Twelve thousand of the moons

      Тяжёлое фырканье за спиной почти не отвлекало. Немногим больше беспокоил навязчивый голос Дракона, что беспрепятственно проникал в мысли, дёргал за ниточки, принуждая одуматься уже не в первый раз за последние одиннадцать лет. Их цикл приходил не так часто, но это не шло ни в какое сравнение с тысячью лет, которые он не помнил.              «Я пророчил тебе возрождение, — пронеслось в голове ровным тоном, но мужчина лишь поморщился, развалившись на чёрном витиеватом троне. — Ты хороший хранитель, Юнги, но я должен был оберегать эту тайну. Сейчас, когда минуло столько лун, знание открылось тебе. Не пренебрегай им».              Он слишком долго не помнил. Не помнил, как стал хранителем существа, что знаменовало очередной лунный цикл. Не помнил почему, лишь украдкой цеплял определения, всплывавшие в мыслях. Он рассудительный и щедрый, он верный, и отчего-то рядом всегда шло слово «магия», повторяющееся монотонно и часто, словно несло в себе бо́льший смысл, чем Юнги мог представить. Наблюдая за снежным покровом в тронном зале, предназначенном для смены года, он слышал, как позади шуршало туловище существа, так поздно приоткрывшего завесу его прошлого. «Ты должен был сказать раньше, потому что ты приносишь счастье и перемены, Дракон», — оскалился хранитель в ответ, но вслух не произнёс ни слова. Его услышат и так. Всегда слышали.              В их мире, так похожем на уединённый лес, наполненный магией и старыми преданиями, там, где время не властно над телом, где они ждали каждый двенадцатилетний цикл, Юнги, хранитель зелёного деревянного дракона, что скоро вступит во власть календарного года, всё ещё чувствовал чуждое одиночество, которого не должно было быть. Страдание кинжалом вонзалось в грудь, будто он давно стал драконом и сам, потеряв нечто важное, нечто священное и стоящее. Словно это его чешуя могла побледнеть, опадая лепестками к кромке воды в их лесных просторах. Впившись узловатыми пальцами в резной подлокотник, Юнги зажмурился. Его наказание, его предназначение — всё сплеталось в одно, как кольца на теле зверя. Тысяча лун пролетела незаметно, почти меланхолично, пока его мифическая сущность властвовала в собственном мире, наслаждаясь волшебством и лесом, а Юнги только следовал чужому голосу в своей голове, думая, что так было всегда, но его главное сокровище, скрытое отнюдь не в тёмной пещере, всегда было перед ним. Буквально «перед».              «Юнги-я, он вспомнит. Грядут перемены, и я предрёк их вам». — Сердце ныло за грудной клеткой, пока мужчина нервно теребил лацканы чёрного пиджака. Его Дракон любил яркое и блестящее, но каждый из хранителей неминуемо носил тёмные цвета, подобно жнецам, что предпочитали теперь уже строгую классику, заимствованную в человеческом мире, и он не был исключением. Лишь бы не отвлекать от великолепия Символов года, лишь бы оставаться тенью истории, однако в этот раз при смене цифры людского календаря Юнги не собирался отпускать предшественника в одиночестве. Не теперь, когда всё встало на свои места и карта прошлого засияла пуще золота.              Глядя на кроликов, мельтешащих по заснеженному полу, он сильнее кусал округлые губы, ожидая долгожданной встречи. Как можно было не понять, как можно было не разглядеть так издевательски зашифрованную правду. Они тоже могли быть несчастны, сродни людям, что слепо шагали мимо своей судьбы. Мимо своего сокровища.              — Чагия… — прошептал Юнги, подхватывая серого кролика на руки.              Крохотные чёрные глазки смотрели в его собственные, пока лапки перебирали пустой воздух. Дракон позади насмехался. Шелестел чешуёй, шуршащей по снегу, меняя положение, будто хотел взглянуть и сам на предвестников другого Символа, которого должен был сменить. «Твой красивее», — фыркнул он, пуская сизый дым из квадратного носа, но хранитель отмахнулся, прижимая к себе животное. «Ты даже имя его зашифровал в магии, играл с созвучием, которое настигало меня каждую бессонную ночь, но не говорил ни слова о нём!» — отрезал Юнги, резко отворачиваясь от своего существа, прижимая кролика к груди. Длинные чёрные пряди упали на лицо от суматошного движения, загораживая маленького зверька, будто Дракон не заслуживал видеть даже тех, кто знаменовал уходящий год Чёрного водяного Кролика. Тех, кто был рядом с другим символом и его хранителем, в отличие от Юнги.              Пустота зала провоцировала мысли и воспоминания — он пришёл сюда раньше срока, надеясь, что сможет вернуть себе того, кого любил всем сердцем, вечно бьющимся в груди. От человеческого осталось мало, почти пыль, но именно она поднималась в бурю, разгоняя рассудительность. Его душа, его сокровище, его магия, его чагия. Его Чимин. Пропуская под пальцами лощёную короткую шёрстку, Юнги устало прикрыл веки, смакуя вновь обретённые моменты прошлого.              Гул императорского дворца не замолкал. Сморщив лоб, Юнги поспешил на улицу, надеясь хотя бы в саду, вдали от тронного зала, найти успокоение. Приближающийся осенний праздник молил об ответственности, об обязательствах, но он не мог оставаться собранным. Если бы Ван Хёнджон, его отец, узнал о том, что он выходил в город тайно, был бы крайне недоволен. Если бы он узнал о том, что Юнги уже много лун общался с названным сыном хозяина ткацкой лавки, что от и до пропал в милом лице и хрупкой фигуре, наказания слуг показались бы ему сказкой.              Встречая осенний ветер, что пробирался в длинные сплетённые волосы, он завёл руки за спину, сцепляя пальцы в нервный замок, и двинулся в сторону скрытого сада. За высаженными рядами деревьев он мог спрятать свою нервозность, которая не собиралась уходить из крепкого тела. Война, окончившаяся несколько десятков лет назад, всё ещё приносила свои отголоски, и опасность, что могла нависать над всеми сыновьями императора, в особенности над старшим, никуда не уходила, в отличие от Юнги. Он не мог. Не мог томиться в ожидании запретной встречи, не мог отказать себе в вольности и своенравии, если дело касалось его маленького мастера. Ступая между рядами нерасцветших вишнёвых деревьев, он хмурился, вспоминая, как искрили богатством ткани на деревянной лавке, как переливались золотые нити, прибережённые для чего-то особенного.              — Принц Юнги, вы будете обедать в саду в чайном доме? — глубоко поклонившийся, слуга Сон выплыл из ниоткуда, будто намеренно скрывался на его пути.              Резкое дуновение ветра разметало длинные пряди, завязанные на затылке аккуратной хваткой, направило густые локоны вперёд, едва не мешая обзору. Отбросив их назад, Юнги спрятал ладони в широких рукавах тёмно-красного ханбока, и едва заметно откашлялся. Думы, что тревожили разум, не стремились останавливаться, но он отчаянно пытался не выглядеть взбудораженным, сохраняя внешний порядок, свойственный наследному принцу. Тому, чего от него ждали, воспитывая прилежность, стойкость и военную выдержку.              — Да, — коротко ответил он, обходя слугу, что не смел поднять головы, и продолжил медленный шаг.              Юнец из ткацкой лавки снова возник в мыслях… Исколотых пальцев больше не было видно, тот набирал мастерства, больше не раня себя. Лишь иногда, если Юнги настигал его особенно неожиданно, тот мог выронить тяжёлые ткани, следом принося тысячи извинений вместо того, чтобы злиться. «Пугливый», — подумал принц в первый раз, но после нескольких встреч понял, что больше подходило слово «смущение». Чимин из семейства Пак прекрасен — этот резонный вывод напрашивался сам собой, и, нарушая все правила, Юнги был готов идти на риск, зная о запретности. Никакой титул не спас бы его от наказания, никакие почести и награды, отмеченные государственной печатью, не отмолили бы его вины, но чувства, что грелись под плотной тканью, дальше, сквозь грудную клетку и прямо в сердце, расцветали под гнётом лишь сильнее.              