***
«Конец соединения…» Генри тяжело выдохнул и выключил микрофон: всё, наконец-то всё. Он сказал то, что хотел. Своеобразно извинился перед душами погибших, перед дочерью, перед Майклом, который где-то в здании. Перед ними всеми и напоследок послал в ад одного незабываемого британца, который умудрился разрушить всё вокруг себя. Наверное, если бы не временные рамки и не громкая связь, мужчина сказал бы гораздо больше. Но он не хотел тратить драгоценные секунды на Уильяма, Эмили хотел поговорить с дочерью. Сказать ей то, что годами не имел возможности сообщить. То, что он вынашивал в сердце. Постепенно воздух начинал нагреваться, становилось совершенно ясно, что слова Генри про то, что всё закончится для каждого здесь — не были шуткой. Эмили посмотрел по сторонам: комната была небольшой и достаточно тусклой. Хотя тут хватило места для мониторов, остального оборудования и даже одной вентиляции, которую мужчина предусмотрительно крепко завинтил, чтобы не было возможности её открыть. Кстати, оказалось, что он не прогадал. Раздался глухой стук: кто-то полз. Генри грустно посмотрел в сторону двери, которая тоже была закрыта. Инженер ждал свою дочь, он питал жалкую надежду, что она придёт к нему. Найдёт путь. Чтобы перед смертью на этот раз он смог её обнять. Только Шарлотта не появлялась, а вот незваные гости в вентиляции, несомненно, собирались наведаться к нему.Точнее один гость.
Эмили не сомневался кто там. Генри знал, кто захочет до него добраться и как всегда выпотрошить наизнанку. Уильям никогда не мог иначе. Ему всегда нужно было полностью и безоговорочно обладать всем: вещами, контролем и людьми. Так что, Афтон не мог сгинуть, не сказав последнее слово. Мужчина сел на стул, протирая платком выступивший на лбу пот. Становилось жарковато. Трескающий звук огня был пока еле слышен, но инженер не сомневался, что скоро этот шум заполнит всё пространство. — Генри, а ты не сильно-то гостеприимный, — знакомый, кажется, практически неизменившийся голос, раздаётся совсем близко. Неожиданная привычная речь заставила Эмили дёрнуться и открыть глаза: хотелось постепенно погрузиться в транс. Никого рядом не было, но он знал откуда был этот звук. Не моргая, инженер смотрел на вентиляционную шахту у пола, которая была запечатана. Так что Афтон не мог войти, ему здесь не были рады. Генри не хотел разговаривать с тем. В его голове всплывал совершенно другой Уильям: ещё человек, с вечной надменной и уверенной усмешкой и прищуренными резкими глазами. Эмили запомнил его таким. И он знал, что Афтон теперь стал совершенно другим созданием. Мужчина даже не знал как назвать его… Он не знал, что такое теперь Уильям. Не знал и не хотел знать. Разговаривать с Афтоном сейчас — самоубийство. Но слушать никто не запрещал. Генри было стыдно перед самим собой за это, но он внимательно вслушивался в каждый шорох. Хотелось, чтобы Уильям продолжил говорить. Чтобы знакомые нотки позабытого голоса заставляли в памяти всплывать прекрасное прошлое, когда всё было хорошо. Чтобы в голове возникли приятные образы, чтобы хоть как-то сгладить ужасающие моральные терзания и страдания перед смертью. Которые были отнюдь не от физических недугов. — Прошли годы, десятилетия, а мы в нашей горящей пиццерии, — продолжил наконец тот, не сомневаясь, что Генри его слышит и, самое главное, слушает. — А ты ведь всё ещё принадлежишь мне. Внутри что-то рвётся и скручивается ещё сильнее: Эмили хочется вырвать что угодно уже, чтобы не чувствовать это режущее и одновременно тупое чувство. Всего несколько фраз, но они уже достаточно навредили. От сумбура боли и эмоций Генри тошнит: он закрывает рот рукой, стараясь сдержать рвотные позывы. Хотя с другой стороны, это уже неважно. Может проблеваться сейчас, причём желательно прямо на вентиляцию — будет лучшим решением. Слова Афтона про то «кто кому всё ещё принадлежит» невыносимы из-за того, что так ведь и выходит. Генри потратил, видимо, половину своей жизни, гоняясь за призраками прошлого и Уильямом в том числе, чтобы собрать последних виновников торжества здесь и наконец покончить с этим. Годами Эмили искал зацепки, искал аниматроников, искал Афтона. И он поверить не мог своей удаче, когда тот сам пришёл. Пришёл… Оказался на помойке за зданием их с Майклом пиццерии-ловушки. Мужчина знал от него, что Уильям уже давно не тот, кем они его помнили. Генри не мог точно