~***~
Праздник! Служивого пони, такого, как я, это слово пьянило и, правду сказать, слегка пугало. Тем не менее я начал проникаться этой идеей. Только представьте себе! Целый день свободы в великолепнейшем небесном городе! Безграничные возможности! Я промчался мимо Сейбра и Спорса, двух старейших членов личной стражи Уэзер Ая, задержавшись лишь на несколько минут для того, чтобы дать им детальные указания касательно кормления и ухода за занемогшей принцессой Кантерлота. Затем с головой, идущей кругом от возможностей, я выбрал направление и дал себе волю, чувствуя успокаивающий гул, которым откликался мой нагрудник на удары копыт по облаку. Перемещения единорогов и земных пони, как правило, ограничивались главными улицами Клаудсдейла, сделанными или из довольно плотных облаков, или из современной сверкающей белой ледяной амальгамы, в огромных количествах производимой Клаудсдейльской Корпорацией Погоды. Но благодаря подарку моего любимого дядюшки я не был ограничен этим «как правило». Герб города дяди Сентинела, некогда пожалованный за оказанные Клаудсдейлу услуги, гарантировал, что я могу ходить там же, где и пегасы, не рискуя рухнуть навстречу неминуемой гибели в расположенном внизу Пятне. В этом городе не было ровным счётом ни единого местечка, куда бы сын Дома Шайнов не мог... Неожиданно натолкнувшись копытами на пустоту, я резко остановился. Впереди между мной и следующим лежащим внизу пластом облаков находился стометровый провал. Облака были мягкими – под копытами они ощущались чем-то наподобие плюшевого пенопласта – но я не был уверен, что они и в самом деле настолько уж мягкие. — Хм. — Раньше тут такого не было. Вплоть до этого дня, поднимаясь неспешной рысцой от дома М.-Р., можно было попасть прямиком к Акрополису и всем его основным достопримечательностям. А теперь – к акру чистого неба. Пожав плечами, я направился другой дорогой, только чтобы выяснить, что её преграждает совершенно новая неприступная стена из кучево-дождевых облаков. Крошечная вишнёво-красная пегаска непринуждённо миновала меня и несколькими лёгкими взмахами крыльев вспорхнула на верхушку облачного утёса, заставив меня ощутить лёгкий укол разочарования. — Привет! — окликнул я. Пегаска повернулась, всматриваясь в меня с вершины облачной гряды. — О, привет! У тебя облачные копыта! Ловкий трюк! — И правда хитро. Слушай-ка, что это стряслось с вон теми облаками? Они новые. — Да! — сказала она бодро. — Разве не красиво? — Красиво, — ответил я. — Почему они здесь? Она рассеянно на меня взглянула. — А почему бы и нет? — Вчера их тут не было! Это же город, верно? Почему бы ему не оставаться как бы, я не знаю, неизменным? — А зачем ему это? Я не нашёлся с ответом. Слегка пожав плечами и хихикнув, пегаска исчезла в, как я предположил, большой, агрессивно-общественной купальне, оставив меня торчать у подножия огромного белого месива облаков. Как оказалось, в этом городе были места, куда сын Дома Шайнов пойти не мог. На самом деле, их было очень даже много. Проходы, ведущие в Иностранный Квартал, с учётом того, что сотням единорогов и земнопони необходимо ежесуточно по ним перемещаться, были, вероятно, открыты, но этот способ провести выходной день едва ли можно было считать удовлетворительным. Нет. Я не собирался идти по пути наименьшего сопротивления. Мне был милостиво дарован шанс провести свободный от обязанностей день в, возможно, единственном самом экзотическом и многонациональном городе, известном роду пони. Это же Клаудсдейл, провались он! Его пристани и рынки принимают представителей всех цивилизованных рас со всего мира! Грифоны из Гриффонстоуна! Кошачий народец из Абиссинии! Алмазные псы из… откуда бы они там не были! Город, где нет ничего невозможного и где за разумную цену можно приобрести любое впечатление! На том же месте в тот же миг я поклялся, что – Селестия мне свидетель – этот день не пройдёт для меня впустую.~***~
Четыре часа спустя я обнаружил, что сижу, взгромоздившись на табурет, в Иностранном Квартале в баре под названием «Кантерлотский паб Лаки», одну за другой вливая в себя порции одуванчика с лопухом, который был лишь немногим хуже, а скорее даже – точно таким же, как О&Л, который я пил практически всю свою жизнь в Кантерлоте. Декор – все эти цинковые столешницы и стены тёмного дерева в мыльных разводах – был неотличим от такового в сотнях других посещённых мной по всей Эквестрийской Гегемонии баров. Попахивало мыльными парами, и неудивительно: через пять табуретов от меня находился унылого вида коричневый единорог, который попеременно то затягивался из своей пузырительной трубки, то глотал томатный суп, закусывая жареным сыром. По-видимому, пузыри не делали его ни на каплю счастливее; по моему опыту, они вообще редко с этим справлялись. — Эй, солнышко, — протянула одетая в фартук хозяйка бара, зелёная с завитой гривой кобыла несколькими годами старше меня. По четырёхлистнику клевера на её крупе я заключил, что это и есть «Лаки», хотя так её об этом и не спросил. — Ещё один О&Л? — Наливайте, — сказал я. — Что-нибудь для вашего друга? Мгновение я пристально смотрел на поедающего суп пони, затем снова перевёл взгляд на Предполагаемую Лаки и нахмурился. — Простите, кого… — Мне ничего не нужно, спасибо, дорогая, — раздался невыразительный голос у моего правого уха, и со скоростью, общей для всех пикирующих пернатых хищников, табурет по соседству со мной занял огромный серый грифон. На самом деле, вполне конкретный серый грифон. Аурик Перебежчик, самопровозглашённый пожизненный защитник принцессы и сертифицированный псих, который преследовал нас с самого Кантерлота. — О, — сказал я. — Это ты. — Лейтенант Армор! Старинный мой товарищ. Давний друг, старый приятель. — Он дружески ткнул меня в плечо орлиной лапой. — Так что ты там пьёшь? Выглядит ужасно. Смахивает на колу, которой поплохело. — Одуванчик и лопух, — пробормотал я. — Послушай, Аурик… — Как мило! Мало того, что ты день напролёт ешь цветы, ты решил их ещё и пить. Вы, пони, такие очаровательные маленькие создания, ты в курсе? — Хотелось бы мне посмотреть, будешь ли ты таким же говорливым после тарелки жареного шалфея под экстра-острым соусом «Инферно». — Намёк понят. Слушай, не могу не отметить, что ты просиживаешь свой выходной в не оправдывающей ожиданий мелкой забегаловке Гегемонии. — Эй! — сказала Лаки. Глубокий поклон. — Без обид, миледи. Лаки фыркнула и снова принялась протирать стаканы. Я устремил на Аурика свой лучший грозный взгляд. — Просто к твоему сведению, на самом деле я провёл здесь не весь день. — Приятно слышать! Для меня невыносима мысль о том, что у первоклассного жеребца вроде тебя настолько узкий кругозор. Ну, так расскажи мне! Чем ты занимался? — Пару часов я, эм, пробыл в приёмной Посольства Кантерлота. Пытался получить кое-какие ответы. — Уверен, ты неплохо провёл время? Я фыркнул. — Посол Смайлз совершенно недоступна. Погрузилась в какую-то налоговую проверку Корпорации Погоды и ни с кем не разговаривает. Все остальные правительственные учреждения, которые я смог отыскать, закрыты на выходной. Не то чтобы я добивался большего в обычные дни – серьёзно, в этом городе работает хоть кто-то, кроме достопочтенной Санни Смайлз? — Полагаю, короткий день в связи с праздником, — сказал Аурик. — Что, по случайности, служит плавным переходом к моему следующему вопросу. Как ты смотришь на то, чтобы пойти повеселиться? Я прищурился. — В чём подвох? — Вот ещё. Вы такой подозрительный, лейтенант. Когда это я давал повод в себе усомниться? — Буквально всякий раз, когда мы пересекались. — Помимо этого. — В случаях, когда мы не пересекались, – на тебя работает репутация плохого парня. Включая, несомненно, и покушение на убийство венценосной особы. — Опустим и это. — В таком случае.... никогда? — Прекрасно! Наконец хоть какой-то смысл. Вперёд, полетели. В твоём случае – фигурально выражаясь. — Постой, — сказал я, утвердившись на копытах. — Я ни на что не соглашался. — Давай! Нужно же тебе немного веселья в этой тоскливой серой жизни. — Не уверен, что