Проходя в чайный дом, где широкий низкий стол пока пустовал, Юнги не спешил. Мягко ступал по половицам, что поскрипывали под весом его натренированного крупного тела, смакуя воспоминания о смущённой улыбке мальчишки, немногим младше него самого.              «Не стоит томиться в прошлом, когда ваше настоящее вечно», — прошелестел Дракон, скользя грузным туловищем по снежному покрову, снова нарезая круги.              Он отвлекал, наводил на странные размышления, будто подталкивал к решению, которое сам Юнги принять не мог. Больше не было титулов и власти. По крайней мере, человеческой власти не было, но привилегия хранителя символа года оставалась с ним, как и тайна этого судьбоносного решения, что открылась лишь несколько лун назад, словно дразнила своим присутствием под самым носом. Опустив на зачарованный пол кролика, Юнги поднялся с чёрного трона, расправляя помятый пиджак, и повернулся к Дракону.              — И ты думаешь, что он вспомнит? Он передавал мне время двенадцать тысяч лун, и ни разу ни один из нас даже не заподозрил, — произнёс он вслух, ни на секунду не пугаясь того, как собственный голос отразился эхом от каменных стен.              «Вспомнит. Запретные касания пробудят его прошлую жизнь. Ту, что была до забвения, ту, где вы потеряли друг друга, но получили вечность взамен».              Усмехнувшись, Юнги медленно двинулся в противоположный угол тронного зала, где каждый из символов года встречал другого в ночь февраля, передавая бразды правления. Мелкий снег, что почти полностью застилал пол, хрустел под подошвой ботинок, но он не обращал на это внимания, полностью погружённый в мысли и слова Дракона. Вера в то, что всё было задумано так, лишь злила — их любовь столкнулась с жестокостью слишком быстро. Слишком уязвимы были чувства, согретые в груди двух хранителей, разъединённых вероломно, жестоко…              Кэсон жил открыто. Вот уже два года после заключения мира и партнёрских взаимоотношений с империей Ляо, когда отец-император согласился отдавать дань во имя существования их государства, разъединённого с Силлой и ​​Пэкче, что были вассализированы, тем самым расширив территорию Когурё. Столица готовилась к празднеству, но в мыслях принца был запечатлён лишь один образ. Дорогие ткани не спрятать за широкими накидками, но он пытался. В одиночестве ступая по узким улицам, Юнги спешил, натягивая глубже капюшон своего плаща. Его задумка всё ещё оставалась невероятно опасной, но пока виделась единственным выходом и шансом, чтобы Чимин был ближе, чтобы город не пытался раскрыть их тайну.              Дверь лавки поддалась легко. Осмотревшись, Юнги старался подмечать детали. Всё как на поле битвы, но вместо явных врагов — свидетели. Их могли видеть лишь ткани, мотки произведённых нитей, ткацкий инструмент. Скользя зорким взглядом по комнатушке, открывающейся сразу за небольшим прилавком, он не видел никого, даже своего мастера.              — Господин, я могу вам помочь? — знакомый голос будоражил. Заставлял кровь кипеть. Но Юнги не спешил обернуться.              Выжидая, принц отмерял секунды, когда Чимин поймёт, кто стоял перед ним. Осторожно положив руку на мастерской стол, стараясь не задеть расшитую ткань, что лежала на нём, Юнги мелко постукивал фигурными пальцами, стёртыми до грубых мозолей оружием.              — Ван Юнги… — прошептал маленький мастер, подходя ближе. — Это же вы?              Нетерпение пробивалось наружу. Чуткий слух улавливал каждый аккуратный шаг, чтобы спустя мгновение принц развернулся, с военной точностью улучив момент, и притянул к себе испуганного Чимина. Руки, обвитые вокруг талии, прижимали крепче, пока носом Юнги зарывался в чёрные густые пряди макушки. Юноша в его объятии едва дышал, но не сопротивлялся. Он редко касался в ответ, пусть его взгляд и выдавал с лихвой. Пусть чужое сердце билось так же быстро, как сердце принца, проникшего в мастерскую вопреки опасности.              — Чагия… — тихий глубокий голос должен был успокаивать, но Юнги чувствовал, как Чимин затрепетал в его руках. — Я знаю… знаю, что ты боишься. Я придумал, как забрать тебя ближе ко мне, если ты хочешь этого так же сильно, как я. Я не могу заставить тебя, но, если ты будешь во дворце, больше не придётся думать о том, как мне вырваться к тебе, а ты не будешь опасаться из-за того, что кто-то узнает меня.              Маленькие ладони упёрлись в грудную клетку, отстраняя их друг от друга, и Юнги столкнулся с изумлёнными безднами. Чимин и вовсе перестал совершать вдохи и выдохи, поражённо рассматривая его. Пухлые губы тряслись, будто тот был готов проронить линии слёз, а хватка на груди, собравшая ткань тёмной накидки, становилась только сильнее. Задев кончиками пальцев резной золотой кулон, что Юнги носил не снимая, Чимин на мгновение замер, как и всегда, оглаживая узорчатого дракона, символизирующего императорскую власть, но это мелкое действие больше не могло успокоить. Отступив на шаг назад, он поправил пояс рубахи и отвёл взгляд в сторону. Казалось, принц мог почти физически ощутить каждую чужую мысль: страх, сомнение, верность дому, желание быть рядом, смущение. Красный узор лёг на точёные скулы, выдавая робость.              — Ван Юнги… я…              — Я просил тебя, Чимин. Приказывал, молил. Называй меня лишь именем, оно открыто для тебя, — прервав чужую речь, Юнги вновь сократил расстояние, опуская ладонь на покрасневшую щёку. — Скоро Чхусок. Ты же знаешь, чагия, в этот день будет выбран лучший ткацкий мастер, что за предшествующий месяц показал наибольшее мастерство. Я смогу забрать тебя.              — Мой отец… Мы не сможем вдвоём тягаться с именитыми мастерами, Ван… Юнги. Это невозможно.              Ведя головой, Чимин боязливо уложил свою щёку на ладонь принца, позволяя ему вновь открывать их общие чувства, скованные долгом, запретами, миром. Помимо соревнования по производству тканей и последующих дорогих нарядов для двора, Юнги знал, что и сам, вероятно, примет участие в турнирах военно-боевых состязаний, что должны были показать мощь императорской семьи, которая не могла полниться сомнениями. Поглаживая большим пальцем нежную кожу, Юнги склонялся ближе, различая едва заметное дыхание, пока Чимин обречённо прикрыл глаза, поджав губы от обиды и невозможности. Как он думал.              — Доверься мне. Ты лучший мастер. Мой маленький мастер и это всегда будет таковым. Я выиграю шанс выбирать победителя в вашем состязании, поборю своих братьев, и ты останешься со мной, — выдыхая в чужие губы, Юнги приподнимал светлое лицо, приближая к себе. Сердце предательски громко билось, но так было каждый раз, стоило мальчишке оказаться подле него. — Чагия, там я смогу защитить тебя и твоего отца, если что-то пойдёт не так…              Не давая ответить, Юнги пригнулся ниже, накрывая пухлые губы своими, оставляя нежный поцелуй. Едва касаясь, невесомо, он целовал, наслаждаясь отдачей, что всегда нагоняла слишком быстро. Он чувствовал, как дрожь атаковала чужое тело, что он умело подхватил второй рукой, снова прижимая к себе. Если существовали запреты, то не между ними двумя, не там, где они оставались наедине, утопая в любви и нежных прикосновениях.              — Остался час до назначенного времени, — прошептал Юнги, бездумно скользя взглядом по мощному туловищу Дракона.              