Moon is beautiful

Рей всегда был тем, с кем хотелось убежать куда-нибудь подальше, забыв абсолютно обо всём. Оставаться наедине где-нибудь, где точно не найдут, лежать голова к голове на просторных лужайках, вдыхая свежий запах травы, так похожий на ту летнюю атмосферу, которую источает этот парень. Позже — любоваться бабочками, которых все почему-то с ним ассоциируют, наблюдать, как он по-детски засматривается на них и при этом прятать свои дрожащие пальцы за спиной. Сколько всего такого хотелось бы увидеть и сделать… Зантецу старается отогнать эти мысли, осторожно поднимаясь на крышу небольшого общежития, аккуратно преодолевает последние ступеньки лестницы и пристраивается на ровной поверхности. Поворачивает голову, следит за тем, как его спутник забирается следом. Летний лагерь стал ещё одним способом разнообразить каникулы, попробовать что-нибудь новое: Цуруги никогда не ездил в них, проводил свободные месяцы дома, с семьёй. Многое здесь было непривычным, порой становилось тоскливо, когда сверстники смеялись над его вопросами по поводу и без, удивлялись, как он в таком возрасте не знает каких-нибудь якобы примитивных вещей. Видимо, не все верили, что парень здесь действительно впервые. И пусть к насмешкам ему не привыкать, всё равно участвовать в общих для всего лагеря мероприятиях после такого не особо хотелось. Однако сероглазый на самом деле не жалеет о таком новом опыте, ведь именно здесь он встретил его. Его спокойный на вид, но порой такой забавный сосед по комнате оказался достаточно необычным парнем. Просыпаясь рано утром ради лишней пробежки, он жалуется себе под нос на то, что в лагере нет бассейна, до педантизма следит за состоянием своей одежды, особенно когда стоит выйти в ней к остальным, а свободное время часто проводит за чтением какой-нибудь из взятых с собой книг. Преодолевая некую нерешительность, Зантецу часто начинает расспрашивать, о чём там, и даже если ничего не понимает, всё равно продолжает задавать вопросы. Но при этом и следит за тем, чтобы не надоедать соседу. Однажды, после более стрессового дня, он даже решился предложить Рею почитать вслух, дабы отвлечься. А после — какое-то время стыдился того, что тогда постепенно уснул под это звучание его голоса. Довольно приятного, с примерно средним тембром, чем-то напоминающего Цуруги о том бассейне, которого он сам ни разу не видел, но подробно представлял из рассказов синеволосого. Первое время, похоже, Рюгазаки тоже не мог привыкнуть к особенностям общения с ним, поскольку Зантецу не раз втайне заострял внимание на своей тревожности в те моменты, когда тот смотрел на него с непониманием, но, к счастью, без прямых претензий. Объясниться бывало сложно, но этот яркоглазый парень оказался достаточно сообразительным для того, чтобы быть с данным неудобством внимательнее и деликатнее. Сейчас они оба уже более-менее свыклись. Темноволосый обводит взглядом открывающийся с крыши вид, от двора вокруг до начала небольшого леса дальше. Всей душой надеется, что в такое время больше никого не угораздит выйти на улицу. Мимолётно вспоминает события дня, слегка устало отклоняет голову назад, лишь потом обращая внимание на то, какое над этой местностью чистое небо. Почему-то тянет после этого взглянуть на сидящего рядом подростка, свесившего для удобства ноги с края крыши и так же, как он пару секунд назад, смотрящего вверх. На его лице — лёгкая улыбка, эмоционально ощущающаяся как-то подобно тусклому, но тёплому свету. Цуруги начинает думать, что этот парень ему чем-то напоминает вечернее небо: тёмный оттенок волос немногим отличается от цвета недостижимой высоты после заката, когда ночь уже вскоре настигнет по пятам, но при этом она ещё не до конца поглотила свет ушедшего дня. Такой же глубокий синий, который на удивление даже нисколько не напрягает, как это может происходить, когда в школе выдают форму похожего окраса. Вновь присмотревшись к небесному простору, футболист внезапно вспоминает о том, что помимо бескрайнего синего цвета, здесь есть ещё и звёзды с луной. Тут уж никаких толковых ассоциаций в голову не приходит, но когда он позже задерживает взгляд на чужих глазах, не остаётся никаких сомнений: эти далёкие светила и вправду превосходно выглядят, отражаясь в ярких радужках необычного фиолетового оттенка. Напоминающего те неизвестные планеты и галактики, которые Зантецу однажды невзначай увидел в одной из книг, читаемых Реем на досуге. Пусть футболист и не разбирается в астрономии от слова совсем, он всё ещё надеется, что когда-то позже его эрудированный приятель поделится тем, что знает сам в этой сфере. Подростку хочется