хочу, чтобы о том, что такое веселье, из всех существ мне рассказывал именно ты. — То есть, это гипотетическое «нет». — Нет! Или – да! — Ну, в таком случае позволь мне проявить чуть больше убеждения. — Аурик наклонился ко мне, глаза его заблестели. — Ты совершенно точно составишь мне компанию на вечеринке, потому что, на мой взгляд, начинаешь чувствовать себя слишком уютно, проживая в чрезвычайной близости от юной Ми Аморе. Тебе как нормальному, здоровому жеребцу необходимо интересоваться другими кобылами твоего возраста. Ты вмешиваешься в дела бессмертных, лейтенант Армор. Это тебе не пристало. И если продолжишь в том же духе, я всерьёз задумаюсь о том, чтобы продемонстрировать тебе, в чрезвычайно неприятных подробностях, что такое чёткие границы существования смертных. — Ты что, мне угрожаешь? — Это похоже на угрозу? — Да! Аурик поцокал языком. — Вот видишь? Параноидальный бред. Очевидно, ты переработал и переутомился. Знаешь, что кажется мне по-настоящему расслабляющим? — Ве… — Вечеринка! — Он умолк и уставился на меня, ожидая ответа. — Да что с тобой вообще такое? Ревнуешь? — Ревную! И думать забудь. Я всего лишь хочу, чтобы ты был счастлив и реализовался в каждой сфере своей жизни. По крайней мере, в сферах, не связанных с принцессой. — Я не соперник в любви, Аурик. Если все твои поступки – это лишь попытка заставить меня держаться от неё подальше, то ты зря тратишь силы. Давай, добивайся её. Уверен, она просто голову от тебя потеряет. — Только взгляните на эти обвинения в скрытых мотивах. Разве не дозволено не первой молодости грифону пригласить своего братишку на один вечер на маленький мальчишник? Пожалуйста, лейтенант. Не заставляйте меня умолять вас. Это унизительно. Я тяжело вздохнул и опрокинул в себя остатки своего вновь наполненного О&Л. Умысел был выглядеть круто и по-жеребцовому, но я закашлялся из-за пузырьков, чем слегка подпортил эффект. Без малого пятнадцать секунд я отфыркивался и пытался прочистить ноздри, после чего снова уставился на Аурика. — Отлично. Я согласен. — Чудесно! — Но только потому, что в противном случае ты полон решимости испортить мне выходной. Ты слишком много на себя берёшь. — Успех во что бы то ни стало. Вот мой девиз! В равной степени на войне и в жизни. — Он по-приятельски положил крыло мне на холку. — И больше никогда не называй меня братишкой. — Я вычеркнул это слово из своего словарного запаса. — Я об этом ещё пожалею. — Несомненно. А теперь пошли. Давай немного повеселимся.~***~
Двумя часами позже я… … ну хорошо, признаю́сь. Я веселился. Возможно, Клаудсдейл и не мог похвастаться преданными своему делу работниками или самым доступным для понимания планом градостроительства, но я нехотя вынужден был признать, что праздновать здесь действительно умеют. Ну, либо Аурик просто умел выбирать вечеринки. Грифон отвёл меня в дальний конец Клаудсдейла, в огромный бальный зал, сооружённый из кучевых облаков и прессованного снега. Лучи клонившегося к закату солнца кроили танцпол под острыми углами и дробились миллионами осколков на сверкающих подсвечниках, выполненных целиком из сосулек. В центре зала из фонтана, сделанного из глыбы льда, обильно лился ярко-розовый пунш; он стекал в резервуар с лимонными дольками, после чего его снова затягивало вверх и выбрасывало в воздух. С возвышения в одном из концов зала трио играющих на лирах пегасов наполняло помещение нежной музыкой. И последнее по порядку, но не по важности, я скажу просто: здесь было полно кобылок. Кобылки – это то, что нравится многим жеребцам. Пегаски – прелюбопытные создания. Разумеется, в Легионе мы много их повидали. Не такие округлые и утончённые, как их земные или рогатые кузины; немного жилисты, слегка порывисты. Конечно же, очень привлекательные крылья. Я не солгу; я большой поклонник кобылиц с парой сильных крыльев. Особенно той, что порой мечтает воплотить в себе лучшее из всех трёх миров... — Я заплатить готова, лишь бы узнать, о чём ты думаешь, лейтенант. Я повернулся лицом к пони слева. Не все кобылки здесь были пегасками. Если при нашей первой встрече я правильно расслышал имя среди шума, это была Какао, приятненькая тёмно-коричневая представительница племени земнопони с ещё более тёмной коричневой гривой. Вероятно, все сомнения разрешил бы её бок – очевидно, я пытался украдкой бросить туда взгляд по одной лишь этой причине – но маленькое облегающее вечернее платье всё скрывало. Я сверкнул своей лучшей солдатской улыбкой. — Оно того стоит? Моя острота произвела желаемую реакцию: утробный, хриплый смешок, от которого у меня вдоль спины побежали мурашки. — Эй, Какао, — раздался с другой стороны от меня нежный, благородный голос. — Не захватывай всё внимание лейтенанта единолично. Я повернулся направо. Это несомненно была Шампейн; блейзер соблазнительно обнажал её метку. Шампейн была истинным воплощением кантерлотской утончённости. Чопорность, достоинство, безупречность. Её акцент нёс легчайший проблеск пранцузского. — Почему бы и нет, сладкая? — сказала Какао, прижимаясь ко мне теснее. — Думаю, его хватит на нас обеих. — Дамы, — сказал я, бросив взгляд на Какао, — прежде всего хотелось бы подчеркнуть, что сейчас я отлично провожу время. С учётом вышесказанного, у меня сложилось впечатление, что это в некотором роде, эм, корпоратив? — О да, — сказала Какао. — Так оно и есть. Лучшие вечеринки всегда закатывает Корпорация погоды. Согласись, Шампейн? — Самые лучшие, — подтвердила та, одним плавным движением изящно стягивая с проплывающего мимо подноса длинный бокал, наполненный шипучим напитком, и поднося его губам. Я быстро оглядел зал. — В общем, я спрашиваю вот о чём: есть ли здесь начальство, от которого нам следует держаться подальше? Какао засмеялась, и это был божественный звук, глубокий и гортанный. Она легонько стукнула меня копытом по носу. — Ну, разве ты не прелесть? Гадаешь, нет ли здесь поблизости того, перед кем нам не следует выставлять себя дураками? — Ну да, — сказал я. А затем ответил, ещё более мягко: — Такой прелестный вечер. Не могу вынести даже мысли о том, что за ним могут последовать какие-либо проблемы. — Что ж, не волнуйся, милый. Я помощник по административным вопросам заместителя управляющего операциями из Отдела по контролю качества, а он последние три месяца катается на лыжах. — Много же у него скопилось отпусков, — сказал я. — Ничуть. Все они оплачиваемые. На бумаге это значится как «Углубленный анализ состояния зернистости снега в Жеребячьих горах». Не думаю, что он в ближайшее время тут покажется. — А я, — сказала Шампейн, — сама себе начальство. Это одно из преимуществ работы исполнительного директора департамента давления. — Я не знаю, что это такое, — признался я. — Никто не знает, сладкий, — с ухмылкой сказала Какао. — Полнейшее враньё, — фыркнула Шампейн. — Я единолично отвечаю за жизненно важное растяжение коридора передачи облаков и должна постоянно быть начеку на случай внезапной остановки ламинарного потока. — Она следит за тем, чтобы труба ничем не забилась. — Это важная работа. — Мм хм, — сказала Какао, закатывая глаза. — И как часто на самом деле облака создают пробку? — Такой риск присутствует всегда! — Большую часть времени она читает журналы мод, — доверительно поведала мне Какао. — Когда в последний раз был затор? — Незадолго до Дня Согревающего Очага, — сказала Шампейн. — Но не будь там меня, чтобы это исправить, всё было бы просто ужасно. — Похоже, это важная работа, — дипломатично заметил я. — О, вы слишком добры. Разумеется, она не важная. С моей работой справится и хорошо выдрессированный кролик. Но если К.К.