Нагрянувшие воспоминания о каждом дне, проведённом рядом с маленьким мастером вне дворца и в его стенах, всё ещё жалили подобно ядовитым змеям, проникающими под кожу. Меряя зал шагами, Юнги не обращал внимания, как шелестел по снегу Дракон, как «плёлся» за ним, нашёптывая в голову успокоение и принятие, будто точно знал, что всё будет в порядке, но это не помогало. Забвение, в котором он жил тысячи лун, наконец развеялось, но на его место обрушились дни и минуты, месяцы, когда любовь теплилась в груди. Он помнил. Он помнил каждый миг, даже последний.              Вернувшись на трон, несвоевременно занимая его, Юнги скрестил ноги, закинув одну на другую, и согнул руку в локте, опираясь на неё щекой. Это могло бы походить на скуку, если бы не разрывающая грудину тоска. Он помнил, как испускал последний вздох, как умирал Чимин, которого он не смог спасти от праведного гнева, и будь он на чужом месте — никогда не захотел бы вспоминать такое прошлое.              — З-зачем думаеш-шь об этом, хранитель, — прошипел Дракон, сворачиваясь кольцами вокруг трона. — Помни, что я сказал тебе. Ваша любовь создала вашу вечность. Если бы твой мастер не имел такое большое сердце, вы умерли бы ещё тогда.              Магия, переданная Символом года, окутывала его, струилась по венам. Вторила пульсации и гулу собственного сердца, загнанно бьющегося в бессмертном теле. Только теперь Юнги, казалось, понял, что оно продолжало трепетать внутри него лишь ради этой встречи. Он продолжал жить вне измерений и времени, чтобы соединиться с тем, кто подарил ему истинную любовь. Грохот за массивными дверьми эхом растекался по залу, но не был громче мыслей, роящихся в голове Юнги. Это он. Войдёт в тронный зал, увидит, поймёт.              «Поймёт ли…»              Кролики, что пытались найти под мелким снегом траву, воодушевлённо двигались, прыгали, меняя своё положение. Они тоже предчувствовали приближение, мельтеша перед глазами, которые хотелось прикрыть. Лишь бы не видеть. Лишь бы спастись от удушающей вины. Секунды утекали стремительно, падали в невозвратную пропасть, но Юнги больше не мог позволить себе слепоту и отречение. Жадно сглотнув, он вперился взглядом в тяжёлые двери, слыша тихую поступь, вторящую его сбитому дыханию.              — Дракон?              «Чагия…» — Подскочив с трона, Юнги беспокойно вглядывался в темноту зала, боясь не рассмотреть, но Чимин стоял прямо перед ним. Поражённый вторжением, чужим ранним присутствием, тот удерживал в руках крупного чёрного кролика, бесконечно напоминая о прошлом.              — Будь осторожен, молю тебя, — окликнул принц, продираясь через коряги, следом за Чимином. Облачённый в лёгкий халат без рукавов, рубашку и широкие штаны из белого шёлка, он уже несколько раз спотыкался сам, пачкая наголенники, но упрямо двигался вперёд, желая разделить особенное место со своей любовью. — Ты правда уходишь так далеко в лес каждый раз?              — Это не далеко... Юнги, — сглотнув, улыбнулся Чимин, вновь пробуя обращение, что должно было уже стать привычным за те месяцы, что они были вместе. — Там можно увидеть кроликов. Считается, что они боязливые, но знаете, на самом деле они даже слишком умные, чтобы бояться попусту.              Чимин бодро перепрыгивал раскидистые корни деревьев, подсвеченные поздним осенним солнцем, пряча смех в чёрных прядях волос, что падали на лицо. Один его счастливый облик распалял искры в теле — хотелось запретно коснуться. Снова признать все чувства, озвученные не единожды. Поддержать, вселить надежду, что подготовка к финальному дню Чхусока, которая шла уже половину месяца, не пройдёт даром, что всё получится. Выбравшись из дворца под предлогом тайной тренировки, которая требовалась для поединка в завершение праздника, Юнги направился к оговорённому заранее месту, встречая парнишку с небольшой корзиной наперевес.              — Когда ты останешься во дворце, я заведу для тебя кроликов, чагия, — улыбнулся он, нагоняя Чимина. Обнимая того со спины, едва касаясь кончиком носа длинной шеи, Юнги чувствовал, как пульсировала жилка под чужой кожей, подбирался к ней ближе, оставляя след из собственного дыхания. — Всё, что ты захочешь, Чимин.              Податливое тело плавилось в его руках. Накрыв крупные ладони своими, Чимин откинул голову назад, опёршись затылком на сильное плечо, и рвано выдохнул, за дни разлуки отвыкнув от такой откровенной ласки. Он снова дрожал, впитывая запретную любовь, что не должна была случиться, но она была, и отказаться от неё он не мог, сколько бы ни пытался. Именно сын ткацкого мастера был тем, кто отвергал принца, страшась собственных слов. Отказывать сыну императора претило здравому смыслу, душе, что тянулась на сладкие речи и тёплые чувства, но он пытался уберечь их обоих.              Та зима, когда Юнги впервые пересёк порог лавки, решив сбежать от стражи, что должна была сопровождать его при выходе в город, изменила слишком многое. С того января он, не зная усталости, наведывался к Чимину, пытался одаривать подарками и роскошью, но, лишь раскрыв явные чувства, выпустив их на волю в искреннем разговоре, принц смог забрать его сердце. Никогда не испытывавший любви, воспитанный в строгости и порядке, как названный сын, Чимин, будучи сиротой, старался быть умным. Старался не навлечь беду ни на кого вокруг себя, но проиграл тому, что, казалось, пряталось в нём всегда, — необъятному желанию отдавать свои нежность и заботу, даже безвозмездно, но теперь получал ещё больше в ответ.              Оглаживая исколотыми пальцами огрубевшие ладони, он подставлял нагретую кожу под поцелуи, грешно вверяя всего себя, отдавая без остатка. Лента, туго фиксирующая волосы, норовила спасть к ногам, но Чимин не обращал внимания, полностью утонув в даримой нежности. Округлые губы ласково стремились вдоль шеи, к уху, задевали мочку, награждая очередным поцелуем, прежде чем Юнги прошептал:              — Где твои кролики, чагия? Ты испытываешь судьбу, — рокочущий голос пугал даже самого принца, сгоравшего от желания близости, но не позволявшего себе перейти черту.              Обхватив дрожащую ладонь, Юнги шагнул вперёд, уже видя перед ними раскинувшуюся поляну с высокой травой. Перехватив из ослабших рук корзину, он вёл Чимина, будто это была его затея. Сердце бешено колотилось в груди, но он не придавал этому смысла, погружаясь в мысли о том, как впервые встретил мальчишку. Как добивался его внимания, не желая слышать отказ не потому, что был сыном императора, которому могло принадлежать всё, а потому, что такой трепет он испытал, лишь увидев Чимина. Прикусив губу, Юнги отвлекал себя чувствами, надеясь не потерять голову от вязких прикосновений, которых снова позволил себе слишком много.              Аккуратные руки, вышивавшие на подготовленном полотне, скользили умело, почти порхали, подобно маленьким бабочкам, создавая шедевр золотыми нитями. Загнанный в угол собственной неуёмностью, Юнги не ожидал, что разум покинет его, стоило лишь увидеть тогда неизвестного парня за работой. Тот спрятал его, ещё не зная о происхождении и титуле, не зная ничего, и это могло бы натолкнуть на плохие мысли о том, что Чимин сделал бы это и для возможного преступника, но карие глаза светились первой влюблённостью, наверняка идеально сочетаясь с его собственными.              Преступно. Порочно. Предательски по отношению к империи, которой принц был должен по факту рождения. Но так по-человечески, что, получив такой шанс впервые в жизни, Юнги не решился отказаться. Мучился, сгорая в агонии по ночам, хворал, выпивая травяные настойки, но избавиться от чувств так и не смог, переходя в наступление, как его всегда учили, пусть и не для этих целей.              За зимой пришла весна, а следом лето — день за днём Чимин становился ближе, смущённо пряча улыбку, так же страшась, но ступая навстречу, отдавая взаимность.              — Смотрите! Вон там! — вскрикнул Чимин, выуживая Юнги из раздумий и тепла, вовлекая в реальность, где всё в прошлом, а в настоящем они уже принадлежали друг другу. — Там кролик!              Мелкие шаги сменились на бег, маленький мастер тащил за собой принца, не глядя под ноги, полностью увлечённый несколькими зверьками, что резвились в отдалении от них. Чужой тонкий смех будоражил Юнги, заставлял крепче сжимать ладонь, чтобы удостовериться, что всё правда, что это их реальность, в которой Чимин уже был во дворце, как приглашённый к испытанию ткач. Реальность, в которой по ночам вот уже несколько недель Юнги пробирался вместе с ним в чайный дом, что стоял в гуще императорского сада.              Тихий вскрик нарушил сокровенное наслаждение настоящим — утаскивая его за собой, Чимин упал на землю, споткнувшись. Успев только обхватить чужой затылок ладонью, принц выставил локоть вперёд, лишь бы не придавить собой хрупкое тело, рухнувшее в траву. Точёное лицо так близко. Они делили дыхание на двоих, но в ушах Юнги отчётливо стоял гул двух сердец, пока пальцами он перебирал тёмные волосы, чувствуя, как саднила кожа на тыльной стороне ладони.              — П-простите, — украдкой смеясь, прошептал Чимин, будто боялся говорить громче. Их положение было настолько двусмысленным, насколько могло бы показаться даже кроликам, скакавшим вокруг, но Юнги было наплевать. — Вы не ударились?              Чёрные бездны чужих глаз пленили и манили двигаться вперёд. Этот запретный плод разжигал пламя внутри. Розоватая мягкая кожа пленила с первым касанием, и Юнги слишком явно помнил, что значило поцеловать маленького мастера. Не желая предаваться лишь воспоминаниям, он потянулся ниже. Аккуратно. Захватывая пухлые губы своими. Тело под ним напряглось на секунду, но поддалось так же быстро. Будто привычно. Будто правильно. Медленно целуя, Юнги крепче фиксировал юную голову рукой, направлял себе навстречу, едва прижимаясь грудной клеткой к другой. Это слаще любого десерта в императорском дворце, потому что это его Чимин. «Чагия», — крутилось в голове, но принц не отрывался, лаская языком распахнутый рот, обводил углы любимой улыбки, глотая нежные стоны, объединяя их со своими.              Чимин ёрзал. Боязливо шуршал одеждой, поднимая и вновь опуская руки, словно всё ещё не мог дозволить себе прикосновение к Ван Юнги, но тщетно. За языком следовал укус, и, распахнув губы, пропуская принца дальше, он судорожно схватился за его одежду, притягивая ниже. Желание единения сквозило в каждом нетерпеливом вдохе, томилось в резких выдохах. Сердца стремились друг к другу так же отчаянно, как и их владельцы.              — Чагия… — прижавшись лбом к другому, прошептал Юнги, не сводя взгляда с чужих глаз, затянутых поволокой. — Ты распугал всех кроликов своими непристойными звуками.              Милое смущение стремилось по точёному лицу, завоёвывало краснотой щёки. Забывшись, явно последовав порыву, Чимин сел ровно, мягко оттолкнув принца, уперевшись ладонями в его грудь. Робость, присущая тому, вернулась так быстро, что Юнги не успел разглядеть и толику порочности, в который раз убеждаясь, что в этом теле ей не было места. Смеясь, он перебрался рядом, укладываясь на примятой траве, и смотрел. Жадно впитывал, как маленький мастер дул губы, ёрзая, наверняка оставляя зелёные пятна на своей одежде. Как тот влюблённо смотрел на него, будто боялся увидеть хотя бы единый след отвращения к себе, которого не могло быть и вовсе. Вопреки словам Юнги, кролики всё так же скакали рядом, совсем не напуганные резким падением и всем последующим, но Чимин больше не был увлечён ими, уделяя всё внимание тому, кто нашёл безупречное место в его сердце, также отдав своё.              — Вы соврали, Юнги, — хмыкнул он, смелея и ложась рядом.              — Это была тактическая уловка, чагия, — рассудительно произнёс принц, запрокидывая руку за голову, а второй — приглашая парня в объятия. — Иди сюда, нечего бояться. Нас тут, кроме животины, никто не увидит.              Медленно Чимин сдавался в плен заботливых касаний, смещаясь ближе. Его голова покоилась на плече, пока он не переставал смотреть на принца. Ещё тёплый ветер пробирался под одежды, ласкал кожу хуже, чем они могли бы делать это сами, но Юнги не осмеливался. Он поглощал пытливый взгляд, принимал его как свою заслугу, отдавал с лихвой то же вожделение, лишь аккуратно сжимая мягкое предплечье маленького мастера, сокращая лишние сантиметры между ними.              — Вы… — начал Чимин, но замолчал на секунду, прикрыв глаза. — Вы правда полагаете, что у нас есть хотя бы малейшая возможность быть счастливыми, Юнги…              Он ждал этот вопрос. Задавая его себе тысячи и миллионы раз, Юнги знал, что услышит его однажды из любимых уст, но больше не страшился. Повернувшись на бок, равняясь с Чимином, он продолжал обнимать его, поглаживая кожу, скрытую одеждами, и был готов подтвердить каждый свой шаг.              — Ты моя жизнь, Чимин, — в голосе не должно было проскочить и толики неуверенности, но Юнги знал, что лёгкая дрожь могла быть воспринята именно так. Он трепетал перед простолюдином. Перед мужчиной. Но это предательство собственной империи он принял в себе уже давно. После хвори, после первых попыток заткнуть непослушное сердце, что стремилось в ткацкую лавку. — Я уже продал свою душу всем божествам, лишь бы быть с тобой, но моё сердце неизменно твоё. Ты здесь, ты рядом со мной и скоро окажешься во дворце без лишних ограничений временем. Мне жаль, что я не могу дать тебе больше. Что не могу дать тебе законного брака или статуса, но я могу обещать тебе, что рядом со мной не будет никого другого.              Прижавшись искусанными губами ко взмокшему виску, Юнги оставил осторожный поцелуй. Он боялся разрушить. Боялся причинить боль. И это было абсолютной истиной: наверняка разгневав отца-императора, он отказался от любых наложниц и возможных брачных уз. Это до жути опрометчиво. До ужаса нагнетающе и могло иметь последствия для империи, но он лишь смел надеяться, что во время его тихой жизни и назначенного перемирия не разгорится новая война и ему не придётся жертвовать собственным выбором ради целого государства. Пока он мог пойти против — он делал это, получая наказание розгами в закрытых залах дворца под покровом ночи. Когда никто не знал, как пытались истязать тело принца в наказание за своевольность, когда никто не мог понять, как пела его душа, будучи уверенной, что наказанием он оставил себе выбор.              — Мне страшно, Юнги… — прошептал Чимин, утопая носом в его ключицах, вновь хватаясь за золотой кулон с драконом. — Я боюсь навлечь на вас гнев императора просто своим существованием. Если он узнает… Я жадный эгоист, что позволил вам пойти на это…              — Прекрати-и, — с шипением протянул принц, кривясь от почти физической боли, слыша эти слова. Обнимая хрупкие плечи, почти внедряя Чимина в самого себя, Юнги продолжал, баюкая его: — Прекрати, чагия. Если среди нас и есть эгоист — это я. Я ужасен. Готовый отдать империю за твою улыбку, за твоё счастье, думаю, я вряд ли когда-нибудь был действительно достойным императорского трона.              — Вы же знаете, что император…              — Неважно! — рыкнул Юнги, перебивая. Сердце заполошно стучало в груди, он предавал каждое пророщенное в нём правило, но больше не смел и секунды жалеть об этом. — Я не позволю счастью отвернуться от тебя, чагия. Если ты захочешь уйти, я дам тебе титул, что угодно, но отпущу, — суматошно шептал принц в чужие волосы, выдыхая чаще, следуя за бешеным сердцебиением. — Хоть я и до преступного сильно люблю тебя, Чимин. Хоть я и нуждаюсь в тебе.              