Я так долго не мог дозвониться до тебя

      Рыжий жаркий луч скользит по светлой аккуратной кудряшке, выбившейся из копны своих светлых мягких собратьев и теперь шаловливо спадающей на прямой лоб. В ангельских голубых глазах, глубокие мешки под которыми напоминают бескрайний космос, играются блики, так похожие на самые яркие звёзды во всей вселенной. Алые губы изгибаются в самой влюблённой и ласковой улыбке, предназначенной в этот раз не для всего живого, нет, для одного лишь упрямого существа, своенравного и хамоватого. Пухленький пальчик медленными движениями накручивает длинный пружинистый провод от телефона, такого старого и ужасного бордового оттенка. Азирафаэль тихо хихикает, думая, что старинный аппарат нашёл прекрасную компанию в лице его пёстрой бабочки в клеточку. — О-ох, — с нескрываемым удовольствием тихо выдыхает в трубку Верховный Архангел, когда долгие монотонные гудки прекращаются. Пальчик застывает в воздухе, опутанный несколькими витками. — Я так долго не мог дозвониться до тебя, дорогой, — нежный шёпот убаюкивает. Азирафаэлю хочется держаться, но самая мягкая и солнечная улыбка так и лезет на лицо. Сердце, прежде отчаянно трепыхавшееся в груди, успокаивается, бьётся чуть медленнее, спокойнее. Животный страх отступает. — Зато ты дозваниваешься до других неожиданных персонажей, — слышится в ответ усталый хрип из трубки. Голос Кроули не дрожит. Судя по глухому стуку стекла, демон, по своему обыкновению, проводит вечер перед огромным окном в своей мрачной квартире, цедя жгучий виски. Наверное, безо льда, ведь Энтони никогда не мог терпеть разведённый алкоголь. Ангельская душа окончательно успокаивается под приятным грузом привычных мыслей и воспоминаний. На щеках проступают нежные ямочки. — Ты понимаешь, дорогой, мне тут спуститься не дают, — не обращая внимания на чужое явное недовольство, как бы оправдывается Азирафаэль. Тон его вовсе не раскаивающийся, наверняка в словах чувствуется улыбка. Из груди вырывается тихий искренний смех, как будто ангел снова может дышать после тысячи лет на дне океана без капли спасительного кислорода. — Ты был в моём книжном? — не тая интереса, всё тем же шёпотом спрашивает Архангел. В интонации сквозит игривость. — Был, — сухо отрезает Кроули, делая большой глоток. Он громко сглатывает, даже не морщась от резкого жара, опалившего нежное горло. Пустой стакан приземляется на тёмный деревянный столик около невероятного мягкого и большого кресла. Фиолетовая орхидея, стоящая там в неправильном белом горшочке, еле заметно вздрагивает. — Спасибо, — посмеивается в трубку Фелл, поудобнее опираясь спиной о стену. Узнай он раньше, что сидеть на полу так приятно, комфортно, уютно, непременно устроил бы много лет назад в своём книжном несколько литературных вечеров лишь для него исключительно на полу, на котором бы раскинулся пушистый плед в шотландскую клеточку. — Чего ты так сурово отвечаешь? Ты разлюбил меня? — в ангельском тоне слышна игривость, боль и счастье, тревога и радость, горечь и лёгкость. С губ ни на секунду не слетает та улыбка, которую невозможно ни с чем сравнить, невозможно выразить всю её теплоту и любовь, понимание. — Всё нормально, — Кроули по-прежнему серьёзен. Судя по едва уловимому шелесту, демон встал с насиженного места, подходя ближе к окну. Голос дрожит на самых последних звуках очередной его лжи. Алое закатное солнце отражается в глазах, жёлтые последние лучи сливаются с золотой необыкновенной радужкой. Энтони не морщится, не отворачивается от слепящей звезды: божественное наказание — змеиные зрачки — не даёт рассмотреть всё великолепие небесной безграничности. Он даже не может взглянуть на собственные творения, такие далёкие, но от этого не менее родные, ставшие семьёй за тот короткий промежуток, что он их создавал. Это странно, помнить имя каждой туманности, звёздочки спустя тысячелетия. Многие из них уже умерли, взорвавшись, много родилось, и они теперь проводят свою бесконечность среди блистающих во мраке сестриц. — А я звонил тебе домой. Много-много раз... Тебя не было, — в весёлом до того голосе слышится невыносимая тоска. Азирафаэль медленно ведёт взглядом до потолка, не в силах смотреть вперёд, словно старается спрятать ангельские радужки. — Я работал, — прикрикивает Кроули, словно только чужая попытка засунуть любопытный архангельский нос доводила его до крайне ярости. Бледный кулак с нечеловеческой силой врезается в твёрдое стекло, обиженно