сказать, что испытал, увидев того. Ненависть? Обиду? Тяжесть? Конечно… Только ещё было какое-то разочарование. Ведь когда-то невероятный человек, который заставил его поверить в свои силы и что они обречены на успех, теперь стал странным отвратительным созданием, которое приползло на их помойку. — Мне так нравится разговаривать с тобой через вентиляцию, ты не хочешь мне открыть, не так ли? — Афтон хихикает, он не собирается замолкать или сдаваться, хотя пока что он вёл причудливый монолог. — Боишься, что я убью тебя? Стало ясно: пора уже откликнуться. Генри понимал, что тот видит его и знает, что инженер слышит. Вроде бы можно было бы и не отвечать, но Эмили чувствует, что ему это необходимо. Жизненно необходимо. В это же время температура ещё подскочила, воздух постепенно становится спёртым, а звуки разрушений во всём здании становятся всё звонче. — Нет, я хочу умереть рядом со своей дочерью и только с ней, — Генри уже становится тяжело дышать, но он делает голос громче. — Однажды я открыл тебе и что теперь? — Твоей дочери там нет, Генри, ты один, — звучит как приговор, хотя Уильяму не привыкать выносить приговоры. — Она в другом коридоре, неужели ты этого не знаешь? — Она придёт, — Эмили держится, чувствуя себя ещё хуже. — А что ты тут делаешь? Много ещё созданий здесь хотят с тобой повидаться. Мужчина имел в виду детей Афтона: Элизабет, которая осталась преданной отцу до конца, и Майкла, который был истерзан по воле всё той же фигуры. Он надеялся, что эти слова отведут от него внимание и Уильям уйдёт. Ведь тут остатки его семьи, да, он никого из них не любил, но может хоть перед смертью пойдёт посмотреть, что он с ними сделал. Только вот Уильям молчит и никуда не уходит. Он не хочет. Его тянет сюда, к Генри. Эмили же ощущает всё это как психологическую нагрузку. В голове возникает много вопросов, мысли буквально вопят. Их крик вызывает ужасную головную боль. Ещё немного и скоро у мужчины начнутся галлюцинации. Генри не выдержал, нехватка кислорода всё-таки сказывалась, и он, понимая, что не может держать это в себе, выплеснул наконец всё наружу: — Зачем, Уильям?! Зачем? Что ты сотворил со всеми нами?! Ты погубил своих несчастных детей, убил мою ни в чём не повинную дочь, зарубил на корню жизни чужих детей и… На этом моменте голос инженера дрогнул, он понимал, что никакими криками невозможно заставить человека услышать то, что он пытается сказать. Точнее, уже не человека. У Генри потекли по щекам слёзы: — Ты меня погубил… Эмили тяжело встал со стула: это стоило ему усилий. Ноги заметно дрожат, он с ненавистью и болью смотрит на вентиляцию. Если бы мужчине только было всё равно на Афтона. Если бы. Он желал холодного безразличия больше всего на свете. Только не умел так… Ведь ненависть — это тоже чувство. Нельзя ненавидеть когда-то близкого человека, если не испытываешь обиду за что-то, если не переполнен вопросами, если хочешь почему-то получить ответ. Честно сказать, Генри ненавидел себя за это. Но он хочет услышать хотя бы жалкую попытку оправдаться. Хочет чтобы Афтон говорил, раз не уходит. Сейчас по крайней мере. Инженер не хочет ждать смерти в тишине. Но жаждет отойти в мир иной уже в полном молчании. Неожиданно Уильям хрипло смеётся, Эмили кажется, что он видел странный блеск в вентиляции, вероятно, аниматронные глаза. Едкий дым оседает в лёгких, больно. Больно внутри. Мужчина кашляет, понимая, что пожар в самом разгаре. — Генри, они все ожили, ты не понял? Мы с тобой их оживили. Наши аниматроники подарили им шанс остаться в этом мире. Неужели ты не понимаешь, что стал Творцом? Эти дети всё ещё живы, и мои здесь, и Чарли, — Афтон спокойно и даже весело отзывается, ему-то дышать нет необходимости. — Никто их них ничего не помнит и не понимает, — инженера трясёт от злости. — Не неси чушь, это… — Это божественное деяние, Генри, ты Бог! — Уильям продолжает и вновь смеётся. — Я должен был умереть, но тоже ещё жив. Разве такое по силу простым смертным? А такие и не делали аниматроников. — Ты чёртов псих, — Эмили не выдерживает и уже рыдает, закрыв лицо руками, всё ужасно, всё просто ужасно. Его разрывает изнутри. Этот разговор всё-таки был необходим, но не принёс ничего кроме очередных вопросов и страдания. В то время, как Генри давится собственными рыданиями, которые полны бессильной злобы, со стороны вентиляции раздался скрежет. Уильям молчит, только скребёт