Еле заметный всхлип прервал его тираду. Отстранившись немного, Юнги взглянул в покрасневшее лицо, распознав, как Чимин пытался скрыть свои слёзы. Это разбивало сердце вдребезги, противоречило всему светлому, что он пытался дать своему маленькому мастеру. Стирая солёные потоки большими пальцами, он надеялся подарить спокойствие, но у самого его не было в достатке.              — Я молюсь богам каждую ночь, — прошептал Чимин, глотая слёзы вперемешку со словами, — взываю к ним и их помощи, лишь бы они позволили оставаться рядом с вами. Лишь бы вы могли остаться со мной. Я непозволительно сильно люблю вас, Юнги.              Новый поцелуй пропитался отчаянием и горем, но Юнги мечтал отдать в него иное. Сталкиваясь с подрагивающими губами, он обдавал чужую кожу жаром собственного дыхания, напирал сильнее. Забрать боль, забрать опасения и печаль — отдать надежды и счастье. Поделиться верой. Потянув податливое тело на себя, он полностью лёг на спину, устраивая Чимина на своей груди, не останавливая умелой ласки. Слёзы ниспадали на его щёки, утекали дальше, скрываясь в земле, но Юнги продолжал целовать. Слепо, быстро, нуждаясь. Собирал губами крошечные капли, немо обещая быть рядом столько, сколько отведено. Каждую секунду. Каждую жизнь, что им, возможно, уготована.              — Дракон? — повторил Чимин, ступая в зал, крепче удерживая кролика в руках. — Ты рано в этом году.              Опасливо подходя ближе, другой хранитель приближался к Юнги, а он не мог и слова сказать в ответ. Поражённый. Пленённый. Нервно одёргивая полы пиджака, он не мог отвести взгляда от человека, которого любил больше жизни. Человека, в отсутствии которого его жизнь не могла существовать в принципе. Склонив голову, Юнги вслушивался в тихие отголоски чужих шагов, ловил фырчание дракона за своей спиной, но больше не решался смотреть, испытывая горькую вину, что мучила вечно бьющееся сердце.              — Я пришёл к тебе, чагия, — тихо произнёс он, забываясь. Выдавая себя с головой.              Он хотел молить. Жаждал поделиться их прошлым, одновременно с этим не желая напоминать Чимину о последних секундах, когда бренные тела превратились в ничто. Тот бесстрашно приближался, возмущённо сводил брови, показывая настолько отчаянную смелость, которую Юнги никогда не видел ранее. Чимин будто другой — всегда ли был или стал с прошествием двенадцати тысяч лун, но он иной. Не абсолютно, но… Поражая воображение хранителя Дракона, парень подошёл вплотную, смотрел с вызовом, будто недовольный нарушением правил. Не трогал.              Касания между хранителями символов запрещены — только сейчас Юнги понимал всю суть. Их ограждали от боли истёкших жизней, спасали, даруя божественное затмение памяти, а он до безумия желал снова окунуться в то старое, подарив их любви новую жизнь. «Что, если он больше не сможет любить меня после всего?» — панически вопрошал Юнги в своей голове, зная, что Дракон слышал его, но лишь недовольное фырканье стало ответом.              — Ты сказал, что пришёл ко мне? — Чимин очаровательно хмурился, не понимая его. Выпустив чёрного Кролика из рук, он потянулся было к Юнги, пугая одним только движением, но быстро одёрнул ладонь. Словно инстинкты вели их, пока оба противились им совершенно из разных побуждений. — Мне не послышалось? Ты нарушаешь законы, хранитель Дракона.              — Юнги, — отрезал достаточно быстро. Пытался напомнить ненавязчиво, но не смог уберечь от собственной назойливости.              — Ч-что?              — Ван Юнги, — повторил он, врезаясь собственным взглядом в чужой, мягкий, пусть и строгий. — Но лишь тебе было позволено называть меня по имени.              Отшатнувшись, Чимин схватился за края меховой жилетки, наброшенной на покатые плечи, скрытые полупрозрачной тканью чёрной рубашки. Он отличался от всех, пусть Юнги и видел всех хранителей лишь несколько раз. Тот будто вспомнил что-то, но не мог пропустить картины памяти в свою голову окончательно. Пятясь назад, как от хищника, Чимин что-то бормотал себе под нос, вынуждая Юнги шагать за ним.              — Пожалуйста, — молил он. — Чагия… Чимин… Я твой. Мы здесь только потому, что ты любил меня так же сильно, как и я тебя.              Тон отдавал отчаянием. Касаться всё ещё казалось странным, но он был на грани. Многовековые запреты делали своё дело, но так же, как когда-то нарушив все заветы империи, он чувствовал готовность на пару со страхом снова вовлечь Чимина во что-то ужасное. Снискать наказание теперь уже богов. Чужое сердце так отчётливо стучало в пустоте тронного зала, что паника отходила на второй план: успокоить родной пульс, перенять печали на себя, подарить вновь обретённой любви шанс. Эгоистично, но в то же время до невыносимого желанно. Убийственные чувства точно поражали артерии ядом ощущений, сворачивая кровь. Юнги приближался, наступая. Вторя военной выдержке, что всегда была ему присуща, он не хотел загонять хранителя чёрного Кролика в угол, но делал именно это. В ушах звенел нежный голос из прошлого, а он до белых точек перед глазами мечтал услышать то же самое в вечном настоящем.              — Ты… — прошептал Чимин, ударяясь лопатками о стену. — Я не помню тебя. Мы не должны.              Град боли поражал тело. Юнги не отступал. Уперевшись ладонями рядом с покатыми плечами, он нависал над парнем, построив очередную ловушку из самого себя. Наверняка искажённое горечью лицо должно было пугать, но Чимин смотрел так, словно силился найти хоть что-то в закоулках своего разума и находил. Уголки пухлых губ дёрнулись вверх, он постепенно расслаблялся, и, хотя они всё ещё не касались друг друга, они будто были готовы к этому. Натяжение невидимой струны между ними чувствовалось почти физически — Юнги шёл за ней, ведомый гудящим сердцем, и был не одинок в этом стремлении.              — Чагия, — выдохнул он в приоткрытый рот. — Я должен был вспомнить и прийти раньше.              — Ты…              Договорить не успел. Подцепив двумя пальцами острый подбородок, Юнги придвинулся к манящим губам, накрывая их своими. Вселенные переворачивались, меняли векторы и знаки, пуская их по новым лабиринтам, а поцелуй с Чимином всё ещё сквозил небывалой лёгкостью. Под закрытыми веками мчались все ушедшие годы. Прошлый — тот, что перед ним — первый цикл двенадцати лет — первая тысяча лун. Отчаянно вгрызаясь в родные губы, Чимин отвечал не менее пылко, разделяя каждую «сцену» в голове — он видел то же самое.              Пустой лес — язык скользнул по кромке зубов. Каждый из разговоров с Драконом и чужой молчаливый уход за кроликом — Чимин властно прикусил губу Юнги, вторя заданному ритму. Магия в венах и вечная жизнь, дарованная богами, — ладони хаотично шарили по телам, предвигая ближе, забирая больше.              Впечатав хранителя чёрного Кролика в стену, Юнги напирал особенно чувственно. Боялся отшагнуть, боялся взглянуть в тёмные бездны, которым проигрывал каждый раз когда-то. Перед закрытыми глазами проматывались века, проскакивали созвездия, что нарекли им новый путь, а он пылко сжимал ладную, но хрупкую фигуру в своих руках, не желая отстраняться ни на секунду, зная, что они увидят дальше. Обводя его язык, Чимин игрался, мелко похныкивая и разрушаясь в его объятии. Всего было много для него: тысяча лет одиночества, двенадцать тысяч лун без единого воспоминания о том, кто подарил всего себя, и они делили эту память на двоих, вспыхивая и потухая каждую секунду, оседая на пол, но не разрывая такой запретный в который раз поцелуй.              — Я люблю тебя, чагия, — шептал Юнги, нависая над обнажённым телом в свете нескольких свечей. — Ты ценнее каждого вдоха, что уготован мне в каждом перерождении, ты — моя жизнь.              