Повезло

* Встречаться у Бродяги предложил, конечно, Улисс. А теперь угадайте, кто опоздал – тоже, конечно, Улисс. Как всегда, ничего не меняется! Я бы на свой вкус предпочла встретиться у Больших Мурашей. Ну или сразу в сферах. Все равно же потом потащимся в сферы! Но он любит Бродягу. Ну и ладно. Я пожала загорелым плечом. Нет, если бы оно не было загорелое, я бы сказала просто - пожала плечом. А так – почему бы и не отметить? Не нахожу тут стилистической ошибки, мне же видно собственное плечо. Облетев пару раз кругом, я остановилась на тротуаре и задрала подбородок. Фигурка Бродяги парила метрах в трех над пьедесталом на этих смешных кургузых старинных крылышках, которые все хоть раз да видели в Музеуме. Может, конечно, они и не так выглядели, кто теперь разберет – все же знают, что те, что в Музеуме – новодел. Им от силы какие-то сто лет, наверное. Или вот одежда – понятно, что моды сильно меняются. Поэтому одежда, в которой изобразили Бродягу, была довольно нелепой на современный вкус – и никакой уверенности, что соответствовала эпохе при этом. Эти странные цепочки, узкие штаны, ботинки с высоченной подошвой… Я задумалась, не логичнее ли было бы изобразить его в чем-то современном или переодевать раз в сезон в соответствии с модой. Или даже – дикая мысль, не забыть поделиться с Улиссом! – что если бы героев такого далекого прошлого изображали для памятников голыми? Ну, в одних только крыльях. Рано или поздно мы бы научились не видеть в этом ничего неприличного. Это как очищенная от всего наносного личность. Как месседж: мои деяния вне эпохи. Красиво! Верхушка моего левого крыла тихо завибрировала, и отделившееся от него колесико вызова запульсировало розовым перед моим лицом: Минни, конечно, кто еще. - Да, Минерва? - Слушай, Рера, давай перенесем, а? – затараторила моя подруга. – А то мне сегодня, я чувствую, придется заночевать в лаборатории. Мы на пороге открытия! Послушать Минерву, так они всегда на пороге открытия. - Вы всегда на пороге открытия, - сказала я. – Что на этот раз? - Рера, ну не будь нетерпеливой, - засмеялась Минерва. Ты же хочешь сенсацию? - Я хочу сенсацию, - честно призналась я, - Муниципиум хочет сенсацию! - Ну вот! – и Минни отключилась. Ладно, подождем сенсацию. Я поскучала еще минуты три с половиной, и наконец соизволил появиться Улисс. Выплыл из-за угла на своих доисторических Дедалусах-8 (я их зову Дедалусами-7 для смеха, чтоб его посильнее уколоть) – где только откопал-то их. Их уже не носят сезонов пять, по-моему. Впрочем, своим зеленоватым отсветом они страшно шли к его рыжим волосам, а за это было можно многое простить. Но вообще Улисс всегда одевался дико: какие-то темные немаркие хламиды, закрывающие ноги, плечи, запястья. Издержки профессии, я понимаю, ему же разбирать завалы, не мне. И всегда опаздывал. Вот и сейчас: семнадцать минут шесть секунд. Я вздохнула, но ничего ему не сказала. Раньше мы часто из-за этого ссорились, и однажды я заявила: «Ты живешь так, как будто умеешь взаправду путешествовать во времени. Вонзил лопату, и пожалуйста – два века долой!», а он парировал: «А ты – так, как будто у тебя всегда дедлайн. Как будто если к шестнадцати сорока пяти ты не сдашь материал, небо упадет на землю». Потом мы посмотрели друг на друга и впервые, кажется, многое поняли. А еще говорят, что сравнение – плохое доказательство. Иногда работает, как видите. Улисс между тем неэлегантно плюхнулся передо мной на тротуар и провозгласил: - Церера, ты не поверишь! - Эй, это моя реплика, - возмутилась я. – Кто из нас журналист? - Журналист ты, но у каждого журналиста есть поставщик сенсаций! - А как же, - я усмехнулась. – Вон, Минни и Гури опять на сносях, ждем горячих новостей из лаборатории со дня на день! - У меня лучше, - просто сказал Улисс. – Ребята закончили восточную башню тюрьмы. И угадай, что они там нашли? Я быстро замотала головой: - Мимо кликбейты! Говори, а? - Тетрадь, - сказал Улисс, и зеленые его глаза засветились на бледном лице, словно в них попал шальной солнечный луч. – Тетрадь, а в ней записи. Ты знаешь, что такое тетрадь? * Конечно, ни в какие сферы мы не пошли. Улиссу не терпелось обратно на полигон – выходной не выходной, не до него, когда такие новости! И я его вполне понимала. Заикнулась было напроситься с ним, но он предсказуемо помотал рыжей башкой: нельзя пока. Ничего, все равно я все от него узнаю первая. Наберись терпения, Церера. Еще раз – наберись терпения. Я проводила Улисса до института, потом поторчала рядом, пока он забивал двухместную броньку всяким экспедиционным хламом – лопатами, металлоискателями, осциллографами и датчиками. Институтская бронька и вправду бронька, до того древняя – наверное, осталась еще со времен Опасности уровня не меньше полутора. Поэтому она, хоть чиненая-перечиненая, а крепкая, как жук в панцире, и ужасно смешная. Таких давно не делают. Я торчала рядом и не ныла, чтоб он все-таки меня взял с собой – что я, не понимаю, что ли. Потом я проводила его еще до Двери – просто летела рядом на небольшой высоте и видела сквозь маленькое непробиваемое окошко его сосредоточенную бледную физиономию с колесиком вызова, зависшим у самого уха (Улисс всегда отключал видеосвязь, предпочитал голосовое, как старый дед). И тоже не ныла, всю дорогу до Двери не ныла. Только уже у самой Двери чуть поныла напоследок, понимая, что еще минута – и он уедет: - Может быть, мне все же можно с тобой? Улисс глянул немного удивленно: - Ну ты чего? Мы же договорились: ты главный журналист экспедиции! Все ребята согласились с этим. Вызову тебя как только расшифруем. Без сенсации не останешься! - Да мне просто самой страшно интересно, - призналась я, снижаясь. Улисс посмотрел на меня так, как будто впервые увидел. И распахнул дверцу. - Тогда залезай! Внутри институтской броньки было тесно, пыльно и пахло настоящим запахом экспедиции: горелым пластиком, оплавившейся изоляцией, а еще немного прелыми листьями и землей. Я чуть запоздало нажала сложение крыльев, и меня небольно, но неприятно стукнуло обо что-то сначала коленкой, а потом спиной. С тихим звенящим звуком мы миновали рамку Двери, потом с чпоканьем прорвался, пропуская нас, пузырь силового поля, и бронька быстро покатила вперед по ровной дороге к полигону. Ехать было недалеко. Мы бы вполне обошлись крыльями, если бы не экспедиционное оборудование. Его в руках не потащишь. А в такой поездке было что-то от путешествия во времени. Наверное, правильно – учитывая цель нашего пути. Помогало лучше настроиться. Почему-то я представила себе, что мы едем прямо к самой тюрьме – желтоватому кубу из углепластика, ощетинившемуся, как пеньками раскрошенных зубов, обломками давно упавших башен. Представила – и заранее подобралась. Древняя тюрьма наводила на меня тоску, по совершенно непонятным причинам – она была всего лишь чуть более уродлива, чем остальные древние здания, - и помню, как я обрадовалась, когда Улисс рассказал, что ее, в отличие от других построек, решено не восстанавливать для заповедника Музеума. Сказал, ее разберут, оставят просто площадь, пустую и гладкую, как символ. С точки зрения науки это, наверное, не было правильно (Улисс сразу начал оперировать контраргументами), но я немедленно ощутила это как правильное. Но сейчас я тщетно ждала ее потрескавшейся стены в поле зрения – вместо того мы подкатили к экспедиционным палаткам, раскинувшимся на краю полигона, и до меня дошло, что такую ценную находку, конечно, уже перенесли в лабораторию. Не в полевых же условиях расшифровывать древние письмена. Палатки стояли тут так долго, что, кажется, укоренились и даже дали побеги: кое-где в щелях пустила корни мелкая травка, а прямо перед входом во владения Улисса алел довольно крупными ягодами какой-то куст. Улисс, проходя мимо, машинально сорвал ягоду и сунул в рот, мне оставалось только тихо ахнуть. Никакого понятия о технике безопасности, честное слово! В палатке царил обычный бардак. Я, впрочем, знала, что для Улисса он упорядочен и строен, и любое нарушение бардака так же фатально, как нарушение идеального порядка в стерильной лаборатории Авгура на столе у чистюли Минни. Поэтому давно и привычно ничего не трогала. Только сразу принялась озираться, жадно шаря взглядом по столам: где? Смотрела – и не находила. Улисс спросил меня при встрече, знаю ли я, что такое тетрадь. Конечно, я знала! Слово это было старинное, сейчас тетрадями никто не пользовался, но я отлично представляла себе скрепленную пачку тонких пластиковых листов, на которых можно было при помощи портативного нагревателя выводить надписи. На практикуме мы даже разбирали страницы с такими письменами, и для меня это всегда было сродни фокусу – как это выпуклые значки, червячки и горошины искореженной горячей иглой пластмассы могли быть словами и звуками? Иногда мне казалось, что я влюбилась в Улисса за одну только романтичность его профессии. Расшифровщик древних надписей! Нереально круто. Ему, наверное, и самому не терпелось броситься к находке, но он немного понаслаждался моим замешательством, иронически кося на меня глазом. - Где тетрадь? Ее что, здесь еще нету, да? – не выдержала я. - Почему, Гораций все подготовил, - он кивнул на будто приклеившееся к уху переговорное колесико. – Она тут, на столах. - Но где? - Найди! Он сиял, вот зараза! Я методично обходила стол за столом. Ничего… опять ничего… Или… Стоп, но это же не может быть тетрадью? Я уставилась на прикрытую прозрачным кожухом ванночку, в которой в каком-то тускло мерцающем растворе отмокало нечто, больше всего напоминавшее… да ничего не напоминавшее! Мох. Плесень. Кучу прошлогодних листьев – если бы их них решили сделать бороду, нечаянно потеряв в театре весь реквизит. - Бааард песнопевец! – выдохнула я. – Не может быть! Из чего она? - Древесная кора. Есть некоторые разновидности деревьев, с которых она неплохо снимается таким единым листом. Свежая кора довольно пластична, и текст на ней можно процарапывать или записывать красителем. К счастью, нам повезло – здесь надпись процарапана, иначе с почти стопроцентной вероятностью она бы не сохранилась. Гораций говорит, ее нашли в корнях дерева, которое выросло в набившейся между внешней и внутренней стеной башни земле. Тетрадь зажало между пластиковой стенкой и толстым корнем, в результате она избежала пагубного воздействия воздуха. Так что дважды повезло! Я с трудом поборола желание расцеловать Улисса. Сколько он всего знает! Как же много есть на свете такого, что мне и не снилось! - По-хорошему… - бормотал Улисс, облачаясь в лабораторный халат и перчатки и затягивая свою буйную шевелюру в тугую косицу, чтоб не мешали волосы, и все это как-то одновременно, - по-хорошему ей бы еще в кювете полежать, а потом надо бы ее под пресс. Но это надолго… а мы немножко посмотрим, только первые страницы, а потом обратно в раствор, и ничего не случится. Ага? Рука его дрожала, когда он доставал пинцет, и я почувствовала, что меня синхронно колотит такая же дрожь нервного нетерпения – исследовательская лихорадка. Поистине, журналисты и ученые – одного поля ягоды. * УМЕР УМЕР УМЕР УМИР УМИР УМЕР УМИР ОН УМЕР. Я УМЕР Я умир вчера И сегодня Я умер вчера и сегодня. Я умираю каждый день. Смерть. Смерть им всем. Смерть вам всем. Будьте вы прокляты нафсигда. Навсегда На все будующие века. Проклятые браслетники. Бро Бра БРОСЛЕТЫ БРАСЛЕТНИКИ Жжет, жжот, жот, огонь, огонь, огонь. Он пережигает мне запястье огнем. Огонь идет от него по венам, через кровь. В мозги. В голову. Он выжег мне мозги. Ничего нет. Пустота. Ничего не будет больше. Ничиво. * Я не знаю, сколько мы это читали – наверное, долго, очень долго. Сперва я не могла вообще ничего увидеть – только тусклую бело-грязную поверхность коры в нитевидных трещинах. Потом Улисс показал мне первые значки. Он сказал, что они их зовут «литерами». Я вспомнила, нам говорили это слово на практикуме. Потом я тоже стала их видеть. Потом оказалось, что у меня чуть лучше зрение, и я первой стала находить и показывать Улиссу начальные литеры следующих слов. Он помогал мне их прочесть. Он знал их все, и даже в этих кривых штрихах, начертанных будто рукой сумасшедшего, безошибочно узнавал литеры. И все равно мы читали первую строку наверное часы. Каждое новое «УМИР» колотилось у меня в висках, и на какое-то мгновение я представила – вся тетрадь состоит только из этого слова. Безумец, потерявший рассудок в тюрьме, заполнил ее до конца одним этим словом, а потом вправду умер. А потом мы дошли до браслетов. Под словом «БРОСЛЕТЫ» был кривой рисунок – Улисс как-то сразу понял, что это не литеры, а именно картинка, перерисовал его в окто-лучах и показал мне на мониторе. Человеческая рука – оттого, что неведомый художник имел в своем арсенале только какой-то острый предмет, пальцы вышли тонкими как у скелета, – перетянутая широким кольцом браслета. Я непроизвольно потрогала собственные запястья. Бррр. Страшное