П. считает, что она имеет жизненно важное значение, и думает, что мне за неё стоит платить, то кто я такая, чтобы судить об этом? Я, как говорится, пытаюсь занять достойное положение в жизни. Чтобы жеребёнок пришёл в мир, где его мать твёрдо стоит на ногах. — Шампейн, дорогая, давай не будем сейчас в это углубляться. — Я серьёзно! — сказала она, подчёркивая свою точку зрения посредством левитируемого фужера. — Семейные пони выглядят такими счастливыми. Будто у них столько причин для того, чтобы жить. У вас нет семьи, не так ли, лейтенант? — Папа и мама. Мой отец работает в архиве, а мать, эм, писательница. Есть младшая сестрёнка. — Какая прелесть! — Да, она прелестна, — признал я. — Судя по вашему рассказу, они очаровательные пони. Хотелось бы мне однажды с ними встретиться... — Перемотай назад, милая, — сказала Какао, с усмешкой вклиниваясь между Шампейн и мной. — Она становится такой после глотка-другого. — Так и есть, — со вздохом сказала Шампейн. — Так и есть.... — Шампейн всегда в поисках, как уж ты там выражаешься? — Достойного жеребца, — сказала Шампейн. — Пару раз даже шепнула молитвы вашей нанимательнице, знаменитой юной принцессе Кейдэнс. Как думаете, она слышит пони, когда они к ней взывают? — Не уверен, что это так работает. — Ну, по крайней мере, попробовать стоит, разве нет? — Шампейн обратила свой взор к потолку. — Принцесса Любви, услышь мольбу одинокого сердца! — Встряхнись, милый, — сказала Какао. — Давай не будем тратить ночь впустую. — Да, — сказала Шампейн. — В этом городе и без того не слишком весело, чтобы тратить время на тревоги. Мимо прошёл официант с блюдом слоёных пирожков со спаржей, один из которых я ухватил своей аурой. Селестия всевышняя – на самом деле, если подумать, сейчас, учитывая высоту, на которой мы находились, она была несколько ниже нас, – ну и ситуация. Алкоголь льётся рекой, угощения изысканные, музыка – божественна, и среди всего этого – я, и у каждого моего плеча – по привлекательной кобыле… …и всё, о чём я могу думать, – это принцесса Кейдэнс, свернувшаяся калачиком под одеялом. В Тартар всё это. Так не должно было быть. И Аурик тоже определённо считал, что так быть не должно. — Эй, я говорила серьёзно, — сказала Какао, поднимая на меня взгляд. — Монетка в обмен на твои мысли. Ты напряжённее, чем бечева от воздушного змея. — То́лпы, — аккуратно солгал я. — Они меня немного нервируют. — Мне на ум приходят несколько средств, которыми вы и я могли бы воспользоваться, — сказала Шампейн. — В конце концов, это же праздник Венеры. Воспевание Любви во всех её проявлениях. Её рог засветился, и я почувствовал на плечах лёгкую щекотку телекинеза. Поражённый, я взглянул на единорожку, но она избегала зрительного контакта со мной, невинно не сводя глаз со своего напитка. «Маленькая прилипала». Кто-либо другой из присутствующих в этой комнате, видя свечение рога Шампейн, спишет это на то, что она держит на весу свой бокал, что позволяло ей свободно играть шёрсткой под моим нагрудником. Кто-либо, но не Какао. Я видел, что земная кобылка приметила, как её компаньонка играется со мной. Она возмущённо прижалась ко мне, метнув в Шампейн пронзительный взгляд. — Ты и мы, сладкая, — сказала она. — Да, разумеется, именно это я и подразумевала. — Шампейн исподтишка игриво меня ущипнула. — Мы и ты определённо могли бы удалиться от этой толпы и направиться в какое-либо более… уединённое место? — Мы трое, — поддержала Какао. — Почему бы и нет? Прежде мы такого не пробовали. А может, это будет интересно? Или хотя бы забавно? Я почувствовал в животе жар. Да. Именно это мне и было нужно. — Ну, — сказал я, опрокидывая в себя остаток выпивки. — Я не могу пожаловаться на вечеринку, но идея уйти отсюда начинает казаться превосходной. — Так чего же мы ждем? — спросила Какао, выхватывая у летящего низко над полом слуги-пегаса последний волован. — После тебя, лейтенант? Я вывел нашу небольшую процессию на широкую облачную галерею, откуда открывался потрясающий вид на ужасающе чистое льдисто-голубое небо. Покидая зал с кобылой у каждого плеча, я мельком заметил Аурика, развлекающего гостей у одной из огромных, выполненных в форме крыла, ледяных скульптур. Он сделал мне какой-то знак посредством направленного вверх когтя, но странные сигнальные коды созданий, имеющих отдельные пальцы, были не слишком хорошо мне знакомы. Я предположил, что это означало ободрение. В конце концов, грифон добился того, чего хотел. Я добился того, чего хотел. Должен был хотеть. Всегда хотел. Ситуация, подобная этой, привела к самой умопомрачительной ночи в моей взрослой молодой жизни, и я должен был удила грызть ради возможности вновь её пережить. Для полного комплекта нам не хватало только пегаски… — Имеется у меня одна порочная идейка, — заметила Шампейн. — Я видела вон там прелестную маленькую официантку, которая, кажется, как раз собирается закончить смену. Как насчёт того, чтобы перехватить её, когда она упорхнёт… Какао поцокала языком. — Ты неисправима, сладкая. — Из этого следует, что я нуждаюсь в исправлении. У меня пересохло во рту. Вот оно. Мне предлагали тройной приз. Неувядаемую мечту жеребцов по всей стране. И я был готов… …от него отказаться. — Дамы, — сказал я самым своим галантным тоном, — желаю вам всяческих успехов в воплощении вашего плана. Я уверен, что у вас будет восхитительный вечер. Какао нахмурилась. — Ты нас покидаешь, милый? Не дай Шампейн тебя спугнуть. Я поднял её копыто и запечатлел на нём крошечный поцелуй. — Вы обе ни в чём не виноваты. Помыслами я, увы, должен пребывать в своих обязанностях. — Это была правда и ничего кроме правды. — Не беспокойтесь, сперва я провожу вас до дома. — Кто сказал, что мы идём домой, лейтенант? Вечер ещё только начался. — Шампейн игриво мне улыбнулась. — Самое время для приключений. Я стиснул зубы. — Мне очень, очень жаль, дамы, — сказал я, и это была одна из правдивейших вещей, которые я когда-либо произносил. — Ну что ж, — сказала Какао. — Нам достанется больше кобылок, а? Обидно, что ты не можешь пойти, лейтенант. — Да, это было бы грандиозно, — сказала Шампейн. — Ах, ладно, может быть, вам на пути повстречаются другие возможности. Bonsoir, лейтенант Армор. И с этими словами она вместе с Какао, хихикая, нырнула обратно в толпу. — Может быть, две пегаски, — услышал я предложение Шампейн, прежде чем её голос затерялся в шуме вечеринки. Целую минуту я пялился им вслед. Потом пнул рыхлый комок кучевого облака, лежавший у обочины ведущей в праздничный зал амальгамной мостовой. Тот с негромким хлопком распался на нити тумана. Я развернулся и побрёл в сгущающиеся сумерки.~***~
Если уж вы идёте по Клаудсдейлу, то идёте вниз. Как только вы сходите с дорог и вступаете на собственно облачную гряду, вы сталкиваетесь с, казалось бы, огромным, открытым для исследования миром. В реальности всё немного сложнее. Истина заключается в том, что даже при наличии зачарованных копыт облачная масса попросту не создана для пешеходного движения. Сойдя с дороги, вы зачастую сталкиваетесь с выбором между относительно выполнимым четырёхфутовым падением и недостойным четырёхфутовым подъёмом. Крылатый народец может, не задумываясь, следовать в любом направлении; мы – бескрылые – не очень-то. Постепенно, незаметно и практически не совершив по-настоящему осознанного выбора, я одолел путь вниз. Вниз мимо сверкающих зданий Акрополиса, форумов, шумной агоры, неясных очертаний стен колоссальных беговых дорожек и арен, вниз, вниз, вниз. Вниз в, за неимением более подходящего слова, плохой конец города. Пегасы немного походят на птиц; возможно, они и не обязаны ничем гравитации, но их мусор, определённо, обязан. Также они, как и большинство птиц, бывают немного неряшливы. Допустим, вы пегас, который только что доел лучшую часть своего яблока, и тут вас внезапно вызывает полетать наперегонки один из ваших приятелей / соперников (различия между двумя этими категориями здесь не слишком очевидны). Конечно же, вы выбрасываете то, что осталось от яблока, и, чудом гравитации, оно исчезает. Проблема решена. …вот только оно не исчезает, а падает до тех пор, пока не достигнет нижележащей поверхности или более плотного слоя структурного облака. Если оно пролетает всё это насквозь, то становится частью Пятна, площадью в акры шлейфа из нечистот, мусора и выпавших перьев, что скапливаются на поверхности земли под Клаудсдейлом независимо от его текущего местоположения. Если же не залетает так далеко, то собирается здесь, в районе