Опускаясь губами вдоль шеи, обводя тонкие ключицы, он оставлял влажные следы, обжигая их собственным дыханием, пока руки пробирались ниже по талии, оглаживая горячую кожу. Чимин дрожал под ним. Сжимал аккуратные, пусть и исколотые иголками, пальцы на широких плечах, но отдавался бесстрашно. Они продвигались дальше с каждым разом, с каждой встречей в теперь уже запретном для входа кого-либо, кроме принца, чайном доме, разделяя мгновения только лишь между собой, больше не боясь случайных свидетелей.              Сегодня — день, когда Чимин, названный сын семейства Пак, стал придворным мастером. От Юнги всё ещё исходил запах леса, в котором проводилось игривое соревнование по стрельбе и рукопашному бою. Он выиграл своё право выбора, несмотря на рассечённую розгами спину, несмотря на недовольства Ван Хёнджона. Именно Юнги награждал Чимина, соткавшего идеальный ханбок, украсив его лишь им понятными цветами и узорами дракона и кролика, что символизировали сына императора и простолюдина.              Рассудив, что отец будет в большей безопасности вдали от него, Чимин не стал спорить, когда мужчина сказал, что это замечательная возможность служения только для сына, а сам возжелал остаться скромным мастером в собственной лавке. Слёзы прощания были честными, но не смогли бы соперничать с теми же, если бы пришлось попрощаться с принцем.              Сегодня — день, когда Чимин желал отдаться своей любви в полную силу, а Ван Юнги больше не сдерживался. Каждый из принимавших участие в празднестве жил во дворце в течение всей подготовки, но лишь Чимину был открыт чайным дом, но главное — сердце сына императора, которое тот вручил ему сам.              Пылкие поцелуи рисовали незамысловатый узор на бронзовом теле. Выгибаясь и ёрзая, маленький мастер не мог устоять от касаний, блуждая по крепкой спине, скрытой тканью. Очевидное возбуждение заволакивало разум, вынуждало отринуть все опасения, и Чимин подчинялся властным нажатиям фигурных пальцев. Юнги ласкал быстро вздымающуюся грудь, изнеживая её касанием округлых губ. Захватывая коричневатую ареолу соска, принц довольно мычал, пробираясь ладонью ниже. Ещё ниже. Туда, где томное желание было сконцентрировано пылающим огнём.              Полы недавно сшитого ханбока, что идеально сидел на ладной фигуре, щекотали бока Чимина, прятали его обнажённое тело от стен-свидетелей. Яркое вожделение, полностью завоевавшее рассудок обоих, пестрило в полыхающем пламени свечи, лишь подстёгивая отдаться этому соблазну. Пробравшись пальцами в длинные волосы принца, против правил руша собранный хвост, Чимин мягко прочёсывал пряди, что теперь ниспадали, как и ненужные ткани. Он смотрел прямо в карие глаза, запрокидывал голову, изгибаясь, стоило Юнги накрыть оголённое бедро своей рукой.              — Ты так прекрасен, чагия, — шёпот прямо в пухлые губы. Только бы не нарушить некую священность и таинство происходящего.              Дёрнув плечом, Юнги пытался снять с себя остатки одежды, ни на мгновенье не отвлекаясь от любви, лежащим под ним. Покусывая тонкие ключицы, он сжимал в ладони нежное тело, намытое в его личных покоях сегодня. Запах благовоний забивал нюх, но это не беспокоило — важнее то, что Чимин был здесь. Делил с ним один воздух, одно пространство, одни и те же чувства, робко постанывая, как только ладонь продвинулась дальше вдоль бёдер, обхватив истекающий член.              Они задыхались. Ханбок болтался на одной руке, упёртой в пол, струился по второму предплечью, за которое неистово цеплялся Чимин, пока Юнги продолжал свою нацеленную ласку. Пальцы обхватывали твёрдую плоть, выуживали из пухлых губ стоны — принц наслаждался разрушением, которое принёс сам, но отнюдь не неприятным.              — П-позвольте, — заполошно произнёс Чимин, стаскивая ниже новый ханбок, — снимите, Юнги. Позвольте чувствовать вас полностью.              Шуршание ткани вторило стонам. Ускорив движение запястья, Юнги лишь на секунду оторвался, выпрямляясь на коленях, чтобы окончательно сорвать с себя накидку, а следом — покончить с шёлковыми штанами. Тело на тело, кожа к коже, и они почти соединялись в своём жаре. Бронзовый загар Чимина контрастировал с императорской бледностью — он набирался смелости. Потянувшись навстречу обнажённому принцу, почти садясь с ним вровень, он искал округлые губы, мечтая дотронутся до них своими.              — Заберите меня. — Сумасшествие. Чимин подчинён полностью. Безумен в неизведанной страсти, что теперь плясала в тенях отброшенных на деревянные стены. — Сделайте своим, Юнги.              Поцелуй ощущался как самый сладкий плод. Соединяясь языком с другим, Юнги обнимал хрупкого мастера, блуждал руками по тонкой спине, щупал торчащие лопатки, передавая собственный воздух из лёгких, надеясь показать всю силу чувств, что пылали внутри него. Медленно укладывая Чимина обратно на футон, он нависал над ним, наслаждаясь теплом обоих тел. Прекрасный. Божественный.              «Мой». — Ощущая, чужое возбуждение под своим, Юнги непроизвольно толкался вперёд, проезжаясь одной влажной головкой по другой. В его руках самое ценное — его Чимин. Он же в мыслях. В вырвавшейся наружу похоти.              — Я бы сказал, что ты демон, если бы не был уверен в том, что ты неповторимое божество, чагия. — Сердце билось в агонии внутри грудной клетки, а он чувствовал мягкость чужой кожи, влажность чужих желаний. — Я люблю тебя, Чимин.              Рассыпая поцелуи по точёному лицу, спускаясь к линии челюсти, Юнги вдыхал глубже, надеясь вобрать в себя как можно больше аромата юноши, что распадался под ним, почти нетронутый.              — Люблю… люблю… люблю…              Тихий сумбур срывался с пухлых губ, а следом стоны — исследуя стройное тело, Юнги до одури жадно целовал его, оставляя отпечатки собственной властности: дёрнувшийся кадык — укус, трепещущая грудь — широкие мазки языка, втянувшийся живот — и властно рыкнув, принц впился в него губами, оставляя алое пятно принадлежности. Желание клокотало внутри. Лишаясь рассудка, Юнги опустился ещё ниже, подобравшись к возбуждённому члену Чимина. Крохотные венки, обвивающие ствол, манили, уговаривали попробовать их на вкус.              — Н-не надо…              Чужой лепет не мог сбить. Прикрыв веки, он вобрал розоватую головку в рот, мягко проталкивая её глубже языком. Колени и бёдра тёрлись о футон так же, как и собственный член, но Юнги с упоением ласкал юношу, противореча его тихим мольбам прекратить. Вбирая больше, он выдыхал чаще и чаще, чувствуя потрясающе сладкий запах, исходящий от кожи, приправленный возбуждением. Опустив ладони на внутреннюю сторону бёдер, Юнги сильнее раздвинул стройные ноги, пропуская головку глубже в горло. Пусть не до конца, но Чимин казался разрушенным до основания. Дрожащий, скулящий, взмокший. Маленький мастер пытался найти место для своих рук, хватался за чёрные длинные волосы, что струились вокруг их тел, но тут же боязливо отпускал. Стонал, мешая звуки с буквами любимого имени, и вновь затрясся, когда столкнулся взглядом с Юнги, лишь мельком посмотрев вниз.              — Ты можешь, чагия, — прошептал он, на секунду отстранившись и схватив тонкое запястье. Хитро улыбаясь, Юнги положил руку Чимина на свою голову, позволяя направлять себя. Преклоняясь в абсолютно новой манере.              — Но…              Пальцы впились в чёрные волосы, собрав их аккуратной хваткой, стоило принцу продолжить. Юнги напирал, двигался быстрее, наслаждаясь звуками чужого сорванного дыхания. Тяжесть на языке до приятного стягивала тело целиком, будоражила. Чувствуя, как Чимин напрягся, едва не скуля, он в последний раз обвёл языком головку и посмотрел наверх. Разнеженный и потерянный Чимин… взмокшие пряди налипали на лоб, красный узор украшал лицо, а глаза слегка слезились — тот с трудом сдерживал себя, и Юнги улыбался, принимая это с гордостью.              — Позволь мне сделать тебя своим. — Уложив щёку на тазовую косточку, принц неотрывно смотрел в молящие бездны, двигал сжатым кулаком вдоль члена. Чимин, кусающий собственные губы, сводил с ума. Угрожал ясности мыслей, но Юнги не мог оторвать от него взгляда.              Слепо пробираясь другой рукой по полу близ футона, он нащупал небольшую склянку, что купил на рынке, и притянул ближе к себе.              — Не бойся, чагия. Это каррагинан. — Поцелуй нашёл место на стыке бедра. — Смесь красных водорослей. Так нам будет легче почувствовать друг друга, и я причиню тебе меньше боли.              Доверчивый кивок разрушал и без того мнимые стены. Нехотя выпуская из ладони сочащийся член, Юнги сел на колени, переворачивая склянку и собирая вязкость на пальцах.              — Я хочу прикоснуться к вам… — Чужая смелость набирала обороты.              Оперевшись на локти, Чимин стремился к нему, смотрел исподлобья, соблазняя просто своим существованием. Тянул аккуратную ладонь, желая дотронутся до возбуждения, что уже болезненно пульсировало, но Юнги остановил его, поставив бутылек на пол.              — Позволь мне, Чимин, — склонившись, Юнги столкнулся с мягкими губами, убеждая. Язык чертил знакомый путь, прокладывал известную тропу в тысячный раз, обводя другой, не менее страстный. — Я так хочу, чтобы тебе было хорошо.              Устроившись между разведённых ног, уперевшись одной рукой совсем близко с покатым плечом, другой Юнги пробрался к члену. Мягко провёл по нему, выбивая из Чимина новую трель, но не задержался — спустился ниже, под напряжённые яички, оглаживая горячее лоно. Сердце билось загнанной птицей, собственное возбуждение сводило с ума, но наслаждение его любви было первостепенно. Пленив пухлые губы, терзая их своими, Юнги осторожно надавил кончиком смазанного пальца на колечко мышц, проталкиваясь в горячее нутро.              — Тише, чагия… — шептал в сжатый рот, сцеловывая непривычность ощущений. — Я твой, так позволь и мне взять частичку тебя.              За ленивым движением пальца следовал новый ритм. Ускоренный, жадный. Вскоре протолкнувшись уже двумя, Юнги вгрызался в мягкие губы, съедая стоны, выдыхая громче, полнясь ощущениями не меньше.              — Возьми… забери… — сбито шептал Чимин, наконец хоть так, но обращаясь к принцу, как тот давно просил его. — Люблю.              Это разрушение вторило громыхающему сердцу. Скользнув по промежности тремя пальцами, собрав остатки вязкой жидкости, Юнги приобнял Чимина крепче, обвив плечи. Лоб ко лбу, глаза в глаза и дыхание в один темп, соединённое жаром.              — Навсегда. — Запечатывая клятву, Юнги толкнулся тремя пальцами, вкушая излишне громкий стон.              Чужая грудь трепыхалась, билась в его собственную суматошным дыханием, но Чимин рьяно принимал всё, что ему было дано. Извиваясь телом, он окольцевал ногами талию принца, раскрываясь сильнее.              — Твои звуки заставляют меня чувствовать себя обладателем целого мира, — Юнги вцеловывал приятные слова. Заставлял впитывать их каждым движением языка и пальцев внутри.              — Прошу вас… ах…              Лёгкое дуновение ветра текло сквозняком по деревянному полу, осень в своих правах скрывала их под опавшими деревьями сада в чайном доме — место, открытое лишь для них двоих, теперь хранящее ещё одну тайну наследного принца и его любви. Покусывая дрожащее плечо, Юнги пристраивался. Одной рукой обнимал Чимина, второй направлял себя к нежному входу. Дыхание сбилось. Задержалось на мгновение, когда погасла предпоследняя свеча, истлев. Толчок.              Единение тел и душ, обещаний и клятв — Юнги осторожно толкался глубже, выстанывая любимое имя. Чимин под ним кусал губы, стремился к нему, а свет из-за матовых ставень украшал точёное лицо маленького мастера. Навсегда. Навсегда. Навсегда. В каждом воплощении. В каждой следующей жизни. Ведя бёдрами, двигаясь резче, Юнги выуживал из манкого рта новые всполохи страсти, но казалось, что вёл не он.              Вновь исколотые иголками ладони вплетались в его длинные волосы, сгребали пряди, возвращая Юнги к пухлым губам, что ждали его. Новый поцелуй, новый стон, очередной толчок. На футоне отпечатывалась пылкость тел, а Чимин давил ногами на поясницу принца, вынуждая двигаться снова и снова. Принимая в себя горячую плоть, он поскуливал, явно боясь выдать их слишком громкими звуками, но подавался властным нажатиям пальцев на своём плече.              — Я люблю вас.              — Люблю тебя, Чагия.              Сказано в унисон. Разбито вдребезги, разорвано в клочья, подобно тканям в мастерской. Юнги вколачивался снова и снова, глубже, уперевшись лбом в торчащие ключицы, целуя и кусая, дурея всё больше с накатывающими чувствами.              Столкновение вселенных необратимо. Срываясь на суматошный темп, теряя тренированную выдержку, Юнги отчаянно целовал мягкие губы, обводя их своими. Он выскальзывал из податливого тела, что стремилось к нему, возвращался вновь, выбивая тонкие вскрики. Чимин кусал его. Оставлял крохотные следы на плече, выдыхая тут же. Сжимался сильнее, пророча финал.              — Юн… Юнг-и.              Всполох. С чернотой будто лопнул незримый пузырь, звуки на мгновенье стали тише, следом нагоняя в громкости. Между животов разлилась влага, Чимин дрожал, повторяя признания в чувствах, — и это предел. За краем света Юнги видел звезду. Всего одну, и её название было созвучно лишь с именем его маленького мастера. Тепло расходилось вдоль позвоночника, огонь сжирал без остатка, а он заполошно клялся найти свою любовь в каждой из уготованных жизней. Плавно выскользнув из расслабленного тела, Юнги изливался в собственную ладонь, пачкал кожу, но не переставал смотреть на изнеженного юношу, что присвоил его себе.              Ночь таила в себе множество переплетений. Скрывала темноту судеб, пряча два влюблённых сердца. Прижимая к себе засыпающего Чимина, принц немо заверял в вечности, одновременно с этим взывая ко всем божественным существам.              — Юн… Юнги, — прошептал Чимин, удерживая его лицо в ладонях и не отрывая глаз от хранителя Дракона. — Я думал, что мои сны это что-то несуществующее… Сидя на коленях, обнимая слегка дрожащее тело напротив, Юнги трясся и сам. Хотелось расспросить ещё, уточнить, узнать, о каких снах тот говорил, действительно ли у них был этот шанс, завещанный единственным магическим символом года — Драконом. Прижимая Чимина ближе, он с трудом позволял себе вдохи, боясь разрушить ту хрупкую связь, что возникала между ними спустя столько лун. Увиденное и разделённое всё ещё горело пламенем под веками, напоминая, насколько сильна их любовь, насколько прекрасен Чимин в любой своей ипостаси. Зарываясь ладонью в чёрные, слегка волнистые локоны, Юнги потирался щекой о другую, слушая тихий лепет, с трудом разбирая слова.       «Но как… Мы были людьми… — Чужие ладони шарили по спине, искали своё место и находили безошибочно. — Мне так жаль… — Склонившись, Чимин упёрся лбом в его плечо, сотрясаясь в рыданиях. — Мне так ужасно жаль, Юнги… Я отнял у вас всё…»              — Чагия… — попытался прервать Юнги, но громкий всхлип разбивал сердце на тысячи осколков. — Я не должен был приходить к тебе… Лучше бы ты не вспоминал…              «Чёртов эгоист!» — проклинал он себя в мыслях, но даже Дракон не успел откликнуться на его речи, потому что Чимин вскрикнул, сильнее хватаясь за чёрный пиджак, сжимая ткань в кулаках.              — Нет! — тонкий голос резонировал от стен, пробирал до мурашек. Он звучал настолько же отчаянно, как тогда, много веков назад.              