издать грустный смешок при этих мыслях, он тут же переводит взгляд на себя — на малость смятый край летних шорт, на кончики спортивных кроссовок, под которыми сразу же двухэтажная высота до земли. Он не привык особо выискивать в себе что-то, чем можно было бы гордиться или восхищаться, просто более-менее анализировал свои поступки и цели, а затем старался соответствовать своим установленным приоритетам. И сейчас, стараясь найти хоть что-то общее между собой и сидящим слева парнем, Цуруги задумывается о тёмном цвете своих волос, способных быть гораздо более мягкими, не используй он тот лак дважды в день, сопоставляет этот оттенок с палитрой бескрайнего космоса и приходит к выводу, что окрас его прядей можно сравнить разве что с ночным небом в те дни, когда погода пасмурная или дождливая. Ведь тогда этот чёрный цвет не смягчает ни свет земного спутника, ни мелкое сияние звёзд. С цветом глаз ещё сложнее, ведь среди далёких галактик чего-то подобного не так уж и много, но и ему среди тамтешних таинственных чудес наверняка найдётся место. Всё-таки, если Рей сможет быть темнеющим глубокой синевой вечерним небом, то Зантецу будет поздней ночью, скрывающей красоту созвездий от всех, кто не заслужил их видеть. Если яркий взгляд Рюгазаки с лёгкостью вместит в себе все звёзды этой Вселенной, то светлые глаза Цуруги можно сравнить разве что с лунной пылью, очаровательно-тускло светящейся отражаемым ею светом. Мысли об этом малость смущают, но и немало радуют тоже. Но есть и ещё как минимум одна вещь, которая их объединяет, по крайней мере, на протяжении этих нескольких недель здесь. Об этом сероглазый вспоминает при виде одинаковых рубашек, которые они носят вместе с остальными подростками в лагере. Рею она подошла идеально, будто бы для него создавалась. К тому же, его получившийся образ прекрасно дополняет развевающийся на ветру галстук, неизвестно зачем вообще изначально нужный. Можно смотреть и любоваться вплоть до начала рассвета. Самому же Зантецу кажется, что этот обязательный элемент одежды ему тесноват, светлая ткань будто бы давит на его грудь, немного мешает дышать свободно. Или же это дело в переживаемых им эмоциях, и скромный «костюмчик» здесь вовсе ни при чём? Не то чтобы темноволосый категорически против такого образа. Просто слишком бросается в глаза разница между тем, как выглядит каждый из их отряда в одной и той же одежде. Отчётливее всего парню запомнилось, что Рюгазаки практически всегда превосходно подходят практически любые рубашки или нечто похожее. Особенно чёрные, почему-то они делают образ ещё более привлекательным, заставляющим присмотреться и задержать взгляд… Чёрт… Это ведь неправильно, да? Хоть при этом отводить глаза с каждым разом становится сложнее… Одним словом, Цуруги уверен в том, что этот харизматичный пловец в очках буквально был рождён для ношения всевозможных униформ, ведь отлично сочетается с ними не только внешностью, но и даже в какой-то степени характером. Ну а сероглазый в это время чувствует себя немного странно в подобных случаях, будь то праздничный наряд для важного мероприятия или же обычная школьная форма. Парень совсем не уверен в том, что ему идут такие строгие образы, зачастую нужные для создания серьёзной атмосферы или же демонстрации равенства членов коллектива. Он ведь по-прежнему не может себя назвать абсолютно полностью правильной и надёжной личностью, сколько бы ни старался… Скромные, но преимущественно «обыденные» вещи подошли бы ему куда больше. Однако если подобный образ является чем-то, что будет объединять их с Реем, его это более чем устраивает. Опущенный и отведённый куда-то в сторону взгляд цепляется за довольно-таки яркие отблески лунного света на поверхности крыши, и Зантецу вспоминает о том, что виновный в этом полумесяц сейчас превосходно видно на почти полностью чистом небе. Поднимает глаза, и затем внезапно чувствует, как внутри всё на момент вздрагивает от нестандартной ассоциации. Может, он и не помнит об этом толком, но на самом деле темноволосый не раз представлял, как неизвестным образом найдёт в себе силы всё же воспользоваться ясной ночью и удачным случаем, чтобы наконец произнести вслух те самые слова, которые выдадут с головой все его странно-неуместные мысли и слишком уж частые жесты стремления быть ближе. Именно в такой момент, когда они будут одни в ночной тишине и никакой лишний шум или звук не заглушит несмелый, но такой отчаянный зов его уставшего от молчания сердца. До этой ночи ум футболиста уже десятки раз рисовал картины возможного развития событий, нередко в его мыслях представали подробные образы того, каким