слоистых облаков. Облака здесь были более серыми, а по ощущению – водянистыми и волглыми. Время от времени удары моих копыт по облаку вызывали низкий, шелестящий рокот грома. Как и в верхней части города, неизменным зрелищем были порхающие повсюду разноцветные пегасы; но здесь они не были такими беззаботно жизнерадостными. Не то чтобы вялыми или апатичными; собственно говоря, это было вовсе не так. Но в целом их манеру поведения можно было описать скорее как скучающее хулиганство, нежели весёлое трудолюбие. Амальгаму окружавших меня зданий повыщербило ветром, она распадалась из-за отсутствия ухода, а магазины, чем ниже я спускался, становились всё более убогими и менее респектабельными. Вот так я и очутился в «Лебедином Заливе», плоском, застроенном со всех сторон старом облачном здании на нижнем краю центрального скопления построек города. «Лебединый Залив» был… Хорошо, давайте будем называть вещи своими именами. «Лебединый Залив» был одевальным клубом. Он не очень походил на подобные места, которые я рисковал посещать вместе с друзьями по Легиону (начать с того, что здесь было больше трапеций), но по сути своей был точь-в-точь таким же, как и любой другой одевальный клуб, что можно найти в захудалом квартале любого крупного города Гегемонии. Местом, где достигшие брачного возраста юные кобылки надевают очень соблазнительную одежду для увеселения безумно влюблённых жеребчиков и одиноких жеребцов. Селестия дорогая, некоторые из этих их вечерних платьев были такими вычурными. Всё было настолько непристойно, что спустя пять минут я возненавидел себя, в чём, думаю, и заключалась проблема. Каменный – или облачный – фундамент здания очень расслаблял. Падать ниже было некуда. Если только вы не неуместный здесь и непременно пеший единорог, который в буквальном смысле может упасть на много сотен метров вниз, на поверхность Эквестрии, и да, вот тут-то метафора и разбивается. Итак, я заливал в себя очередной О&Л в самом разгаре серьёзной головной боли, вызванной повышенным уровнем сахара в крови. Прищурившись, я мог различить на сцене перед собой почти-что-взрослую кобылку, медленно надевающую именинное платье с оборками под хриплые выкрики жеребцов (и нескольких кобыл), с которыми я находился в одном помещении. Присутствовал здесь и торт. Всё было кричаще безвкусным. «Какого Тартара я здесь делаю?» — подумал я, в то время как кобыла на сцене использовала праздничную дуделку по совершенно не предусмотренному назначению. Мой единственный выходной, и вот как я его провожу? На самом деле я, как минимум, должен был вместо этого ходить по магазинам в поисках какого-нибудь угощения. В конце концов, я обещал принцессе... …и вот тогда-то она и возникла передо мной. Принцесса Ми Аморе Каденца собственной персоной. Я вздрогнул. Поперхнулся выпивкой. Мой телекинез сошёл на нет, и бутылка с громким звоном упала на стол передо мной. Почему она?.. Каким образом?.. Свою ошибку я осознал лишь через полсекунды, из-за чего почувствовал себя довольно-таки по-жеребячьи. Это явно была не принцесса, которая, по всей вероятности, всё ещё была больна и находилась в постели в поместье Уэзер Ая. Даже беглый осмотр свидетельствовал о том, что розовой, цвета сахарной ваты, окраски её шёрстка достигла по большей мере при помощи пудры, а рог представлял собой искусно выполненный протез. Корона действительно была качественной достаточно точной копией кантерлотской придворной тиары Ми Аморе Каденцы, но помимо этого пони была полностью раздета. С беспокойным чувством в животе я понял, что – учитывая характер этого места – последнее вот-вот изменится. Лукаво подмигнув ревущей, бурлящей толпе, «принцесса Кейдэнс» без труда поймала брошенную ей из-за кулис сверкающую золотом груду парадной одежды. Когда напряжение в толпе достигло апогея, она аккуратно и с наслаждением надела пару золотых туфелек на каблуке. Затем принялась соблазнительно натягивать платье... Это было оскорбительно. Это было безнравственно. Это было отвратительно. К своему стыду и ужасу я обнаружил, что отчаянно хочу увидеть больше. Но. Я солдат. Если пребывание в Легионе и научило меня хоть чему-то ещё помимо чрезвычайно креативного способа использования туалетной бумаги, так это самообладанию и силе воли. Да, мне отчаянно хотелось увидеть больше, но прежде я уже многократно укладывал это чувство на лопатки. Здесь мне определённо было не место, поэтому я решил тихонько прикончить свою выпивку, выйти отсюда и провести остаток этого ужасного пегасьего праздника в каком-нибудь менее развратном заведении. Я вскарабкался на сцену. — Взгляните на себя! — выкрикнул я, когда глаза маленькой розовой одевальщицы стали огромными. — Сидите тут, исходя от похоти по какой-то воображаемой версии её королевского высочества Ми Аморе Каденцы! Одной из последних оставшихся у нас принцесс-аликорнов! Не думаете ли вы… — Прочь со сцены! — хрипловатым голосом выкрикнул кто-то снизу, пробираясь сквозь толпу от двери. Вероятно, вышибала. Я видел её, когда заходил; волевая молодая кобыла цвета солнечного света, с кьютимаркой в виде стилизованного феникса и врезавшейся в память ухмылкой, более уместной на гораздо старшем лице. Моё импровизированное выступление только что приобрело крайне ограниченные масштабы. — Не кажется ли вам, что она заслуживает немного уважения? — выкрикнул я. — Любовь – одна из движущих сил в мире! Смешки в толпе. Я стремительно развернулся. — Я всё слышал! — крикнул я. — И знаю, что вы думаете! Ха, ха, любовь, кажется, вполне «законно» воздавать ей должное посредством грязных сценических представлений, верно? Что ж, мне есть, что вам сказать! Любовь – это гораздо больше, чем просто секс, и романтика, и… всё такое! Я потянулся и схватил тиару с головы полуодетой танцовщицы, которая пробиралась к выходу со сцены. — Вы знаете, что символизирует эта корона? — Эй! — крикнула вышибала. — Копыта прочь от таланта, ничтожество! — Эта корона символизирует… то есть, эта корона является… Эта корона была тяжёлой, что было, то было. Серьёзно, поразительно тяжёлой. Гораздо тяжелее, чем какая бы то ни было бижутерия имеет на это право. Я запнулся и взглянул на неё. Круглый фиолетовый сапфир на верхушке маленького трилистника сверкнул дорогим блеском. У меня отвисла челюсть, и именно в этот момент наконец-то добравшаяся от дверей кобыла наотмашь ударила меня по загривку. Я рухнул на пол, как мешок турнепса, и на какое-то время потерял сознание.~***~
Свет медленно возвращался. — Аргх, — сказал я, переворачиваясь. Ошибка. В основании черепа вспыхнула острая боль. Я бережно вернул голову в прежнее положение на подлокотнике мягкой потёртой кушетки. Вероятно, где-то за кулисами клуба; напрягшись, я мог мельком различить где-то рядом отблески сценических огней, а еще здесь сильно пахло тортом. — Хорошо, — раздался в неприятной близости от меня знакомый с хрипотцой голос. Вышибала, та, что, лягнув, вырубила меня. — Ты пришёл в себя. Я вызвала джентльпони, который иногда осматривает наших девочек. Он сказал, что благодаря его исцеляющей магии с тобой всё будет в порядке. Рада, что не перевела впустую биты и не потащила тебя в клинику. Доктора берут за работу недорого, но «недорого» – это понятие растяжимое. — Мне нужно с тобой поговорить, — сказал я. — Я боялась, что ты это скажешь. Если честно, всё это время я просидела здесь, репетируя свою речь, так что давай к ней и перейдём. Да, я знаю, кто ты такой. Нет, я не знала этого, когда съездила тебе по голове. Думала, ты просто какой-то случайный уличный сумасшедший, не представляла себе, что ты – ликтор высокопоставленной гостьи. — Ликтор? — Ты не зовёшь себя её ликтором? Разве это слово только у пегасов используется? — Да, думаю, это что-то пегасье, — сказал я. — Послушай, а ты можешь говорить немного медленнее? У меня очень болит голова. — Прости, приятель. Надо обсудить кучу всего. Слушай сюда: нам совершенно не нужны проблемы с Акрополисом. Нам и тех, что есть, с запасом хватает. Так что мы тут с девочками скинулись, и я точно знаю, получилось