звенящее. По бархатной щеке катится хрустальная слеза, оставившая поблёскивающую тонкую дорожку мокрой соли. — Ах, — тяжело дышит Азирафаэль, будто совсем недавно полученный кислород в его груди стремительно заканчивается, оседая на дне лёгких угарным газом. — Правильно, ты работай, — одобрительно быстро проговаривает он. — Я тебя дополнительно за это очень-очень уважаю, — своей невинностью и безудержным эмоциям ангел слишком напоминает маленького наивного ребёнка, а не древнее мудрое существо. — Как твои дела на работе, дорогой? — со всей искренностью интересуется он, чуточку меняя положение, будто приготовившись слушать долгий-долгий рассказ. Твидовый пиджак помялся, на брюках больше не виднеются наглаженные стрелки. Ангельская рука тянется немного ослабить душащую бабочку. — Почему ты шепчешь? — раздражённо спрашивает Кроули, грубо игнорируя заданный вопрос. Он резко утирает мокрые глаза, оставляя на без того красном лице багровые раздражённые полосы. Маленькая капелька крови смешивается с кристальной слезой. — Там кто-то рядом? Тебя кто-то слушает, Верховный Архангел Азирафаэль, бывший Хранитель Восточных Врат? Что у тебя постоянно трещит? — демон почти шипит, голос его пропитан кислотным ядом, грозящим растворить всё на своём пути. — Да, — вновь тихо смеётся в трубку Азирафаэль, словно не в силах быть серьёзным. Ему не хочется вновь становиться серьёзным рядом с Кроули. Зачем быть тем, кем не являешься, с созданием, которое знаешь миллиарды часов, которое любишь все те редкие минуты, проведённые вместе раз в столетия. Это Кроули. Он поймёт, всегда понимал и прощал, неизменно спасал из самых невероятных ситуаций и кормил затем вкуснейшими блинчиками со сладким ежевичным джемом. — Чуть-чуть, — весело улыбается ангел. — Понятно, — озлобленно тянет Кроули. — Небось веселишься направо-налево на своих чёртовых Небесах, Верховный Архангел? — небрежно бросает демон, снова садясь в кресло. Тело больше не принимает того расслабленного положения, с которым он нежился в тепле солнца последние несколько часов, отходя от долгой сладостной спячки. Спина его напоминает напряжённую струну, готовую в любой момент порваться. Желваки судорожно ходят, а глаза прищурены. Демон оттягивает ворот домашней футболки. — Ты что?! — вскидывается Азирафаэль, не избавляясь в тоне от всё той же проклятой улыбки. Кроули морщится от непонятного шороха в трубке, когда архангел в сотый раз меняет своё положение. — Нас тут только двое. Я и... — Ну, ладно, приедешь и расскажешь, — торопливо прерывает его Энтони, словно в миг устав от этого бесполезного разговора. Сиротливо стоящая орхидея замечает градом катящиеся слёзы по острым скулам хозяина. Зелёные листочки заботливо тянутся к дрожащему созданию, не замечающему ничего вокруг, словно мир его, до того державшийся на честном слове, окончательно раскололся на мелкие-мелкие осколки, которые невозможно собрать воедино даже ангельско-демоническим чудом. — Не буду тебе мешать, — слышатся резкие, быстрые гудки. — Дорогой... — последний раз выдыхает в тишину Азирафаэль. — Прости. Я люблю тебя.       Раскалённый пластик выскальзывает из покрасневших рук. Треск, до того едва слышимый, становится всё громче, поглощает своим скрежетом всё пространство. Белые стены, когда-то светившиеся от божественной благодати, стремительно чернеют, покрываясь плотным слоем непроглядной сажи. Яркие языки пламени танцуют всё страстнее в остекленевших в одно мгновение ангельских глазах, растерявших свою ясную синеву, в которой отражалось безграничное светлое небо в погожий денёк в далёкие времена только-только строящейся Греции. Огонь лижет бледную кожу, словно пытается безрезультатно согреть всеми силами. Безвозвратно сгорает пиджак, рассыпаются в труху брюки, плавится серебро изящных часов на тонкой цепочке, с тонким звоном разорвавшейся на две части. Адское пламя ломает девственные крылья, сжигает каждое перо. Крик не раздаётся вслед. Страдать от боли уже некому. Словно в насмешку, на месте бывшего Архангела остаётся потрёпанный конверт, подписанный демонической рукой.

Я вас люблю, — хоть я бешусь, Хоть это труд и стыд напрасный, И в этой глупости несчастной У ваших ног я признаюсь! Мне не к лицу и не по летам… Пора, пора мне быть умней! Но узнаю по всем приметам Болезнь любви в душе моей: Без вас мне скучно, — я зеваю; При вас мне грустно, — я терплю; И, мочи нет, сказать желаю, Мой ангел, как я вас люблю!