решётку своими аниматронными пальцами, создавая тем самым мерзкий лязг металла о металл. Какая-то балка падает неподалёку: раздаётся шипение и звуки пламени. Генри вновь заходится кашлем и оседает на пол: ему всё хуже. В отличие от всех собравшихся, он всё ещё полностью человек. Уильяму, например, вообще не нужен кислород, он ведь мёртв. Так что Афтон снова шуршит и елейным голосом просит: — Пусти меня, Генри, ты и так решил умереть и приговорить всех нас, я хочу посмотреть на тебя. Эмили молчит и, словно сквозь пелену, смотрит на вентиляцию, не сомневаясь, что их взгляды с Уильямом встретились. — Я не видел тебя лет… Двадцать? Тридцать? Много. Хотелось бы насладиться не только твоим голосом, который послал меня в самую глубокую дыру ада, — Уильям как будто убаюкивает, продолжая просить. Этот тон выводит инженера из себя: «Так же он говорил об успехе пиццерии, также общался с моей дочерью и, видимо, также заманил всех тех несчастных детей в ловушку». Эмили не выдерживает накала, он схватил топор, который предусмотрительно захватил с собой, понимая, что может представиться случай, и бьёт по вентиляции со всей силой. Так, что пробивает решётку, оставляя в ней огромную дыру, а потом отходит к столу и держится за него. Сил больше не осталось. Генри не знал почему так сделал. Не знал. Сзади слышен лязг и глухой шум: Уильям смог убрать препятствие. Становится очевидно, что он не стесняет себя отсутствием приглашения «войти». Эмили слышит, как тот вылезает и видит огромную тень кролика, который возвышается сзади. Пахнет теперь не только гарью, но и гнилью. Он оборачивается: Уильям, к сожалению, всё ещё омерзительная тварь. Это аниматроник с намотанными кишками на эндоскелет. Выглядит это отвратно. Генри снова тошнит и кружится голова. Хотя он не удивлён, всё-таки мужчина уже видел того и считал, что Афтон заслужил всё это. Только его волновал один вопрос: — Пружинные держатели должны были пробить тебе связки… Каким образом ты говоришь? — Смерть даёт преимущества, начинаешь делать то, что раньше не смог бы, — Уильям хмыкает, его аниматронная морда не выражает никаких эмоций. — Хочешь знать моё новое имя? — Нет. Новое имя, новый внешний вид, а голос у тебя старый… — Генри наконец устало садится на стул, понимая, что не в силах стоять. — Я мечтаю уже покончить со всем. Хочешь убить меня? Пожалуйста. Тебе в любом случае не выбраться. — А если я хочу сделать что-то хуже? — Афтон немного наклонил голову, челюсь костюма приоткрылась, а Генри тут же отвёл взгляд, он не хотел видеть обгоревшие остатки головы бывшего друга. — Инвалид в костюме кролика уже не способен на что-то худшее, чем убийство, — парировал инженер и закрыл лицо руками, вновь кашляя. Эмили понимал, что постепенно отключается. Может это и к лучшему… Он с болью быстро взглянул на Уильяма: Шарлотта так и не пришла. Он ждал её, но она осталась где-то в здании… Где-то там. Генри постарался встать со стула и сделать несколько шагов к двери, но упал. Горько он тихо, с нескрываемым отчаянием, произнёс: — Я должен был идти искать её, а остался говорить с тобой. Очередной неправильный выбор. И в который раз в твою пользу. — Знаешь, Генри, ты, конечно, меня ненавидишь, да и я не питаю к тебе прежних тёплых чувств, но… — Афтон вдруг присаживается на пол рядом, совсем рядом. — Пожалуй, это неплохой конец. Ты настрадался. — О, Боже, не изображай, что тебе есть дело или это, мол, сострадание, — Генри плюнул, после чего постарался приподняться, но ничего не вышло, руки не держали его. — Нет, — Уильям качнул головой, попытки борьбы инженера его забавляли. — Мне нет дела, я вообще ничего не чувствую. Единственное, что во мне осталось — жажда убийства тех, кто всё ещё меня держит в такой состоянии. Аниматронная рука медленно указывает на своё гнилое и истерзанное тело. Эмили даже не оглянулся на него, он лежит лицом к двери и смотрит лишь туда. Уильям же продолжил: — Это я чувствую ко многим, но на данный момент в этом нет смысла. Думаю, я из прошлого хотел бы другого. Не знаю чего, но не убийства тебя. — Как мило, меня сейчас стошнит, — Генри не нравится эта мысль, он даже не хочет знать к чему всё это. — Я веду к тому, что я не чувствую к тебе ничего, даже этого. Мне не хочется ничего делать с тобой. И твоя речь, знаешь… — Афтон на секунду задумался. — Меня она лишь одним немного потревожила, ты уделил мне одно предложение и назвал «старым другом». Даже не по имени, в отличие от всех остальных. Думаю, я знаю ответ, но всё-таки, почему? Генри не мог назвать того по имени. И не смог обозвать как-либо. Только это дурацкое «старый друг» смогло вырваться и всё. За это мужчина себя тоже презирал. Ведь этот подонок убил его дочь, а он в последней речи назвал его, иронизируя, «старым другом». Отвратительно.Слабость Слабость СЛАБОСТЬ