Гул толпы звенел в голове, пока Юнги вели в окружении стражи на широкую площадь перед ступенями императорского дворца.              Чхусок действительно кончился его победой, но поражение оказалось слишком близким к нему. Сколько бы розог не жгло спину, это не могло избавить от любви, о которой отец-император даже не знал в тот момент, надеясь лишь вразумить старшего наследника, отказавшегося придерживаться порядков выбора пары. Они не успели насладиться обилием тайных вечеров, сладострастных примерок с новыми тканями, что больше не приходилось обрабатывать самостоятельно, и Чимин лишь творил из них, мечтательно прикладывая отрезки к обнажённой груди принца. Теперь это казалось нереалистичным сном, а вопрос маленького мастера, прозвучавший когда-то давно, теперь выглядел как предостережение. «Я навлеку на вас беду, Юнги», — то, что он не хотел слышать из родных губ, но, будто пророчество, это неминуемо сбывалось.              После долгих дней заточения в пустых покоях Юнги мог представить что угодно, но не был готов к происходящему. Подозревая жестокость, он надеялся, что сам станет её целью, но наказание работало иначе. Показательно. Заискивающе с его разрывающимся сердцем, что грозилось пробить грудную клетку. Шум в ушах походил на писк миллиарда насекомых, а стража расступилась перед ним, открывая вид…              «Юнги», — одними губами, искусанными в кровь, но он читал немую мольбу. Чимин стоял на коленях слишком далеко от него, чтобы он мог ринуться, оставшись несхваченным. Принц видел отчётливо: синяки, связанные запястья, растрёпанные волнистые волосы.              Сердце ускорилось. Бешено долбилось о рёбра с обратной стороны, а руки двух солдат по бокам от него уже опустились на его плечи, удерживая. Заставляя смотреть.              — Это предательство целой империи, — высокомерно шипел отец-император, но Юнги не слушал его. Пропускал мимо ушей и без того понятную речь, молясь всем божествам о сохранении жизни, о том, чтобы перенять наказание на себя. — …Исполнить приговор немедленно!              Вскрик Ван Хёнджона смешался с собственным. Протяжный вой вырвался из распахнутого рта, стоило лишь заметить, как блеснул меч, стоящего рядом с Чимином палача. Маленький мастер… Такой беззащитный и трепетный. Разделивший с ним любовь и надежды. Поверивший в счастье, которого он не мог дать ему. Сердце прорывалось наружу, подбиралось к горлу комом, вставало поперёк. Оттолкнув плечами охрану, что должна была дать ему увидеть всё это, Юнги попытался сделать хоть что-то, но руки были связаны, как и у Чимина. Солнце отражалось в начищенном металле, вознесённом над хрупким телом его любви, которой он обещал вечность.              Ринувшись вперёд, едва глотая пыльный воздух, принц ловил чёрные точки перед глазами, но упрямо двигался дальше. Бешеный пульс тарабанил по всему телу, сбивал с ног, но он преодолевал разделяющие их метры, наивно надеясь успеть. «Нет!» — до боли родной и любимый голос прорвался сквозь гудящее сердцебиение, и краем глаза Юнги заметил, как по одному движению руки императора лучники натянули стрелы, намереваясь остановить его любой ценой. Он не вёлся. Черпал землю носками обуви, но всё вокруг будто замерло. Чёрные пятна перед глазами расплывались всё шире, а слёзы на щеках Чимина стали такими отчётливыми. Хотелось стереть их пальцами, пообещать, что он всё исправит, что оставит его навсегда, лишь бы подарить безопасность, но было поздно.              Ритм сбился на отчаянно бешеный. Секунды больше не поддавались счёту, а сердце судорожно трепыхалось в груди. Падая на колени, Юнги вновь читал по губам сокровенное, и это «Я люблю вас» на расстоянии десятка метров станет его ночным кошмаром на вечно. Слёзы обжигали щёки, тело сотрясалось от перенапряжения. Свист клинка рассёк реальность, вынося приговор сразу им обоим.              «Я молю всех богов лишь о том, чтобы нам позволили быть рядом и продолжать любить, Юнги». — И он больше никогда не хотел поклониться ни одному из священных. Маленькое тело, поражённое мечом, упало на землю — дыхание перехватило, Юнги лишь теперь заметил, что даже не пытался вдохнуть уже очень давно. Припадая к земле, он не сводил глаз с растекающегося багрового пятна где-то там, куда он не успел добежать, а чернота заволакивала его.              За сумасшедшим ритмом пульса приходила тишина. Он не знал, что будет дальше, но отчего-то золотой кулон до боли жёг кожу, словно внедряясь в неё. Удар, ещё один, десяток совсем быстрых, и с последним выдохом Юнги закрыл глаза, чувствуя, как сердце останавливалось.              — Не смейте говорить, что так было бы лучше. — Разорвав объятие, Чимин нашёл его ладонь, отстранившись лишь на жалкие сантиметры, чтобы заглянуть в глаза, крепко сжимая руку вокруг его собственной. — Мои молитвы были услышаны, Юнги… Ваши тоже. Вы не могли оставить меня.              — Они наказали меня забвением памяти за то, что не помнил о том, какую боль причинил тебе, — прошептал хранитель Дракона, опуская взгляд.              Снег рядом будто растаял, вырисовывая лишь белый контур вокруг них. Где-то там мельтешили кролики, где-то там мерно фыркал Дракон, явно недовольный тем, что его благословение приняли за истязание. Робко подняв свободную руку, Юнги почти невесомо коснулся родной горячей щеки, собирая счастливую соль. Поразительное спокойствие стремилось по венам — Чимин принимал его. Не злился, не был расколот на части от бури воспоминаний, что настигли его разом на пару с томительными минутами последнего тысячелетия, когда одиночество разрывало грудную клетку, никак не намекая на причину.              — Я до бесконечности люблю тебя, Чимин. Дракон раскрыл мне всё. — Вторя словам, магический символ замкнул дугой пространство вокруг, будто хотел удостовериться, что Юнги донесёт мысль верно. Тяжёлое сопение и дымное дыхание не сбивали, он уже привык к этим замашкам, но Чимин опасливо жался ближе, сталкиваясь коленями. Чёрный кролик, как и другие символы, не заключали в себе магию. — Ты останешься со мной, чагия? Останешься со мной на этот год, чтобы позже вернуться в наш мир вместе? Он больше не будет разделён, как было «до». Не наши два.              Кусая пухлые губы, что уже успели подарить сегодня первый за двенадцать тысяч лун поцелуй, Чимин оглядывал тронный зал из-за широкого плеча, будто пытался найти подвох, новую опасность, а Юнги выпутывал руку из его хватки, лишь бы снова притянуть к себе милое сердцу лицо.              — Они позволили, — твёрдо сказал он, оглаживая большими пальцами скулы. — Ты почувствуешь это при смене года. Это правда, чагия. Твоя любовь, ты… Ты всегда был магией.              — Я хочу наверстать каждую секунду вечности, что мы уже потеряли, Юнги,— шёпот Чимина терялся в громких ударах отсчёта времени.              Двенадцать раз — и власть чёрного водяного Кролика будет передана на очередной цикл. Осторожно поднимаясь на ноги, Чимин тянул Юнги за собой, заключая в объятия и уже смело вовлекая его в новый поцелуй, что отмерил уговор с прошедшими и будущими тысячелетиями. Мягкие губы накрывали округлые, обводили их, распаляя огонь любви с новой силой. Они встретились в вечности, покидать которую больше не было нужды.              Под девятый громогласный бой, растёкшийся по тронному залу, Чимин вёл к трону хранителя года Дракона, уверенно сжимая крупную ладонь своей аккуратной. Мостясь на подлокотнике рядом с полноправным правителем своего сердца, он любовно перебирал длинные чёрные пряди, даря долгожданную нежность.              — Я разделю с вами всё что угодно, Юнги. — Оглянувшись на Дракона, что свернулся возле трона, будто не он вступал в свои права, Чимин опустился с нежным поцелуем к виску Юнги, шепча: — Всё что угодно. Тем более бесконечность времени.