было время! И этот несчастный терпел в тюрьме ужасающие муки, причинявшиеся ему браслетом, который нельзя было снять. Слава Бродяге, что эта эпоха для человечества давно позади! - Не устала? – нерешительно спросил Улисс. – Может, продолжим завтра? - Издеваешься? – мне казалось, что я кричу. – Дальше! Скорее давай читать дальше! * Не знаю кто принес тетрадь. Она была вместе с хлебом. Я думал тетрадь принесла Муза. Но на следующий день привели новенького. Он сказал что нет. НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ Нет нет нет Ее больше нет Они так сказали. Они ее убили. Как и ее отца. Проклятые браслетники Я думал что браслет убил во мне все чувства Оказалось нет Я еще могу плакать * - ‘Лисс, идешь обедать, что ли? Гораций! Как некстати! Я сама чуть не заплакала. - Постой, Улисс! Кто это – Муза? Это та, в честь которой Музеум? - Не знаю. Имя. Женское имя. Может, та, но скорее другая. Погоди минуту. Улисс снял очки, поморгал, отвернулся и, стягивая на ходу перчатки, вышел из палатки. Не сказал даже – «ничего тут без меня не трогай!» Не было его, наверное, минут десять, но я уже вся извелась. Чью тетрадь держали мы в руках? Кто это писал? За что попал в тюрьму? Между записями были пробелы, паузы. Иногда наоборот, подряд, чуть не налезая друг на друга, шли записи, явно сделанные в разные дни. И уж конечно неведомый узник не озаботился тем, чтобы проставлять какие-то даты. Просто записывал свой поток сознания, царапал, царапал его, литеру за литерой. Надеюсь, ему делалось от этого легче. Наконец, Улисс появился снова – притащил две кружки горячего кофе из столовки и какие-то пирожки. Или бутерброды. Я не очень запомнила, мы их быстро съели, смотреть было некогда. - А то мы так долго не продержимся, - удовлетворенно заметил Улисс, следя, что я допила. – И сходи уже наконец в сортир! Я за тебя волнуюсь. * Если бы не браслет. Я разнес бы эту проклятую тюрьму в клочья Но он мне не даст Он не дает мне чувствовать ничего кроме отчаяния Кроме пустоты Я хочу чувствовать как раньше. И не могу. Радость, надежда, жалость – их больше нет вообще Браслет не подавляет чувства. Он их высасывает. Тащит туда наверх к мерзкому ИИ. Он их жрет. Он нами питается. Гады. Он высосал из меня силы. Как я был невероятно прав когда разбил генератор. Я был неправ что только генератор. Надо было бить купол. Надо было бить по Фемиде. Прямо по ее искусственным мозгам. Новенький сказал что хотел лететь с И Он не знает улетел И или нет но его схватили и вообще схватили почти всех. Все в разных камерах. Я спросил как он решился лететь. Говорит он снял браслет. Теперь бы не решился. Теперь браслет навсегда. Я пытался снять его стилусом. Расцарапал руку. Снимите! Это пытка. * Я показала Улиссу пинцетом на пятно под этими словами и чуть сбоку. Оно было неопределенно-коричневым, и могло быть чем угодно. Грязью, глиной. Но наверняка было кровью узника, который безуспешно ковырял чем-то острым защелку браслета и только ранил себя сам. Тут тоже был процарапанный рисунок, очень неожиданный: маленькая фигурка человечка, как рисуют дети. Палка-палка-кружочек. Руки-грабли. Одна из палок-рук была глубоко – в этом месте кора даже прорвалась – перечеркнута поперечиной. Браслетом. «Я», было написано рядом с фигуркой. * Мне кажется браслет попускает во сне. Кого как не знаю а меня да. Сегодня снилось что я лечу. Плакал когда проснулся. Такой дурак. Чего мне не хватало? У меня же была свобода которой не было у них всех. Но я хотел дать им свободу! Даже ценой своей жизни. Даже ценой их жизней если надо. Только они этого не понимали. Такие дураки. Сегодня подумал что может быть я зря вообще. Они жили тут как хотели зачем я полез. Зачем им свобода если они не понимали. Но это как бросить детей. То что они не понимают не значит что не надо их спасать. Они стали без чертовых браслетов драться. Мы же не дрались без браслетов. Сначала это я не понимал. Но сейчас мне кажется понимаю. Они не умели просто. Мы умели с детства знали что это когда злость подступает красным застилает глаза. Знали когда бить а когда отойти. Когда любить а когда ненавидеть. Они были хуже детей. Как больные взрослые. Безумцы. Мы могли возвратить им разум. Бард спорил всегда спорил. Взрослые люди говорил он сами решают. Мы не имеем права. Но они не взрослые. И еще он говорил что я могу рисковать собой но не ими. Но если погибают сотни и можно спасти десятки рискнув единицами? Разве мы не обязаны попытаться? Простая арифметика. * Голос Улисса (он сразу надиктовывал звукозапись) вдруг запнулся. Я поймала его взгляд: воспаленный, глаза покраснели от нескольких часов пристального всматривания в древние письмена, горящий каким-то фанатичным огнем. - Рера, ты понимаешь, кто это писал? Он почти никогда не зовет меня «Рера» - одно это свидетельствовало о его небывалом волнении. - Ты хочешь сказать, что мы можем знать его… знать его имя?.. Он кивнул, процитировал по памяти: - «Я был прав, когда разбил генератор», «Бард всегда спорил», «Он хотел улететь с И.» - ты знаешь, что за «И.»? «Они без браслетов стали драться» - о чем это? - Погоди, Улисс, не хочешь же ты сказать… - Хочу! Седьмой год до начала Эры Воздуха. Изобретение крыльев. Бард. Икар. И. – значит «Икар». Большой Побег. Первая Ночь Свободных Запястий! Получается, что перед нами лежат… записи, сделанные Бродягой, когда он попал в тюрьму после своей дерзкой освободительной акции! Собственноручные записи Бродяги? Я не могла в это поверить. - Улисс, но это же великое открытие! Это сенсация! Ты выпустишь статью, ты станешь каллидусом, я подготовлю огромный материал… даже в длинную программу, наверное, пойдет, и еще в праздничную, и интервью с вами – с Горацием и с тобой, и с шефом экспедиции… - Нет, Рера, ты представляешь, что это за открытие? Он не мог продолжать, он вскочил и стал ходить по палатке, запустив руки в волосы, раздергивая свою косицу на пряди и не замечая этого. - Такое открытие, что навеки прославит тебя и меня? - спросила я возбужденно. - Нет! Это, знаешь, такое открытие, что уже наплевать, кого оно прославит! И тут я поняла, что нет, я полюбила Улисса не только за романтичность его профессии. А еще за то, что Улисс это Улисс. - Все сходится, - бормотал Улисс, ставя диктофон на подзарядку и протягивая руку за новым. – Сходится! В Ночь Свободных Запястий он был арестован – значит, именно тут, в Восточной башне он и сидел. Церера, ты понимаешь, что мы с