немного, но если ты готов просто забыть о том, что произошло за последний час, то можешь забрать все деньги, включая НДС. — Нам надо поговорить насчёт тиары... — Забирай, — сказала кобыла. — Мы не знали, что это такое, честно. Мы нашли её в куче прочего мусора, который принесло из верхних кварталов. Когда мы немного её почистили, то решили, что это какая-то причудливая бижутерия, которой смогут пользоваться девочки. — Это одна из Королевских Регалий Эквестрии, — сказал я, пытаясь сесть. В голове у меня всё ещё пульсировала боль, но она начала слегка стихать, так что я понял, что игра стоила свеч. Я достиг некоторых успехов. — Сообразила, что это что-то типа того, судя по тому, как ты выпучил глаза. Изначально мы подумали, что, если это действительно что-то ценное, то нам начнёт вышибать двери народ в броне, типа той, что на тебе. Этого не случилось, и мы как бы просто оставили корону себе. Как я и сказала, мы её не крали, просто нашли, верно? Это же просто – забирай биты и ступай своей дорогой. — Почему ты всё пытаешься подкупить меня? Я не собираюсь выдвигать обвинения. Молодая кобыла уставилась на меня, в то время как мы оба пытались понять о чём говорит другой. — Это кому ты собрался выдвигать обвинения? — Ну в смысле докладывать о вас. Страже. Кобыла коротко, весело фыркнула. — Да, как бы не так. — Что как бы не так? — В Клаудсдейле не так уж много стражников. Только кучка частных полицейских отрядов, исполняющих волю больших шишек. Ты в этом городе и правда новенький, а? — Виновен по всем пунктам. Полагаю, ты можешь мне всё рассказать. — Правосудие здесь осуществляется ликторами. Мы перебегаем дорогу кому-то из верхней половины города, к нам спускаются их личные отряды мордоворотов, крушат наше имущество и в целом жестоко с нами обходятся. Так они держат в узде криминальный элемент. А также всяких сравнительно честных пони, которым просто не повезло родиться немного ниже по облаку. — Я не собираюсь докладывать о вас принцессе. И даже если бы я это сделал, могу дать тебе гарантию того, что она не отправит сюда никаких мордоворотов. Если подумать, я совершенно уверен в том, что единственный мордоворот в её распоряжении – это я. — Хм, — сказала кобыла. — Как же тогда она держит пони под копытом? — Хороший вопрос, — сказал я. — Слушай, мы и правда не с того начали. Если кто-то здесь и должен извиняться, так это я. Давай заново. — Я протянул ей копыто. — Лейтенант Кантерлотской Дворцовой Стражи Шайнинг Армор. — Спитфайр, — сказала кобыла, встряхивая его. — Абсолютно никто. — Очень приятно, — сказал я. — Для протокола, мне жаль, что я напугал твоих девочек. — Они видали вещи и похуже. Уж поверь мне. Работники сферы развлечений ходят по очень тонкой грани. — Спитфайр, — сказал я, наконец-то умудрившись должным образом принять вертикальное положение, — твоя работа в депрессию может вогнать. — А? — сказала она. — Она не так уж плоха. Сегодня хуже, потому что нынче праздник Вертикордии. Куча одиноких пони в этом городе шепчут отчаянные молитвы о ниспослании им любви, а потом сдаются и идут в места типа этого. Хотя я думала, что ты – последний, кому мне придётся всё это рассказывать. — Почему? Она моргнула. — Я думала, что аликорн Любви слышит мольбы всех отчаявшихся сердец. — Слышу это второй раз за вечер. И я правда не уверен, что это так работает. Спитфайр немного выпрямилась в кресле. — А чем она в подобные дни вообще занимается? — Ну, прямо сейчас она лежит в постели с насморком. Пегаска фыркнула, а затем рассмеялась. — С трудом в это верится. — Аликорны тоже болеют. Они не так уж сильно отличаются от нас с тобой. — Это же твоя начальница. Одна из двух существующих бессмертных богинь-пони. Двигает планеты. — Одну планету. Маленькую. — Я свёл копыта вместе, оставив между ними крошечный зазор, чтобы передать относительно малые размеры целой планеты Фосфор. — Впрочем, всё это подозрительно смахивает на разговор о работе. Сегодня у меня должен быть выходной. — А. Так значит, то, что ты выставил себя дураком, бросившись на защиту своего босса, было… — Строго говоря, это была личная инициатива, да. — Тогда ладно. Думаю, за то, что будет дальше, расплатиться тиарой ты не сможешь. В желудке у меня образовалась крошечная сосулька страха, и, должно быть, это отразилось у меня на лице, потому что Спитфайр судорожно рассмеялась, указывая на меня копытом. — Ты такой милый, когда пугаешься, — сказала она. — Расслабься. Я всего лишь имею в виду, мне нужна компенсация за те биты, что я потратила на твоё лечение. — От травмы, которую ты сама же мне и нанесла. — Которую я бы тебе не нанесла, если бы ты не выскочил на сцену, как полоумный. — Ладно, ты меня подловила. В любом случае я просто тебя поддразниваю. Я рад всё исправить. — Я принялся искать кошелёк. — Убери это. По крайней мере, пока. Вытащишь, когда придёт пора платить за еду. — …еду? — Да, красавчик, — сказала Спитфайр. — Ты ведёшь меня на ужин.~***~
— Потом она бросается на меня. Сбивает с ног. Втаптывает в дорогу. И потом говорит мне, совершенно недвусмысленно, что я всего лишь инструмент, при помощи которого принцесса Селестия следит за ней. Спитфайр мужественно попыталась проглотить полный рот качо э пепе, что было затруднительно, учитывая тот факт, что она смеялась надо мной. — Но ведь типа так оно и есть, правда? — На тот момент – нет, — возразил я. — То, что меня назначили её личным стражником... — Ты один – вся её личная стража, ты уже говорил. — Было довольно сложно добиться того, чтобы она на это согласилась, — заметил я. — Вероятно, нам просто повезло. — «Нам»? — спросила Спитфайр, в уголках её мордочки играла усмешка. — Эквестрии в целом, — торопливо добавил я. — Эта кобыла – сокровище нации, а Клаудсдейл не очень-то похож на надёжное место. — Да всё с ним в порядке, — ответила Спитфайр, опрокидывая стопку чего-то крепкого и лимонного. У меня на противоположном конце стола аж глаза заслезились. — Точно, этот город – страшный бардак, где сильные охотятся на слабых, ни у кого, по-видимому, толком нет работы, а реальные социальные проблемы решают путём разбрасывания еды и публичными представлениями на эту тему… — … но? — Я только что поняла, что нет никаких «но», — сказала Спитфайр. — Ты прав, этот город – отстой. Она опрокинула ещё одну рюмку. — Ты же можешь, я не знаю, переехать отсюда? Быстрый, резкий смешок. — И куда мне податься, красавчик? — Кантерлот. В ответ она фыркнула так сильно, что закашлялась. — Я серьёзно, — сказал я. — В столице много одевальщиц? В таком случае у вас, гордых, честных жеребцов Гегемонии, есть маленькая грязная тайна? — А у кого их нет, — сказал я, в то время как в моей памяти, как на экране, мелькали избранные картинки парочки особенно диких ночей. — Впрочем, ты, кажется, кобылка с куда большим потенциалом. Ты могла бы распорядиться своей жизнью и получше. — Например? — Стража, — на автомате ответил я. — З.Е.