Звезда

— Ты так близко, но почему я чувствую себя так далеко от тебя? — Шэдоу спрашивает привычно холодным, но искренне заинтересованным тембром — и вскидывает голову вверх, устремляя взгляд в тëмно-синее ночное небо, по которому рассыпано неисчислимое количество ярких звëзд и необыкновенно прекрасных созвездий — почему-то слишком отчëтливых в эту ночь — что были хорошо видны с холма, на котором они решили остаться после утомительной битвы. Шэдоу прижимается своим к тëплому персиковому плечу напарника плотнее, укладывая руку прямо рядом с его, чтобы робко коснуться только кончиками пальцев чужой руки в потрëпанной грязной перчатке — без какого-либо намëка или задней мысли, правда, просто потому, что хотел чувствовать его положительную и ставшую, почему-то, такой родной, ауру хаоса, просто чтобы убедиться в том, что он живой — чтобы убедиться, что он и правда рядом сейчас, что ему это не снится, что это не просто очередная галлюцинация. И плавно протягивая руку с золотистым ингибитором ввысь, ëж раскрывает ладонь, растопыривая пальцы, словно пытаясь дотянуться до чего-то непостижимого — до чего нельзя дотронуться простому смертному или даже совершенной жизни вроде него. Шэдоу хочет верить, что ничего невозможного для него нет и никогда не было, ведь он абсолютен и способен на многое, если не на всë — такой как он не может допускать ошибок, всегда с холодной головой и на несколько шагов впереди, но странные и такие знакомые отголоски где-то в глубине разума каждый раз навязчиво твердили ему — это ты во всëм виноват. В такие моменты Шэдоу казалось, что он действительно забыл что-то важное в своей жизни. А Соник и правда лежит совсем рядом, на кроткой зелëной траве, по которой разбросаны куски уничтоженных механизмов — потрëпанный боем, уставший, в пыли, как и Шэдоу — беззаботно закинув ногу на ногу, с привычной тëплой улыбкой на лице, без какого-либо страха, откровенно касаясь своего напарника — чего тот, обычно, никогда никому не позволял, и в любой другой ситуации кобальтовый ëж получил бы за такую наглость хорошенько в челюсть или под дых — и глядит полуприкрытыми глазами куда-то вдаль сияющего небосвода. Соник совсем не понимает, правда ли он сейчас находится на родной планете, действительно ли Шэдоу лежит сейчас около него, его ли это голос и его ли руку он только что трепетно накрыл собственной ладонью, в спонтанной — словно инстинктивной — попытке почувствовать негативную ауру хаоса — чтобы запомнить еë такой, записать в своей душе в изначальном формате, чтобы называть сквозь года чем-то особенным и не забыть, наверное, о том, кому же она всë-таки когда-то принадлежала — рефлекторно связывая со своей собственной в резонансе, словно так и должно было быть с самого начала. — Наверное, потому что… — Соник делает паузу, за которой следует лëгкий смешок, и он, закрывая глаза, на момент задумывается, не будет ли слишком странно звучать то, что он собирается произнести — но чувствуя, как сильно его ладонь сжали чужие пальцы, как приятным током по телу пробежался противоположный хаос, Соник больше не сомневается — он знает, что Шэдоу правда рядом, потому что готов верить ему, потому что хочет знать правду, ведь он всегда был таким — слишком упрямым и до боли прямолинейным. Соник открывает глаза и Шэдоу заглядывает в изумрудные омуты, когда наклоняет голову в бок и почти касается — определëнно нарочно — своим носом чужого, и свободная рука зависает, протянутая к звëздному небу, вместе с Шэдоу — кроваво-алые глаза раскрываются и зрачки сужаются от осознания истины, тело пробивает разрядом — когда он слышит следующие слова напарника: — Я звезда, — так легко и простодушно, словно это всегда было само собой разумеющееся, заканчивает фразу Соник — и смеëтся, громко и искренне, как он всегда и умел, запрокидывая голову