тоном он произнесёт эту заветную фразу, как громко при этом будет биться его сердце, отдаваясь уже даже начинающими слегка душить волнами где-то в глотке, как ему будет становиться ещё страшнее от осознания вероятности двух прямо противоположных исходов ситуации… А сразу же после этих мыслей откуда-то выползала тревожность, глубокая тоска, обхватывая целиком своими скользкими когтями, когда после этого представлялось удивлённое лицо парня напротив, его недолгосрочное молчание и чуть задумчивый, более выразительный в ночном свете взгляд. И становилось почти физически больно, когда в продолжении представленных событий его тихим, словно извиняющимся вместо своего обладателя, почему-то особенно завораживающим в таком звучании тоном звучало горькое, убивающее за несколько секунд «Te ga todokanai karakoso kirei nandesu». Или же любая другая фраза, похожая по смыслу на эту: неважно, какими будут слова, всё равно они осядут внутри раскалённым камнем, но при этом прозвучат до всевозможной боли прекрасно, ведь будут услышаны именно от этого человека. Все эти мысли настолько приелись за время бессонных ночных часов здесь, что кажутся Цуруги неотъемлемой частью его самого. Настолько прочно они вросли в сознание после регулярных обдумываний намерений когда-нибудь озвучить то, что всё чаще стесняет дыхание волнением, а затем разносит кислород по венам новым импульсом вдохновлённости, желанием жить ради всех переживаемых чувств и их ни о чём не подозревающей причины… И сейчас, с волнением собираясь вверить все эти чувства сидящему рядом соседу по комнате, позволить звёздам над ними увидеть и запомнить всю его уязвимость с открытой настежь душой, сероглазый почти непереубедимо верит в то, что уже в ближайшие несколько минут этот до мелочей прорисованный в его голове сценарий станет неисправимой реальностью. Парень долго, неотрывно смотрит на наблюдающего за ночной сказкой Рюгазаки, расслабленного приятной, будто бы даже не совсем реалистичной атмосферой, запоминает заново абсолютно всё в его образе вплоть до мелочей, вроде отблесков слабого света на кончиках волос и заломленного линзами очков луча звёздного сияния, остающегося засыпать где-то на дне фиолетовых глаз. Дыхание снова будто бы сейчас перехватит, но в итоге всё же удаётся сделать новый вдох. А неуловимая напряжённость так и остаётся на том же месте, держа невидимые пальцы на груди, готовясь задушить в своих тисках в любой удобный момент. Зантецу думает как-то коротко обратиться, умолить синеволосого обратить на него внимание первым, прежде, чем он сделает свою фатальную попытку. Хочет заставить себя произнести хоть какое-нибудь слово, подходящее для того, чтобы тихо позвать и отвлечь от наблюдения за ночным небом. Но ничего подходящего в голове не находится, вместо этого на губах остаётся лишь беспомощный вздох, получившийся даже слишком громким в сумрачном покое. Парень медленно кладёт ладонь поверх чужих пальцев, касается прохладной поверхности крыши горячей от внутреннего трепета кожей, а позже — почти неосознанно сжимает кончики этих пальцев своими. Такое невероятное чувство, что можно отдать что угодно за возможность ощущать это подольше, ещё хотя бы несколько лишних минут. Рей оборачивается, встречается своим взглядом с его, спрашивает о намерениях подростка кратким негромким звуком. Такой уютный и невероятный, что на секунду становится даже почти не страшно. Цуруги долго старается заставить себя поднять взгляд, запинается и боится сделать любое лишнее движение, но всё же смотрит на него так же. Проглатывает остатки страха, чуть слышнее, почти отчаянно выдавливает со дна самого себя тихое, окрашенное лёгкой хрустальной печалью признание. — Tsuki ga… kirei desune? Стук сердца, готового хоть сейчас остановиться, мелодичный шум внутренней бури эмоций остаётся где-то в горле и возрождается с новой силой, когда Рюгазаки моргает немного дольше обычного, чуток опускает взгляд, будто бы теряясь, а затем поднимает его снова. Именно тогда рядом с болящей тысячами опасений картиной ранящего ответа в мыслях и памяти футболиста плавно, по кусочку отпечатывается новая сцена, где яркоглазый очаровательно прикрывает глаза, пробует крепче взять его пальцы в ответ и слегка наклоняет голову, мягко улыбаясь и отвечая «Anata to miru kara kirei nanodesu». Так звучно и чисто, что хочется расплакаться. И, по правде говоря, Зантецу кажется, что он медленно сходит с ума, ведь сейчас его с головой захлёстывают чувства до такой степени, что он уже даже не способен толком понять, какая именно из этих концовок его маленького, яркого ночного фильма стала реальностью в итоге.