тобой первые люди современности, трогающие руками что-то, чего касался Бродяга? Формально он был не вполне прав – до нас тетрадь трогала бригада Горация. Да и мы трогали записи все больше пинцетом и перчатками. Но я понимала, что он хочет сказать. - Как он страдал от браслета, как это было ужасно, - проговорила я, вспоминая то, что мы только что читали. – Нам много рассказывали о браслетах, и в коллегиуме, и на практикуме, но я никогда не могла это… прочувствовать. До такой степени. - Это было чудовищное преступление против человечества. Против человечности, - Улисс закашлялся, голос его уже плохо слушался. - Дальше? – беспощадно спросила я. Он кивнул. * Бард спорил еще потому что это месть. Что я не для них а ради мести за мать. Но он не смеет о ней говорить это никого не касается. Мстить за нее надо было одному ему этому наверху. Только он виновен. Но Бард прав что мне было плевать на остальных если бы они лезли под руку когда я пытался до него добраться. Только я потом стал думать не так. Если б я разбил их твердое небо и все их браслеты я победил бы и отомстил одновременно. Он этого не понимал. Сегодня снилась Муза. Протягивала мне крылья и смеялась. Интересно И убит? Он им нужен он ценный кадр. Они даже браслет ему надели фальшивый наверняка. Иначе как он смог решиться лететь в браслете. Но он такой дурак разнюнился и звал мамочку думал что браслет настоящий и все пропало. Хотя нет. Он не звал мамочку. У него не было родителей. Я несправедлив. К черту справедливость Никто из них не был справедлив ко мне Если бы отсюда был выход я бы попробовал еще раз Даже в браслете * Я проснулась на узком и коротком экспедиционном диванчике в дальнем конце палатки. Весь хлам с диванчика был свален тут же рядом, и я вступила в него ногой, едва попыталась сесть на своей неудобной постели. Улисс негромко храпел на соседнем точно таком же диване, неуклюже подогнув слишком длинные ноги. Когда меня успел сморить сон? Кажется, только что я всматривалась в тонкую паутину литер, оставленных нам Бродягой, слышала сухой и нарочито бесстрастный голос Улисса, командующего диктофону, а дальше ничего не помню, наверное, я просто отключилась, и он перенес меня сюда. Перепрыгнув через груды старых халатов и полуразобранных приборов, я подошла к столу, над которым до сих пор светилась голубоватая полоса полевой лампы. Тетрадь бродяги плавала в своей консервирующей ванне, как причудливая гнилая водоросль, казалось, она, будто крыльями, немного покачивает первыми страницами, теми, которые мы открывали. Словно, отслоив их пинцетом, мы дали им дополнительную свободу. Около кюветы лежал одноразовый диктофон, видимо, Улисс запрограммировал его на мое появление, потому что он немедленно активировался и протянул ко мне серебряного паучка – индивидуальный наушник. - Церера, - взволнованный негромкий голос Улисса зазвучал в наушнике, - ты меня убьешь, но когда тебя отрубило, я честно-честно хотел тоже сразу лечь. Но не смог. И чуть-чуть продвинулся без тебя дальше. То есть я хотел чуть-чуть, а вышло не очень чуть-чуть. Ты должна это услышать. Включи последний трек на экспедиционном. Я взяла верхнюю пластиночку из тоненькой пачки – диктофон, куда Улисс надиктовывал нашу расшифровку, что называется, «для науки», как предписано экспедиционными правилами. Наушник понимающе пискнул, переключаясь на другое устройство. Снова голос Улисса, конечно – но будто другой человек говорит. Сейчас он обращался не ко мне, а ко всему человечеству, как если бы делал доклад. И старался пригасить все эмоции. Наверное, это ему удавалось – на слух постороннего человека. Но меня ему было не обмануть. «Двести Сорок Пятый день Трехсот Двенадцатого года Эры Воздуха. Два часа четыре минуты. Полигон-два. Исследовательская экспедиция Октавия. Улисс, отдел дешифровки. Артефакт Двенадцать из Восточной башни тюрьмы. Запись пять. Старт. Я не знаю, есть ли отсюда выход. То есть он, конечно же, есть. Ежедневно приходит охранник – приносит еду, выносит сортир. Дверь он запирает кодом, понятное дело, изнутри никакого замка нет. Окон нет тоже. Значит, это единственный выход. Будь я без браслета, я бы рискнул. Чем черт не шутит. Я рискну и в браслете. В конце концов, что случится? Допустим, когда я замахнусь на охранника, браслет меня убьет. Отключит на время. Пережжет мне руку. Все лучше, чем сейчас. Разве смерть не предпочтительнее этой муки? Не знаю только, что лучше – может, заколоть его стилусом? Или просто броситься на него и сдавить его шею руками? Нет, наверное, я сейчас слишком слаб для этого. А только я посмотрю на небо еще раз, чего бы мне это ни стоило.» Я слушала – и не понимала уже, кто это говорит. Скомпонованная и очищенная от оговорок и пауз программой экспедиционного диктофона речь текла обманчиво гладко, связно, в ней словно появились интонации, смысловые акценты. Это все еще Бродяга? Или Улисс? Кто собирается совершить дерзкий побег, рискуя жизнью? Почему я представляю себе темную, без окон, тюремную камеру – и осунувшееся бледное лицо, обрамленное спутанными оранжевыми прядями? Почему я вижу, как рука со знакомыми веснушками, едва виднеющимися над обшлагом, царапает острой палочкой странные упругие листы, не похожие ни на один нормальный материал? Улисс, беги, ты сможешь. Только… только заколоть сторожа орудием для письма – плохая идея. И душить голыми руками… Лучше оглушить его чем-нибудь тяжелым, не убивать, а так, на время отключить – и скорее, скорее, вниз по лестнице, на вольный воздух, пожалуйста, пусть у него все получится! «Спрячу эту тетрадь за пазуху, возьму с собой. Она была моим единственным собеседником последние – дни? недели? месяцы? Я потерял счет времени. Если я смогу сбежать, продолжу записывать – пусть останется для потомков. Когда-нибудь эту тетрадь станут изучать в школе! Поговорил с остальными. Предложил бежать всем вместе. Там, в коридоре, наверняка еще охранники, и уж конечно они есть внизу, на первом этаже башни и у стен тюрьмы. Одному мне не прорваться, а все вместе мы бы смогли. Качают головами. Отворачиваются. Кивают на браслеты. Ты что, сдурел? Они нас немедленно нейтрализуют. Я бы на твоем месте и мыслей таких думать не стал. Мы закованы навсегда. Нет смысла. Пустота. Дураки, такие дураки! Да посмотрите, я тоже в браслете! Но я думаю о побеге – и ничего! Становлюсь от этого только сильнее. Я почти могу засмеяться, когда представляю, что побег будет удачен. Смотрите, меня, как