П., и не смей больше на меня фыркать. — Нет уж, спасибо. — Почему бы и нет? Бесплатная форма, бесплатные харчи, кучу времени стоять на одном месте, а если ты достаточно высоко поднимешься в звании, то сможешь сделать карьеру, крича на других пони. — И куча приказов. — Говорит кобыла, которая сейчас жаловалась на то, что ни у кого здесь нет работы. Спитфайр сощурилась, глядя на меня. Между копытами она перекатывала туда-сюда пустую рюмку. — Ладно. Буду иметь в виду. — Хорошо, — сказал я, захватывая аурой полную вилку пасты. — Ты, кажется, неплохая пони. — Ну да, стараюсь, — ворчливым тоном ответила Спитфайр. — Так же, как и все мы. — Я решительно принялся жевать. — Угу, — сказала Спитфайр. — Слушай-ка, а ты часом не голубой? Я чуть не выплюнул то, что было у меня во рту (также решительно). — Что? — Ты. Не. Голубой? — Нет! — воскликнул я. — То есть, нет, не голубой, и я закричал не потому, что оскорблён, я просто немного опешил, и я хочу совершенно чётко дать понять, что… — Расслабься. Просто вопрос. — Нет. Нет, не голубой. Почему ты спрашиваешь? — Потому что последние двадцать минут я задеваю тебя хвостом, а ты ни разу этого не заметил. Я почувствовал, что заливаюсь краской. — О, — сказал я. — Я имею в виду, это нормально и всё такое. Я не претендую на звание самой миленькой пони в округе. Но, когда я флиртую, то от обычных жеребцов, если они вообще по части кобылок, мне обычно удаётся хотя бы добиться реакции. — Клянусь тебе, я действительно по части кобылок, Спитфайр. — В таком случае ты – кирпичная стена. Или какое-то силовое поле, или типа того. — Моя специальность – барьерные чары. — Вот как. Значит, «Шайнинг Армор» – не просто удачное имя. — Говоришь, меня ничем не пробить? — Ну, ты только что агрессивно отрицал, что ты голубой, не так ли? Мгновение мы смотрели друг на друга. Затем оба прыснули от смеха, она на какую-то долю секунды раньше меня. — Поняла, поняла. Я не твой типаж. Мой смех умолк. Я играл со своей пастой, наматывая на вилку несколько больше витков, чем это было строго необходимо. — Дело не в тебе, — сказал я наконец. — Просто не думаю, что мне нравится определённый типаж, вот и всё. — У каждого есть свой типаж, Шайнинг Армор. Я не о тех кобылках, которых хочется вдавить в простыни. У тебя всё равно будет типаж, даже если ты дал обет безбрачия. Если ты встретил кого-то, кто тебе подходит, кто возвышает тебя, ради кого ты начинаешь хотеть стать лучше, значит, ты встретил свой типаж. — Кажется, ты говоришь о влюблённости. — Да, я не совсем уверена. Жизнь в этом городе через некоторое время выжигает из тебя понятие «любви». — Но мы говорим об одном и том же, верно? Крякает, как утка, правильно? — Угу, — сказала она, соображая из последних остатков, хм, соображалки. — Спитфайр, — сказал я, — что такое для тебя «любовь»? Одним словом. — Совершенствование. Я покрутил в уме это слово. — Хотелось бы мне знать, не это ли она искала. — Кто? — Моя нанимательница. Сегодня утром она спросила меня, что такое любовь. — Проверяла тебя? — Может быть. А может, и нет. Сложилось такое впечатление, будто она сама этого не знает. — Уж если аликорн Любви не знает, что такое любовь, — сказала Спитфайр, — тогда мы действительно на самом дне. — Да уж, — сказал я. Пауза. — Или, возможно, его пробили, — добавил я трезво. Мы хохотали до потери пульса.~***~
— Ну вот и он. Дом, милый дом. Я окинул взглядом неуклюжую груду жилого облака, в сгущающейся тьме едва освещённого светом звёзд. Некоторые фрагменты, казалось, собрали из более крупного и грандиозного облачного строения, тут и там встречались намёки на гофрированную колонну или резной фронтон. Но выглядело здание крепким и ухоженным и несло на себе отпечаток опрятности, предполагавшей, что ничто здесь не пропадало даром. Спитфайр явно нашла хорошее применение абсолютно всем выброшенным вещам, упавшим на её уровень, и на какой-то момент от этого одного у меня немного защемило сердце. — Я знаю, он не очень-то… — Он замечательный, Спитфайр, — от чистого сердца сказал я. — До тех пор, пока не изменили направление погодопроводов, здесь были радуги и всё такое. Думаю, сейчас вся радуга, производимая К.К.П., используется наверху, в фешенебельных районах. Я с лёгким чувством вины подумал о погодной ванне принцессы, где радуга была легко доступна, стоило только кран открыть. — Да уж, — уклончиво сказал я. — Я пригласила бы тебя зайти, но… — Думаю, мне лучше идти. Празднество скоро закончится. Долг зовёт. — Да, я поняла, — сказала Спитфайр. — Слушай, я знаю, у нас ничего бы не получилось. Ты явно ничего ко мне не испытываешь. — Дело не в этом, — возразил я. — Нет, в этом, — сказала Спитфайр. — Именно в этом. Но это к делу не относится. Я знаю, что из этого ничего бы не вышло, но ужин мне очень понравился. И если ты снова решишь побродить по нашим трущобам, я бы с удовольствием его повторила. В следующий раз плачу́ я. — Ловлю на слове. — Если только у меня не приключится временное помрачение рассудка и я не вскочу на дирижабль, идущий в Кантерлот. Как ты и сказал. Надену униформу и постригу гриву. Потом, когда твоё назначение здесь закончится, сможем вместе обедать в вашей столовке. Я слегка улыбнулся. — Повторно ловлю тебя на слове. Воцарилось неловкое молчание. — Ну, — сказала Спитфайр. — Было здорово, лейтенант Армор. — Я бы сказал «аутентично», но да. — Эх, — сказала она. Пегаска схватила моё копыто и сильно потрясла. — Береги себя, — сказала она, на мгновение встречаясь со мной взглядом. Затем с полуоборотом и в вихре перьев исчезла в доме. Я снова остался в Клаудсдейле один и без дела. Перспектива свободного от работы времени почему-то уже не казалась мне такой волнительной, как утром. Я развернулся, чтобы уйти, но не прошёл и ста метров по ночному городу, когда услышал за своим плечом голос. Отшлифованный и невыразительный, но убедительный, как палаш из нержавеющей стали. Я моментально его узнал. — Итак! Кажется, всё прошло хорошо! — сказал Аурик Перебежчик. Я обернулся. — Итак, теперь ты шныряешь за мной по углам и подслушиваешь. — Ты ранишь меня прямо в сердце, Шайнинг Армор, — сказал Аурик Перебежчик, слегка прикладывая к груди когтистую лапу. — Я никак не мог подслушивать. Я просто умышленно следил, находясь вне поля зрения, слушая вашу беседу и пытаясь выяснить любопытные пикантные подробности твоей личной жизни. Мгновение я пялился на него, пытаясь это переварить. — Ты что же, хочешь сказать мне, что не мог подслушивать из-за угла потому, что у облаков нет углов? — Именно, мой дорогой мальчик! Когда доживёшь до моих лет, формальности, подобные этой, – единственное, что заставляет шестерёнки крутиться. — Даже понятия не имею, о чём ты. — Тебе это и ни к чему. Давай поговорим о чём-то помимо меня, как бы мучительно это ни было. Поговорим о тебе и этом маленьком лакомом кусочке, который ты отыскал, и, должен добавить, без моего непосредственного вмешательства. — Она не «кусочек», — сказал я, плетясь дальше. — Она – пони с большим потенциалом, которой некуда расти. Как цветку на плохой почве. — Звучит так, словно ты весьма к ней расположен, — сказал Аурик, подпрыгивая позади меня. — Когда следующее свидание? — Мы его не назначили. — Не назначили? — нахмурился Аурик. — Лейтенант, я не хочу чрезмерно вторгаться в ваши дела, но уверены ли вы, что это наилучший способ развития этих отношений? — У нас нет отношений! — выкрикнул я, отворачиваясь от него. — Прошу прощения? — У нас! Нет! Отношений! — Шайнинг Армор, ты голубой? — Нет! — Потому что я, безусловно, не собираюсь тебя осуждать… — Я не голубой пожалуйста заткнитесь все насчёт… — Потому что я могу придумать два рациональных объяснения тому, что ты в эту самую минуту не пьёшь в этой лачуге нестерпимо дешёвый сидр с той кобылой, украдкой бросая восхищённые взгляды на её украшенные метками тылы. Номер первый – ты абсолютно, целиком и полностью, умопомрачительно голубой. Как яйца дрозда. А номер два… Аурик применил ко мне жёсткий силовой приём, вбив меня в облачный слой. Когда я попытался выпрямиться, то обнаружил, что грифон возвышается надо мной. Его глаза горели. — Номер два, — проскрипел он, — ты сохнешь по кобыле, которая, как я ясно дал понять, находится под моей защитой. Мой рог вспыхнул. Аурик испуганно хрюкнул, когда я схватил его своим телекинетическим полем и впечатал в стену. Стена была облачной; могло быть и хуже. — Принцесса Ми Аморе Каденца находится под моей защитой, — сказал я, вжимая его в облачную субстанцию. — Я – её ликтор, её личный телохранитель. Мои действия поддерживаются всей мощью Королевской Стражи Кантерлота и подкреплены самим Гласом Горы, Селестией Sol Invicta. Не выступай против меня, Аурик. Я фыркнул ему в ухо, чтобы подкрепить угрозу. Аурик раздражённо выдохнул. — Это очень мило, — сказал он приглушённым стеной голосом. — Правда. Я ожидаю, что сейчас ты собираешься вернуться в имение министра-резидента и отрапортовать о выходном, который не прошёл даром. Затем ты презентуешь принцессе подарок ко Дню Сердец и Копыт, небольшой гостинец, который ты отыскал на Празднике Венеры. Что же ты принесёшь кобылице, у которой есть всё? Ну конечно же, одну из уникальных и незаменимых королевских