо бежать, цепляясь пальцами за живую зелёную изгородь, оцарапывая об острые ветви и без того саднящие пальцы — лишь бы не упасть; потому что там, позади, в спину дышит сама Смерть, ступая неслышно, но ощутимо по пятам. И темно — не видно ничего, и дышать тяжело — морозный ветер бьёт прямо по лицу, давно сорвав с головы капюшон, и страшно — в груди сердце трепещет, судорожно сжимаясь, разгоняя горячую кровь по слабеющему телу. Впереди развилка, два пути: налево и направо, но каждая дорога закручивается, петляет и всё равно возвращает в самое начало. Хочется закричать — то ли от отчаяния, что нет выхода из лабиринта безумия, то ли от осознания, что стоит только оступиться, споткнуться, упасть, как твоя жизнь оборвётся. Темнота сгущается всё сильнее, обволакивает, проникая мерзкой дымкой под одежду, под кожу, заполняя собой всё изнутри, и над самым ухом — дыхание Смерти.       Наиб резко открывает глаза, делая судорожный вдох и замирая. Его тело словно онемело, что даже голову повернуть на бок не получается; и опять опускает веки. Он так устал, и кажется, что нормально не спал вечность, и страшный ночной кошмар опять начинает тянуть свои лапы, пытаясь затащить обратно — в лабиринт вечности.       Только чьи-то заботливые руки не дают, вытаскивают его, Наиба, из полудрёмы ласковыми и осторожными прикосновениями, под которыми выравнивается дыхание и сердце перестаёт чеканить безудержный темп. Тёплые пальцы поглаживают воспалённую кожу, мягко обводят шрамы на руках, но Наиб сам — как один сплошной шрам; и физически, и душевно. Тело болит так, будто шкуру живьём содрали, оголили все мышцы и все нервы, натянули до предела; и если раны на теле ещё можно залечить, то на душе — с огромным трудом.       Наиб с трудом перехватывает чужую руку, тянет её ненастойчиво, потому что сил совсем мало, к своему лицу, прикладывает ладонь к щеке и вновь открывает глаза, и смотрит уже более осознанно, не моргая. Лицо Илая освещает просачивающийся сквозь стекло окон тонкий и мягкий лунный свет, и сразу становится ещё спокойнее — видеть его, чувствовать, слышать; за это уже можно было бы отдать Богу душу. Но Наиб живой, и об этом говорят медленно вздымающаяся от спокойного дыхания грудь и выравненный ритм биения сердца в груди.       Наиб приподнимается с трудом со взмокшей подушки, опирается на локоть и тут же жмурится от резкого прилива боли в руке — как будто бы потревожил сломанную кость, но, несмотря на протесты Илая, плотно сжав зубы, садится на постели. Тянется ближе — неловко, медленно, обнимает обессилевшими руками и кладёт голову на плечо, зарывается носом в складки мантии, и только после этого успокаивается окончательно, почувствовав приятное прикосновение пальцев к своим распущенным волосам.       Илай жив — и это главное, остальное — насколько сильно пострадал Наиб — не важно. Потому что Наиб бы умер ради него, за него, вместо него.       Для него одного.       И возможность прикоснуться, почувствовать — уже высшая награда за всю перенесённую боль. Её можно стерпеть, а вот остаться одному — слишком невыносимо, потому и цепляется — машинально, настолько крепко, насколько получается затвердевшими от травм пальцами, за ткань чужой одежды. И сказать хочется: «Ты только не отпускай меня, не отпускай», но слова застывают безмолвно в горле, и только хриплый стон боли срывается с губ.       Ночь обнажает сокрытое, выворачивает наизнанку разорванную душу, но это приносит облегчение. В приятной тишине — сорванное дыхание. Наиб прикасается: кончиком носа — к тёплой коже на шее Илая, сухими губами — к мягкой щеке, холодным лбом — к его губам; пальцами — сквозь ткань одежды — будто бы к самому сердцу, бьющемуся в такт со своим собственным. Здесь, сейчас — Илай в руках Наиба, такой хрупкий и совсем нежный, его бы спрятать, уберечь, спасти. Но не дать сломать. Среди них двоих сломан лишь Наиб.       Ночь обнажает сокрытое, выворачивает наизнанку все чувства, и хочется выть — не от боли, а от того, насколько эти чувства сильны, что нет возможности сдерживать их внутри. Наиб целует — медленно, осторожно, ловя губами чужие вздохи, пока не выбивается окончательно из сил, расслабляясь в тёплых объятиях, но продолжая рефлекторно цепляться за плечи Илая.       Рассвет, не наступай, пожалуйста.