и вас, душит и давит браслет, но я побеждаю его силой мысли. Мы сильнее браслетов, надо только пытаться! Не верят. Что ж. Значит, один. Решено: это будет завтра.» Какой же он… необыкновенный! Он правда победил жуткое воздействие браслета… ну, или почти победил. Неужели его силы воли не хватит на этот последний рывок, неужели браслет в критический миг окажется сильнее человека? Пожалуйста, пусть у него получится! Пусть у тебя все получится! Я… я люблю тебя! Помни, что я думаю о тебе в самый важный миг… «Ха! Это было легко! Гордость и радость переполняют меня – радость – впервые с тех пор, как они надели на меня эту штуковину. Я победил его, этот чертов браслет, и теперь он болтается у меня на руке бесполезным ободком. Гладкий, с красноватым отсветом. По-своему даже красивый, особенно теперь, когда я вижу его при ярком свете. Поверженный. Дохлый. Я больше его не боюсь! Я его сделал одной левой! А уж охранник по сравнению с ним был просто слабак. Я двинул ему сортирным ведром по кумполу, и он даже не пискнул, повалился, как мешок. Ну и видок у него был! А вонища! Потом я в последний раз повернулся ко всем и сказал речь. Честно, я ею горжусь больше, чем даже своей речью на суде. Чуваки, сказал я, вам не кажется, что здесь плохо пахнет? Будто бы ссаными тряпками. Айда, проветримся! Вот такая речь. По-моему, гениально. Тупые истуканы, рабы браслетов, они даже не пошевелились. Смотрели на меня как на чокнутого. Хотели, чтобы я побыстрее свалил – чтобы тут же начать приводить в чувство своего цербера, ставить на ноги, вытирать платочком. Я просто ушел от них. Дверь оставил открытой! Вы вольны идти на все четыре стороны, если не зассыте. На лестнице я остановился. Снизу слышались голоса, и неприятно близко. Я развернулся и побежал по лестнице вверх. На каждом этаже были двери. Запертые. Не знаю, всюду ли кого-то держали. Я шел вверх, вверх и вверх. Сколько этажей в этой вашей чертовой тюрьме? Сто? Тыща? Наконец я вбежал в последнюю комнату. Здесь лестница кончалась. Был только люк в потолке, запертый снизу засовом. А еще в этой комнате лежали крылья. Много крыльев. Стопки почти до потолка. Десятки крыльев. В тусклом свете мерцало синее оперение. Откуда они здесь? Их отобрали у заключенных? У тех, кого арестовали? Неужели такая толпа народу хотела бежать с И.? Потом я заметил кое-что еще. Рядом с крыльями кучами лежала одежда. И обувь. Это-то здесь при чем? Одежду и обувь ведь у арестантов не отбирали! Я уставился на свои ноги. Вот, ботинки мои на мне. Чьи же это ботинки? Странно, что вообще устроили склад на последнем ярусе башни. Тащить сюда барахло заманаешься. Но мне было некогда об этом думать. Я схватил из кучи пониже одни крылья. Они действовали! Снизу уже приближались голоса, какие-то тревожные вскрики. Медлить было нельзя. Тогда я надел крылья, изо всех сил дернул засов и вылетел из тюрьмы на свободу. Стоп.» Я не сразу поняла, что «Стоп» означало конец записи. Что это был уже голос просто-Улисса, а не Улисса-Бродяги. Счастье ударило мне в голову, как ураганный ветер. Я уронила наушник на стол, бросилась к дивану и, не особо задумываясь о том, сколько Улисс успел проспать, принялась тормошить его, тянуть за руки: - Улисс! Как это прекрасно! Он смог улететь! Бродяга! Он вырвался! Улисс, проснись! Он заворочался, повернулся и с огромным трудом раскрыл глаза. Сфокусировал их на мне. - Ты послушала? Голос его был каким-то сдавленным, как будто Улисс недавно плакал. - Послушала, конечно! Как это здорово, Улисс! - Церера, ты вправду не поняла, что ли? – он взглянул на меня ошарашенно. - Не поняла – чего? Все я поняла, все прекрасно, он оглушил охранника, он победил браслет силой воли, он на свободе!.. - Церера. Тетрадь нашли в Восточной башне тюрьмы. Я осеклась на полуслове. - О нет. Улисс. Этого не может быть! Но он же вырвался! Вот, он сам пишет. И тетрадь с ним, он пишет в ней дальше, там ведь есть продолжение. Тетрадь не могла снова попасть в тюрьму! - Могла. Если его опять схватили. Я затрясла головой. - Нет! Это было бы ужасно! - Или еще в одном случае, - медленно проговорил Улисс. – Если он сошел с ума, и это все происходит в его голове. А сам он как сидел в камере, так и сидит. * - …Что мы знаем о Бродяге? – продолжал Улисс, прихлебывая кофе (на сей раз в столовую слетала я – не потому что так уж проголодалась, голода я толком не ощущала, но потому что надо было как-то взбодрить моего главного дешифровщика, а то он норовил снова заснуть носом в кювету). – Мы знаем про Первую Ночь Свободных Запястий. А потом? Что мы знаем про Бродягу потом? - Ну, он, судя по всему, присоединился к Икару – вот про начало новой эры, то есть, получается, события через семь лет после Ночи Свободных Запястий, в учебнике говорилось что-то вроде «Армия Бродяги вошла в полис». Икар первым ворвался во дворец Архонта… - И тот сбросился с дворцового балкона, да, поняв, что его дело проиграно. Потом Икар официально объявил с того же балкона Начало Новой Эры. И началось Великое Сорокалетие Отказа От Браслетов. Когда каждые десять дней воздействие Искусственного Интеллекта уменьшали на небольшой процент. - «На шестьдесят восемь с половиной тысячных процента», - бодро процитировала я учебный аудиоролик. - Официальная летопись Эры Икара. - Ты хочешь сказать, что в ней есть вранье? - Я хочу сказать, что прошло более трех веков. Больше трех веков – и шестьдесят восемь с половиной тысячных. А? Мы помолчали. - Мне кажется, без постепенного отказа было нельзя, - заметила я. – Сам же помнишь историю Ночи Свободных Запястий. Люди были не готовы. - Сейчас не о том речь, - Улисс яростно потер виски: кажется, кофе не очень подействовал. – Речь о том, что мы не знаем, что делал Бродяга после Дня Начала Новой Эры. - Если бы он погиб, об этом было бы известно, - неуверенно предположила я. - Наверное, - согласился Улисс. – Читаем дальше? * Приходится признать что Бард был прав. Потому что я пошел прямиком туда. Вернее полетел. Ночью когда никто меня не видел. Я перелетал из тени в тень. Это было совсем легко. Если бы я хотел для всех свободы я бы летел к генератору. Но я сначала полетел к дворцу. Приземлился на балконе и стал ждать когда он проснется. А потом мне надоело ждать и я с грохотом распахнул окно и вошел в его спальню. Он ничего совсем не боялся даже охраны со стороны балкона у него не было. Это при том что город полон крыльев. Такой дурак. Так надеялся на свои браслеты. Я не боялся что