регалий Эквестрии! Сюрприз, принцесса! Вот ваша тиара! Вы ещё всегда сожалели о том, что выбросили её! Я принёс вам её обратно, как и полагается хорошему любовнику – дефис – охотничьей собаке. Я усилил давление своей ауры, потому что не нашёлся с умным ответом. Разумеется, именно это я и собирался сделать. — Никаких опровержений? Полагаю, я почти угадал. — А что, если кто-то так и поступит? Что тогда? — Я сообщил бы вышеупомянутому пони, — сказал Аурик, — что он представления не имеет о том, что означает быть одним из бессмертных. Что, вовлекая принцессу в этот крайне эгоистичный акт ухаживания, он обрекает её на шестьдесят лет приятного брака, за которым последует в буквальном смысле вечность утраты и горя. Я пережил это, лейтенант Армор, и не имею никакого желания увидеть, как это случится с ней. Я ослабил давление на тело Аурика. Он отодвинулся от стены, моментально приведя в порядок взъерошенные перья. — В этом и заключается различие между нами, Шайнинг Армор. Я оградил бы Кейдэнс от этой боли, а ты – нет. Потому что тебе всё равно. — Я забочусь о принцессе больше, чем тебе об этом известно. Аурик коротко рассмеялся – будто закашлялся. — О, сомневаюсь. Ты не представляешь, что такое – заботиться о нас. — Прекрати говорить о вас двоих «мы». Принцесса Кейдэнс не какая-то там вышедшая в тираж при последнем издыхании птица-кровопийца, которая-давно-должна-была-умереть. Она кобыла. Пони. Такая же, как и я. — Считаешь её подобной себе? — Да! Вот почему я и… — Ты и правда считаешь её такой же, как ты сам? Допустимой ровней для того, чтобы лучезарно ухаживать за ней? Мои губы шевельнулись практически без сознательного импульса. — Какого Тартара бы и нет? — сказал я и сам испугался своих слов. Аурик смерил меня ровным взглядом. — Хорошо. Тогда ступай обратно к дому министра-резидента. Прямо сейчас. А не когда истечёт твой утверждённый праздник. — Принцесса больна. Я уверен, последнее, чего бы ей хотелось, – это собираться с силами для дисциплинирующей лекции по поводу моего сокращённого праздника. Аурик усмехнулся. — Больна. Безусловно. Можно и так сказать. — Ты пытаешься мне сказать, что она лжёт по поводу своего состояния? — Я говорю, что это только первая стадия чего-то много, много большего. Чего-то, что она ещё не постигла, потому что не оказывалась в подобной ситуации прежде. Она никогда ещё не могла назвать своим целый город. — Это полнейшая бессмыслица. — Мне не потребуется тебе это объяснять. Иди домой, прямо сейчас, и лично узри кобылицу, в которую ты имел слепое безрассудство влюбиться. — Отлично, — сказал я. Напоследок я решительно оттолкнул Аурика и повернулся головой к дому, или тому, что могло сойти за него в этом странном, дурацком, вызвавшем столько разочарований городе. Даже не будучи уверенным в том, что найду правильный путь, я совершенно точно не стал бы делать одного – доставлять Аурику удовольствие лицезреть меня, просящего о помощи. Я отыскал в седельных сумках тиару, убедился, что она в безопасности. Крепко ухватив её магией, я начал восхождение.~***~
Я понял, что что-то не так, когда увидел мерцающий в окнах свет. Сверкающая красная и белая иллюминация на фоне полуночного блюза поместья министра-резидента выглядела, как серия разрядов молний. Прозвучавшие на улице довольно зловещие высказывания Аурика, которые и без того не переставали крутиться у меня в голове, с новой силой принялись за своё. Пахло озоном и жжёными розами. Я кинулся к двум ликторам, которых оставил присматривать за принцессой. Они, по-видимому, заняли позицию у двери, ведущей на лестничную площадку. — Сейбр! Спорс! Какого Тартара здесь творится? Сейбр по своему обыкновению моментально встал по стойке «смирно». Спорс же – по своему́ – вместо этого предпочёл с тревогой глазеть на необычный феномен, охвативший гостевое крыло поместья М.Р. Уэзер Ая. — Сэр! — чётко выкрикнул Сейбр. — Мы ухаживали за принцессой, как и было приказано, сэр! — Подавали ей лимонад и всё такое, — сказал Спорс, на мгновение бросив на меня взгляд, после чего вновь остановил его на окне. — Всё, о чём нас только могли попросить, сэр! Очень долго всё шло благополучно, рапортовать не о чем, и, можно сказать, наши действия имели оглушительный успех! — Мне не нужны исходные данные! Что случилось? — Что ж, сэр, — сказал Сейбр. — Прошу прощения, сэр. Ваша подопечная, принцесса, сэр. Она… — Она взорвалась, мистер Армор, — сказал Спорс. — Она что? — Не в том смысле «взорвалась», сэр! — поспешно прибавил Сейбр. — Не то чтобы там повсюду были, ну... — Маленькие кусочки принцессы или что-то вроде того, — сказал Спорс. — И думать забудьте! — сказал Сейбр. — Селестия ниже и немного слева от меня упаси! Но это было так... таким... — Розовым, — с безумным взглядом сказал Спорс. — Розовым, как конец света. — Мы держали периметр на безопасном расстоянии, сэр! И, не скрою, это отличный периметр! Вам ни за что не отыскать двух жеребцов, которые определили бы периметр лучше нас со Спорсом! — В той мере, в какой два отдельных пони могут образовать должный периметр, — признал Спорс. — Подпёрли дверь диваном, вот что мы сделали. — К тому же мы надлежащим образом предупредили домашних и важных членов окружения! — Посредством панических воплей. — Не скрою, сэр, это и в самом деле было очень громко, поэтому наши крики стали ещё более эффективными! — Хорошо, — сказал я. — Отличная работа в непривычной и определенно напряжённой ситуации, джентльпони. Сейбр оцепенел. — Спасибо, сэр! — сказал он, поднимая копыто в усердном салюте. — Следующее, что мне от вас потребуется, – это помочь сдвинуть этот диван, который вы столь умело переместили под дверь. — Есть, сэр! — сказал Сейбр. — Эм, зачем, позвольте спросить, сэр? — Потому мне нужно туда войти и проверить, как там принцесса. Сейбр мгновение обдумывал это, затем отрывисто кивнул. — Разумеется, сэр. Это же ваши похороны, сэр. Спорс согласно кивнул. — Ваши конфетно-розовые похороны, — сказал он.~***~
В воздухе плавало всё. Кровать, одеяла, хрустальные лампы, гардероб, туалетный столик; все до единого предметы в комнате, что не были физически прикреплены к стенам, висели в воздухе, лениво дрейфуя в умопомрачительном сиянии цвета фуксии наподобие одиночных мыльных пузырей. Всякий раз, когда два из них подплывали друг к другу слишком близко, происходила вспышка белого света, раздавался резкий треск, и они отскакивали друг от друга в новых направлениях. Всё это было вторичным по отношению к моей первоочередной заботе, потому что в комнате плавало кое-что ещё: Е.К.В. Кейдэнс собственной персоной. Принцесса парила в торжественной позе: с запрокинутой назад головой, спина выгнута, крылья болезненно распростёрты, копыта широко раскинуты. Её глаза горели ослепительно-белым, излучая конусы пронзительного света, который прорывался сквозь розовый кокон. Грива полоскала, как знамя на резком ветру. Она была точной копией ангела, древнего и ужасающего. И – шёпот. Звёзды небесные, шёпот. Он реками тёк по комнате; негромкие, шипящие, практически видимые глазу вьющиеся линии звука. Одна из них проползла слишком близко от моего уха, и, пока она проходила мимо, я слышал голос незнакомки: … никогда не смогу повстречать жеребца который останется больше чем на одну ночь должно быть проблема во мне разве нет но что я делаю неправильно что со мной не так... И ещё один: … просто замечательный жеребчик но кобылки не любят хороших жеребчиков им нравятся плохие парни так что они приходят ко мне поплакать когда им больно и я подставляю им плечо но потом они отправляются прямиком к… И ещё: … уже никогда не будет как прежде она всегда любила этот день мы шли в театр а после пили солод что я теперь буду делать что я буду делать без неё... А затем, и это был вовсе не незнакомый, но правильный и изысканный голос Шампейн: ...et après tout après tout demain je serai seule… Какао… … хотела бы я быть той что заполнит пустоту в твоём сердце сладкий но это не я и никогда и никоим образом не буду я ... И, наконец, хриплоголосая маленькая Спитфайр… … вот так ещё