назад и протягивая, аналогично застывшей внезапно позиции Шэдоу, ввысь руку с раскрытой ладонью, зрительно обводя пальцами созвездие с одной из самых ярких звëзд, — Здесь мой дом. И Шэдоу пробирают мурашки — затем внезапно в голову врезается видение, что заставляет его окончательно потерять понимание реальности — он видит пустоту вокруг, которая почему-то безжалостно гнетëт его сознание, но вдруг он слышит шëпот: «Не забывай меня» И постепенно вокруг зажигаются звëзды, воссоединяются в картинки созвездия, и самые яркие краски покрывают галактики, блеск которых способен перекрывать друг друга — а вдали мелькают планеты и жизненная энергия, раскрывается точка зарождения хаоса — Шэдоу верит, что видит и чувствует это на самом деле, пропускает каждую секунду через себя, что такое невозможно увидеть во сне или спровоцировать безумными галлюцинациями, хотя уже и сам не знает, где на самом деле реальность. — Шэдоу, — где-то позади зовëт знакомый звучный голос, отдающийся гулким эхом, и ëж вздрагивает, резко оборачиваясь на звук — чтобы узреть фигуру, пылающую чистым золотом, окружëнную волнами циркуляции невероятной энергии хаоса, глаза которой — цвет алой зари, улыбка — луч солнца, а душа — звëздный блеск. Тогда Шэдоу понимает — это и есть Соник. Он не обманул, не погиб окончательно и не исчез без следа. Он стал звездой. В непреодолимом желании дотронуться, рука с золотистым ингибитором тянется в сторону сошедшей звезды — и она отвечает ему благословением, бережно окутывая чëрно-красного ежа, заставляя примкнуть критически близко к себе, аккуратно проходясь по телу практически невесомыми прикосновениями, переплетаясь с чужой энергией, которая, по закону своей природы, всë так же гармонирует в резонансе. — Прости, — и когда Шэдоу поднимает взгляд, полный отчаяния, касаясь пальцами ярко-персиковой щеки, по его губам мимолëтно проходятся чужие, оставляя первый и последний поцелуй — он не понимает, почему, но это кажется сейчас таким чертовски необходимым — а потом Соник говорит оставить его. Шэдоу тогда вспоминает, как сам бросил напарника в космосе, как под гнëтом приближающейся катастрофы прислушался к нему без малейшего сожаления и позволил пожертвовать собой в пылу битвы, как он позволил миру потерять его героя, а себе кого-то настолько важного: «Уже ничего не изменить» Всë вокруг вдруг растворяется, не успевает он даже глазом моргнуть, и когда видение рассеивается окончательно, перед Шэдоу предстаëт уже привычное окружение природы и шум поднявшегося ветра — он всë так же лежит, всë на том же месте, но рука, что тянулась раньше к небу, вдруг опускается, судорожно прощупывая область возле себя, и он поворачивается в сторону, желая увидеть Соника. Но его уже нет. Совсем нет. Тогда Шэдоу смотрит снова в небеса и чувствует уже знакомый привкус потери — как неприятно защемило в груди, как тоска навязчивой тяжестью легла на него и глаза почему-то слегка защипало, когда он вновь увидел самую яркую звезду, что сияла золотисто-алым, словно посылая сигналы, которые уже никогда и никто не поймëт — абсолютно не понимая своих чувств, не понимая, почему ему вдруг без причины стало так больно, почему эти ощущения вызваны именно мыслью об утерянном герое — ведь Соник так и не успел научить его понимать живые чувства. — Ты навсегда останешься всего лишь звездой на небосводе, — последнее, что выговаривает Шэдоу практически шëпотом — словно утешая себя, стараясь преодолеть внезапный порыв отправиться туда, чтобы снова увидеть его — прежде чем развернуться и уйти, больше никогда не возвращаясь на место, которое теперь веяло одиночеством. Это была последняя просьба Соника и Шэдоу исполнил еë — он оставил его навсегда, но никогда не забывал имени, которое до конца дней отзывалось глухой скорбью в глубинах больного сознания. «Соник»