я вот пришел к нему безоружный. Тот кто голыми руками победил браслет победил ИИ победит кого угодно. Он спал и от стука окна не проснулся. На довольно шикарной постели. После тюремных нар меня это неприятно поразило. Платиновый браслет лежал рядом на столике. Оказывается он снимает его на ночь. У него-то он снимается. С минуту я просто на него смотрел. Хотел увидеть что-то вот вроде он лежит слабый никчемный старикашка. Но у него даже во сне было волевое лицо. На такого невольно хотелось быть похожим. Надеюсь что я не похож. Потом мне опять надоело ждать и я сказал ну здравствуй. Он открыл глаза и я с радостью увидел как непонимание в них сменилось изумлением а изумление ужасом. Что не ждал сказал я ему. Думал сломать меня своим браслетом. Думал он высосет из меня все силы и все чувства. Но я оказался сильнее него. Я его сломал а не он меня. Он сел на постели. Я сказал ему не делать резких движений и он не делал. Даже поднял руки немного. А потом посмотрел на меня и негромко засмеялся. Хакнул браслет сказал он ну ты и герой. Сила воли у тебя. Силища. И он опять засмеялся тихо и очень устало но весело. Что такое сказал я. Я не понимал к чему он это все клонит. Мальчик сказал он пренебрежительно ну разве можно быть таким наивным. Нет никаких браслетов. Нет никакого ИИ. Вернее ИИ есть он помогал нам строить полис он создал защитный купол. И браслеты есть чеканные побрякушки из металла. А связи между ними нету никакой. Пустышка. Бред я тебе не верю сказал я. Не верь он опять усмехнулся. А вот они все верят стоило мне сказать что на них надето по наручнику как поверили. Верят и ведут себя как паиньки. Правда здорово? Да и ты огого как верил. Мне докладывали как тебя корежило в первые недели. Будто тебя пытают каленым железом а не кусочек медяшки на руку привесили. Ты ничего не победил ты просто немножко успокоился. Оно и пора бы. Почти год прошел. Но ты прав что тебя надо было стеречь иначе ты же не с детства житель полиса. Привычки к браслету тебе не хватает и не привить уже. Но даже если и такого как ты сначала пробрало… Ты убил Барда перебил я его мерзкий треп. О нет сказал он. Тут он стал серьезным и даже грустным. Барда убила разъяренная толпа и не факт что в ней не было ваших же людей снаружи. Я глубоко скорблю о нем он был моим другом. Единственным настоящим старым другом. И я понимаю твою скорбь мальчик ведь он был твоим отцом? Приемным отцом сказал я. Пусть приемным но все равно близкий человек. Я не верю тебе сказал я снова но это ничего не меняет. Сейчас ты умрешь а я отключу купол и все люди узнают что они свободны. И даже если на самом деле они были свободны все это время и просто верили тебе они поймут что без купола браслеты не работают точно. И станут нормальными людьми. Ты хочешь меня убить сказал он. Я кивнул. Наверное он думал что я такой дурак потому что в руках у меня не было никакого оружия. Но он не стал смеяться и спросил почему. Почему я его так ненавижу. Ты убил не только Барда ты убил мою мать сказал я. Вот почему. Боюсь я не знал твоей матери и не знаю о ком ты говоришь. Ты ее знал очень хорошо. Рита. Кассандра. Рита. При звуках этого имени он вскинулся по-настоящему. Вот теперь я пробрал его до печенок. Не может быть закричал он но тогда ты… нет… не может быть… Угу сказал я папаша вот мы и встретились. Я хотел чтоб ты знал. А сейчас ты умрешь. Тут он немного собрался с мыслями посмотрел на меня и сказал довольно твердо что теперь понимает. Я теперь вижу что ты меня убьешь и не передумаешь вот что сказал он. Ты мой сын и у тебя мой характер как тебе это ни неприятно. Ты не свернешь. Только позволь мне встретить смерть как мужчине. Не в подштанниках. Позволь мне одеться и я буду готов. Одевайся сказал я. Я отвернулся потому что мне было противно смотреть на подробности его туалета. Поэтому я совсем не понял когда прозвучала сирена и четверо ворвались и держали меня за руки и плечи. Мог бы и не отворачиваться сказал он это все равно было довольно просто кнопка сигнализации вмонтирована в браслет ты бы не понял как я ее нажал. Я вижу что ты не смиришься. Что ж тогда другого выхода нет. И он кивнул одному из четырех кто был у него главный и сказал прощай… сынок. Это случится завтра. Они отвели мне отдельную камеру не поскупились наверное уплотнили ради меня каких-то несчастных. Я не мог даже в последний раз попытаться убедить моих сокамерников что браслеты пустышки. Чтобы они пытались победить свою веру в них своей силой воли. Почему-то в этом я в конце концов поверил ему. А может он врал. Но чтобы связать меня ему потребовались те четверо. А не команда ИИ. Я оставлю эту тетрадь здесь может ее найдет Икар. Я думаю что Икар вырвался и вообще он умный. Он поймет что браслеты пустышки рано или поздно. Должен понять. Какой-то шум снаружи. Пришло в голову что если Икар предпримет что-то прямо сегодня он еще успеет. Я на минуту представил как это он сейчас с нашими ребятами снаружи штурмует тюрьму. Как эту как там ее. Бард рассказывал. Бастионну? И все ради того чтобы спасти меня. Это было бы довольно смешно. Браслетов нет. И ничто не помешает мне посмеяться напоследок. * Я надиктовывала материал как проклятая, почти всю ночь. Когда прорыдалась, конечно. Улисс отвез меня вечером домой, потому что сил долететь самостоятельно у меня как-то не осталось, а сам вернулся на полигон, чтобы привести в порядок записи и поскорее доложить о своем – о нашем! – открытии руководству экспедиции. Я скопировала для своего выпуска кусочек голосовой записи Улисса, а еще сделала красивую октографию тетради, для чего мы даже на свой страх и риск достали ее из кюветы и развернули на рисунке с подписью «Я». Больше она не казалась мне похожей на гнилую бороду водорослей – теперь, когда я знала, о чем в ней говорится. О да, ее будут проходить в коллегиуме. Этот день настанет. Ты не ошибся, Бродяга. Твоя судьба никогда не будет забыта, обещаем тебе. Наконец, результат меня удовлетворил, и я с чистой совестью нажала кнопку отправки. Что ж, главный редактор хочет сенсации? Муниципиум хочет сенсации? Вот и она. Хотя нет. Сенсация? Да мой материал глубже и шире всего доселе известного. Это переворот в науке, вот что! Теперь мы знаем поразительные вещи – и их должен узнать каждый житель Муниципиума. Потому что это наша история. Мы знаем, как жил и как страдал Бродяга. Знаем, что он на самом деле был сыном преступного Архонта, имя которого должно быть навсегда