Инженер уже не может отвечать, сил не осталось. И так, лёжа плашмя на кафеле, он понимает, что наступает конец. Мысли совсем ушли вразнобой и перестали напоминать хоть отстраненно адекватные. С трудом он слегка поворачивает голову. Слипающимися глазами Генри видит рядом Уильяма, который остался сидеть. Он не собирался уходить даже сейчас. Размыто почему-то на секунду кажется, что вместо гнилой массы рядом оказался Уильям из 1980'ых, в своей привычной глупой фиолетовой рубашке. Наверное, это было желание, которое больной мозг решил выдать за действительность. Неожиданно Эмили почувствовал, как Афтон грубо проводит рукой по его волосам и спине, как бы пытаясь изобразить человеческое поглаживание. Аниматронное тело не способно на воспроизведение подобного. — Ну, ты спи, всё равно конец наступил, — Уильям очевидно думал, что на этот раз говорит уже с пустотой. — Даже обидно, что ты мне на прощание ничего особо не сказал. — Гори в аду, — прохрипел тот, единственное на что хватает последних крупиц сознания Генри. — Только с тобой, — в голосе Афтона нескрываемая радость и инженер всё ещё видит Уильяма как раньше. На лице у старого знакомого счастливая улыбка, а безумный взгляд сосредоточен лишь на Эмили. Он же окончательно проваливается в свои воспоминания и куда-то глубоко в сознание: больше в реальности его нет. Огонь подступает со всех сторон. Уильям сидит, практически не двигаясь, рядом с лежащим бизнес-партнёром, который похож чем-то на статую, и продолжает поглаживать того. Ему никуда не нужно, он и сам даже рад факту, что они заперты и это окончание долгого пути. Афтон практически ничего не помнил: всё стёрлось за время пытки костюмом, с которым он просто вот, относительно недавно, свыкся. Тяжело соображать, когда ты перестал быть собой. Дверь внезапно распахнулась, впуская волну горячего воздуха: Лефти стоит в проходе. Его перекосило, он смотрит на инженера и кролика своим единственным глазом. Афтон хмыкает и шелестит: «Проходи, твой отец уже нас не слышит. Он тебя ждал». Лефти указывает рукой на вентиляцию и слегка трещит, голоса у него не осталось. Уильям оставляет руку в волосах Генри, почему-то ему кажется что так лучше, и говорит с расстановкой: «И я останусь. Я с твоим отцом всё это начал, с ним и закончу». Аниматроник в проёме не в восторге, но больше не шумит. Он садится с другой стороны от отца: дух Шарлотты не говорит и не особо проявляется. Единственное, что она делает, так это берёт Эмили за руку лапой Лефти. Кажется, что аниматроник человечен в этот момент. Лефти игнорирует аниматронную руку Афтона в волосах своего отца, так они замирают бесшумно, в то время как пожар захлестнул уже всю комнату и стены в огне, а дым застилает всё пространство. В потерянных воспоминаниях Афтона чётко всплыло одно: начало 80'ых годов. Открытие семейной закусочной Фредбера. «Думаю, это прекрасное начало удивительной истории!» — Генри довольно стоит неподалёку от сцены, радостно глядя на их двух первых аниматроников. «Я тоже так считаю», — Уильям невольно улыбается, глядя на друга, который счастливо взбирается, чтобы что-то поправить у Спрингбонни. «Я так тебя люблю», — вот что, в тот момент, в семейной закусочной Фредбера думал Уильям, глядя на друга и то, что так никогда не озвучил. Короткое и рваное воспоминание. Оно ничего не сообщало и абсолютно не удивило Афтона. Он посмотрел вновь на лежащего на полу Эмили, почему-то ему показалось, что тот вспоминал это тоже до того, как окончательно отключился. Затем Уильям перевёл взгляд на Лефти. Шарлотта продолжала держать своего отца за руку и смотрела куда-то в пустоту. Её уже охватило пламя, и Генри и Афтон понял, что и его аниматронное тело уже горит. Может это наконец-то окончание всего этого кошмара? «Хорошо, что я так и не сказал ему это. Может в другой жизни», — неожиданно возникла мысль из прошлого, из далёкого потерянного прошлого и потонула в огне. Некоторые истории должны завершиться так, как суждено.