забыто, и терзался этим. Что Архонт сгубил его мать – и Бродяга до последнего пытался за нее отомстить. Знаем, как он был схвачен и, очевидно, казнен. Знаем самое главное – что браслеты никогда не были орудием порабощения! Люди полиса сами служили себе наручниками и решетками. Никто не покушался на их свободу, кроме них самих. Как это ужасно, трагично, безжалостно… Пожалуй, хуже, чем та история, с управляемыми Искусственным Интеллектом браслетами, которую мы знали из учебников. Это никогда не должно повториться. Потом я наконец заснула, по-нормальному, в своей постели, найдя в себе силы раздеться (сколько можно спать в платье и туфлях, в конце концов!) – словом, сдалась на милость усталости, но сохраняя остатки самоуважения. Для полностью сохранного самоуважения неплохо бы еще было принять душ, конечно. Разбудил меня вызов Феба. Я мельком глянула на парящие под потолком цифры: проспала целых два часа. Роскошь! Главный редактор как раз успел ознакомиться с тем, что я ему отправила. Сейчас будет хвалиииить… Я на всякий случай заранее расплылась в улыбке, готовая принимать дифирамбы на свой счет. - Церера, это никуда не годится, - сердитое лицо Феба поплыло в колесике вызова перед моими глазами. – Ты соображаешь, что ты прислала? - Как – что? Сенсацию! Поразительную, переворачивающую все историческое знание с ног на голову! - Это какой-то бред, - отрывисто брякнул Феб. – Странная фальшивка, пытающаяся подорвать наши устои. Сама подумай, кому приятно будет узнать, что никаких страшных и ужасных браслетов не было, что глупые люди все выдумали себе сами? Что наш народный герой не триумфально отвоевал нашу общую свободу у кровавого тирана, а был родным сыном этого самого тирана, а потом был бесславно расстрелян в тюремном дворе и скинут в общую могилу? Да тебе попросту никто не поверит, тебя и слушать не станут. - Но ведь это правда! – закричала я, не давая ему сбросить вызов (я видела, что он уже занес палец над кнопкой). – Люди должны знать правду! - С таким мировоззрением тебе не стоило идти в журналистику, дорогая моя, - фыркнул мой главный редактор. – Словом, нет, нет и еще раз нет. В моей программе этот материал не пойдет. И кстати, пока ты моя сотрудница, изволь до шестнадцати сорока пяти предоставить мне годный, адекватный, ты слышишь, нормальный годный материал. Не длиннее десяти минут. Все сказал. Он отключился. Я несколько секунд обалдело таращилась в противоположную стену, а потом торопливо послала вызов. - Улисс! – завопила я, едва установилось соединение. – Это что-то невероятное! Он мне не верит! То есть верит, но не хочет наш материал! Как это может быть вообще? - Церера, не кричи, - раздался усталый голос Улисса. – Давай-ка через пятнадцать минут у Бродяги. Успеешь? Я уже подлетаю. Ради разнообразия он не опоздал. Когда я со свистом влетела в аллею, ведущую к памятнику, он уже был там, я в него чуть не врезалась. Не знаю, удалось ли ему поспать, но выглядел он изрядно помятым. Даже правое крыло почему-то погнулось. Не могу представить, что с ним надо было такое сделать, чтоб привести его в такое плачевное состояние. - Улисс! Ты не представляешь!.. - Церера. Родная моя. Я представляю. Я вдруг увидела, что на его плече больше нет зеленой экспедиционной нашивки. Вместо нее топорщились какие-то нитки, словно ее отрывали очень поспешно. - Что это значит, Улисс? Тебя что, отстранили? - Угу, - он осторожно снизился, придерживая меня за плечи, и проследил, что я обеими ногами встала на тротуар. – У меня забрали все материалы, сообщили мне, что это отныне крайне закрытая информация, и на всякий случай в довершение всего отстранили меня от экспедиции. Вернули к работе над ботанической энциклопедией в институтскую библиотеку. - А Горация? – почему-то спросила я. - А Горация не отстранили, потому что он это не читал, видишь ли. Я фыркнула и топнула ногой. Только сейчас я заметила, что под платьем на мне по-прежнему пижамные штаны. Отлично! Буду делать вид, что это новая мода. Открытие сезона! - Нет, они что, надеются, что мы так и будем молчать? Не хочет Феб – давай пойдем к конкурентам, в «Утреннее обозрение»! Давай ты пошлешь статью в научный канал – мы же это видели, мы это читали. - И кто нам поверит? – скептически бросил Улисс. - Как это – кто поверит? А твои записи, а диктофоны?.. - Все у Октавия. Я же с этого начал: передал все материалы начальнику экспедиции. Как положено. - А октография? У меня есть октография… - С детским рисунком? С человечком-руки-грабли? -… и кусочек твоей надиктовки. - И что с того? Как мы докажем, что это не фейк? Мало ли что какой-то там отстраненный участник раскопок записал со своего голоса… Я внимательно на него посмотрела. Сорванная нашивка, кривое крыло… - Улисс, за что тебя, ты сказал, все-таки отстранили?.. - Ну… Я дал Октавию в морду. - Начальнику экспедиции? – я аж задохнулась. – Улисс! – я прижалась к его темной колючей хламиде щекой. – А я вот не решилась Фебу слово поперек сказать. И теперь он ждет от меня новый «нормальный годный» материал. Или он сказал «адекватный»? К шестнадцати сорока пяти. - Может, его большой вины в этом и нет, - пробормотал Улисс будто самому себе под нос. – Я даже думаю, что Октавию я, может, напрасно двинул. Может, и его вины тут большой нет. Может, тут не он решает… - Все равно! Вот возьму и не пришлю ему никакой материал к шестнадцати сорока пяти! - Пришлешь к шестнадцати пятидесяти? – Улисс криво ухмыльнулся. - Вообще не пришлю! Вот! Пусть увольняет! Тем более у меня и нету никакого другого материала, если честно… вот ни такусенького… - снизила я тон. И тут же, словно отвечая на мою жалобу, у меня завибрировало колесико вызова: Минни. * Улисса я потащила с собой, не в силах с ним расстаться и поминутно уточняя, не совершаю ли я большого предательства, если действительно собираюсь быстренько на отвяжись сляпать для Феба халтуру и не рвать с редакцией отношения. Улисс покорно летел рядом, хромая на одно крыло на нисходящих воздушных потоках. Если Феб заплатит мне за новый материал, подарю ему на весь гонорар новенькие Икары-11. Или даже 12. Мы миновали Музеум и центральный парк с мемориалом памяти Барда. Всегда считалось, что в главном памятнике мемориала – парящей гитаре – захоронен прах Великого Песнопевца. Сейчас я впервые в этом усомнилась. Все знали, что он погиб в противоборстве с кровавым тираном Архонтом, имя которого должно быть навсегда забыто. Но Бродяга написал – в толпе. Его убила разъяренная толпа. Нашли ли его тело, чтобы захоронить его с почестями? Кто знает? Впрочем, имеет ли это какое-то значение? Ведь мы все равно его помним, мы вспоминаем его при звуках парящей гитары в праздничные ночи, мы поем хором его песни, даже если это на самом деле не его песни - мы зовем их его песнями, и они нас объединяют. Так какая разница, чей прах сейчас лежит в капсуле внутри гитары, и есть ли в ней вообще какая-то капсула. И чей-то прах. Со стороны малых сфер плеснуло смехом и веселой музыкой, которая тут же умолкла, когда мы заложили крутой вираж над экспериментальными садами биоинститута. Их было принято называть садами, но занимали они такую площадь и были столь густы, а местами и непроходимы, что заслуживали скорее имени лесов. Мы снизились во дворике исследовательского корпуса, и Улисс долго пил из фонтана, изрядно залив свою колючую хламиду. Впрочем, ей это пошло, пожалуй, на пользу: чуть прибило пыль. Я подлетела вверх сантиметров на двадцать и поаккуратнее заплела ему волосы. Крылья у него не складывались, особенно правое. Чистюля Минерва все равно будет в шоке, конечно, ну уж ладно. Лаборатория Авгура всегда навевает на меня тоску сродни – вдруг поняла я – ощущению, порождавшемуся во мне видом тюрьмы на полигоне. Наверное, я все-таки переученный иррационал. Поэтому мысль о дедлайне в 16:45 приводит меня в уныние. А общение с Улиссом влияет на меня благотворно. Воспоминание о дедлайне подтолкнуло меня поскорее спросить, сразу после того как мы с Минервой обменялись воздушными поцелуями (стерильность лаборатории прежде всего! но воздушный поцелуй через маску смотрится странно): - Минерва! Вы перешагнули порог открытия? - Не споткнулись? – пробормотал себе под нос Улисс. - Грандиозного! Ты видишь перед собой без-пяти-минут каллидуса, дорогуша! Я беспомощно оглянулась. Белый цвет вгоняет меня в ступор, говорю же. Поэтому я как-то не знала, что именно спросить. Над чем они работали с Авгуром в прошлый раз, когда я прилетела по ложной тревоге (впрочем, на небольшой материал в вечерние новости там хватило)? Кажется, над какими-то минеральными добавками к воде, от которых у крысят росли зубы неестественно-синего цвета? - Изложите суть вашего открытия, коллега, - Улисс решил прийти мне на помощь и даже протянул Минерве включенный диктофончик очень профессиональным журналистским жестом. Формально они действительно могли называться коллегами: лаборатория Авгура входила в состав того же институтского мега-подразделения. Минерва тут же включилась в игру и кокетливо (что мне не понравилось) поправила аккуратный белокурый локончик над ухом. - В двух словах, суть нашего замечательного открытия такова, - защебетала она. – В ходе исследования химических свойств воздействия ионов аценафтехинон-парафенилена на натриевые и хлорид-натриевые растворы коллоидов ЭВВ триста тридцать два было выявлено при воздействии рядом катализаторов выделение бесцветного или слегка окрашенного в мутно-белый оттенок газообразного вещества. Вещество было всесторонне исследовано. Его точный состав вряд ли много скажет вашим слушателям, не являющимся профессиональными химиками и биологами, однако к наиболее интересным свойствам его могут быть отнесены следующие… Я чуть отошла в сторону, благодарно понимая, что Улисс все для меня запишет. Слушать сейчас щебет Минни не было сил. На широком светлом подоконнике выходившего во дворик, все на тот же фонтан, окна стояли две клетки. В одной их них сидела крупная белая крыса. Она смерила меня равнодушным взглядом. Не у многих моих знакомых на кухне такая чистота, как в этой крысиной клетке, подумала я. Вторая клетка была несколько просторней, хотя и ненамного. Она оказалась более населена: по три крысы двух разных видов, такие же белые, как в первой, и более мелкие, черные. Все они, не сепарируясь друг от друга, довольно дружно лущили какие-то зерна. - ...отличная растворимость в воде, - голосок Минни приблизился, потому что приблизилась и она сама, маня за собой Улисса с диктофоном. – И поразительный эффект! При добавлении получающегося всего полупроцентного раствора в воду – а раствор совершенно безвреден для лабораторных животных, как мы выяснили в ходе наблюдений за контрольной группой в течение трех месяцев, - (Мало, подумала я мрачно. Дофига гадостей накапливаются в организме годами, никак себя не проявляя.) – так вот, прошу! Полюбуйтесь на эту идиллию! Минни сделала широкий жест в сторону клетки-общежития. - Это нетипичное поведение? – аккуратно уточнил Улисс. - О, это крайне нетипичное поведение! Видите ли, эти два вида крыс в принципе не сосуществуют в одной клетке долее пяти минут. Кровавые разборки, отгрызенные хвосты, ужасные сцены! – Минни округлила хорошенькие глазки. – Но стоило добавить десять миллилитров полупроцентного раствора нашего нового вещества в поилку, - я перевела взгляд на поилку. Она была этак поллитровой, на первый взгляд, - и поведение животных кардинально переменилось! Как вы можете видеть, агрессия полностью подавлена, сосуществование представляется идиллическим. Конечно, эксперимент еще только начался, он находится на первой, если можно так выразиться, стадии. Предстоит выяснить, какова минимальная доза, вызывающая эффект понижения агрессии, какова длительность ее действия, но все это нюансы. Потенциал же открытия трудно переоценить! Подумайте! Одна капля на водопровод целого квартала – и никакого хулиганства, никаких преступлений! Мы на пороге счастливого будущего, в котором не будет ни тюрем, ни убийств, ни насилия. И все это прекрасное завтра содержится в одной капле нашей новой разработки, - Минни, позируя для октографии, высоко подняла в изящных пальчиках пробирку, спустила на подбородок маску и ослепительно улыбнулась, - вещества, которое мы собираемся назвать «Тесеумом Авгура». - Почему «Авгура», понятно, - встряла я, наконец, находя, что все-так должна принять участие в выполнении своей же собственной работы. Кажется, нам все-таки повезло, и у Минни нашлось для нас что-то взаправду стоящее. - А откуда «Тесеум»? Минерва хихикнула. - А в честь него, - сказала она, шутливо-секретно понижая голос. – Нашего лабораторного любимца и талисмана. Видите? Видимо, в биолаборатории работал какой-то историк-приколист, и это была не Минни. Только сейчас я заметила на клетке с крупным белым крысом маленькую пластиковую табличку. «Тесей», было написано на ней старинными выпуклыми литерами.