один ускользает из твоих копыт на секунду подумала что возможно у меня есть неплохие шансы но это говорит только о том что я слишком напираю на жеребчиков но что ещё мне делать … И потом все вместе, разрывая мои барабанные перепонки, как раздавшийся слишком близко удар грома: ПРИНЦЕССА КЕЙДЭНС ЕСЛИ ТЫ ЗДЕСЬ ЕСЛИ СЛЫШИШЬ МЕНЯ Губы принцессы приоткрылись. — Я слышу вас, — хрипло прошептала она. — Я слышу вас всех… — Кейдэнс, — выдохнул я. Она развернулась вокруг своей оси, стремительно, как змея, и я подавил в себе желание убежать, удрать отсюда, отринув все присяги и обещания, и никогда больше не возвращаться. Слепящий белый свет глаз принцессы просверлил меня насквозь. — Шайнинг Армор! — выкрикнула она. Я не был уверен, была ли то мольба, или предупреждение, или, возможно, и то и другое. — Я здесь, — медленно ответил я. — Я их слышу, Шайнинг Армор, я слышу их и не знаю, что делать… — Мы что-нибудь придумаем, — сказал я. — Нам кто-нибудь поможет. — Никто не сможет помочь! — закричала она, и зеркало на её туалетном столике раскололось пополам. — Я думала, ты сможешь! Я думала, ты можешь знать ответ на мой вопрос! Но ты ошибаешься точно так же, как и все остальные пони, и ты в этом не виноват, но я хотела, чтобы это был ты, а это не ты, и я не знаю, что делать… — Принцесса! — ответил я, с трудом перекрикивая завывание бушующей в комнате бури. — Ваше высочество. Кейдэнс. Я… я не знаю, что происходит. Но что бы это ни было, что бы ни происходило, я здесь. Вы понимаете? Я буду здесь. Кажется, на миг на неё снизошёл покой, и она осела на кровать, которая, в свою очередь, опустилась на пол. Розовый свет в комнате несколько померк до интенсивности, которая только слегка вызывала желание выцарапать себе глаза. — Вы обещаете? — спросила она, её голос звучал душераздирающе по-детски. — Да. — Завтра станет лучше, лейтенант. — Да. Да, так и будет. Мы сядем вместе, всё обдумаем и удостоверимся в том, что это, что бы то ни было, больше никогда снова не причинит вам боли. Что бы то ни было, вы сильнее этого. — Я не верю в себя. — Верьте мне. Верьте моей вере в вас. Настала минутная пауза. — Хорошо, — сказала она. — Отдохните немного. Если я вам понадоблюсь, то буду в гостиной. Прямо за дверью. — Я выпятил подбородок. — Я вас не покину. — Благодарю вас, лейтенант. — Не за что. Я залез в свою седельную сумку, вытащил трёхлистную официальную тиару принцессы, бережно положил её на самый ровный и менее плавающий предмет мебели, который сумел отыскать, и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Когда я вернулся, в зале гостевых апартаментов находился Аурик Перебежчик, он растянулся на диване, которым Сейбр и Спорс воспользовались в качестве баррикады. Я пробыл в спальне принцессы не больше пары минут, но поза грифона была исполнена праздной послеобеденной истомы, словно он устроился здесь час или более назад. Каким-то чудом он смог обнаружить во всём этом беспорядке бренди и вращал его в сверкающем стеклянном бокале. Чиркнув спичкой, он зажёг свечу, и я, вопреки себе, моментально ощутил чувство признательности за обычный, а не сверхъестественный свет. — Итак, — сказал Аурик. — Как тебе это? — Как ты сюда проник? — спросил я, усаживаясь на подушку и надеясь и молясь, чтобы грифон не заметил моей дрожи. — В случае, если мне это необходимо, я могу вести себя абсолютно бесшумно, — сказал он. — А эти несчастные жеребцы у двери в буквальном смысле не в себе. Они не в состоянии заметить хоть что-то, не говоря уж о существе, которое старается остаться незамеченным. Ты не ответил на мой вопрос. Как тебе всё это? — Кажется, она благодарна мне за подарок, — сказал я. — Лжец, — сказал Аурик. — Но лжец настолько ужасный, что я едва ли могу на тебя обижаться. — Послушай, что… с чем же мы имеем дело? — С аликорном, лейтенант. — Он усмехнулся, но в его усмешке трудно было усмотреть веселье. — Разве мы это уже не обсудили? — Да, знаю. Но что... — Наша дорогая принцесса Кейдэнс испытала некоторого рода прорыв. Она всегда ощущала любовь мира, но теперь она чувствует себя в ответе за неё, и по ней только что со всей силы ударил целый город, полный пони с любовью в головах. Любовью, или отсутствием таковой. — Она была права? Ей станет завтра лучше? Аурик сел на диване. — А что, если нет? — резко спросил он. — Что тогда? — Я… — тут я замялся. — Что, если так будет продолжаться всегда? Или, может быть, даже полстолетия, что по нашим меркам едва ли мгновение, но во всех практических аспектах «вечность» для тебя? — Я… не знаю, — ответил я. — Вот именно, — сказал Аурик, снова опускаясь на диван. — Ты ничего не знаешь, Шайнинг Армор. Но сейчас ты хотя бы это признаёшь. Видишь, насколько было бы проще, если бы ты пересилил себя и был нежен с теми двумя прелестными пони на вечеринке? Или с этой пылкой юной вышибалой? — Возможно, я не знаю, что такое любовь, — сказал я, — но уверен, она и не должна быть «простой». — Кажется, за сегодня ты впервые приблизился к истине. — Вихрь там, в комнате. Она испытывает то, чего никогда прежде не чувствовала. Всю любовь Клаудсдейла, и всю боль от отсутствия или потери любви. Это переполняет её, потому что она этого не понимает. — Именно, — сказал Аурик. — Ты знал! И просто бросил её! Целый вечер ты надоедал мне вместо того, чтобы попытаться помочь… — С ней всё в порядке! — крикнул Аурик. — Всё идёт так, как должно! Такова жизнь созданий, подобных ей! Единственная реальная проблема – это выскочка-жеребец, что пытается направить её на путь, неизбежно ведущий к разбитому сердцу, и я справляюсь с этим так, как считаю нужным! Как ты посмел предположить, что я каким-то образом не смог её защитить? — Как, во имя Эквестрии, ты поможешь ей, пытаясь оградить от любого опыта, который может разбить ей сердце? Разве не делаешь только хуже? Разве любившая, и потерявшая любовь, и полюбившая вновь принцесса Кейдэнс не будет способна лучше понять свою роль во вселенной? Аурик застыл. Наши взгляды на мгновение пересеклись. Грифон отвёл глаза первым, но это нелегко ему далось. Он помолчал, рассматривая бренди, который пару раз поболтал в бокале. — Всё это – явный предлог, чтобы заставить меня оставить тебя в покое, пока ты из романтических побуждений преследуешь кобылку, за которой я слежу вот уже почти тысячелетие. Я ощутил в горле комок и сглотнул. — Не думаю, что я тот, кто ей нужен. Я думаю, она ищет того, кто сможет ответить на её вопрос, того, кто сможет помочь ей понять, что такое любовь. Она спрашивала меня об этом сегодня, и, кажется, я всё испортил. — Ах, — сказал Аурик. Я возненавидел нотку удовлетворения в его голосе. — Подходящий для неё пони где-то существует, — продолжал я. — Я чувствую это нутром. И ты не оказываешь миру никакой услуги, угрожая этому пони, или грифону, или кому-то ещё, ужасными телесными повреждениями только ради того, чтобы оградить её от боли. Можем ли мы сойтись хотя бы на том, что ты не станешь этого делать? — Я не связываю себя обещаниями с такой лёгкостью. — Сделай это ради неё, — сказал я. — Сделай это ради Кейдэнс. В этот момент весь мир, казалось, балансировал на лезвии ножа. — Ну хорошо, ладно, — сказал Аурик, небрежный тон снова закрался в его голос. — Раз все мы застряли здесь, страдая, то можем хотя бы немного разбавить боль. Ноша разделённая становится вдвое легче, правильно? — Мы? Я имею в виду, страдаем? — Ну конечно, — сказал Аурик. — Ты страдаешь оттого, что аликорн твоей мечты никогда не будет твоей. Она страдает потому, что космос избрал её на роль прелестной маленькой губки, впитывающей страдания. А я, я… Аурик умолк. — Что ж, — сказал он наконец, прикончив остатки бренди и наливая себе ещё. Мгновение подумав, он отыскал второй бокал и наполнил его, рассеянно оставив на стойке. — Какая тебе разница. Достаточно сказать, что все мы немного пострадали из-за любви. — По дороге сюда, в дирижабле, ты сказал мне, что знал её мать, когда-то очень давно. Всё это время я думал, что ты видишь во мне соперника за её чувства, что-то вроде «бессмертные должны держаться вместе». Но сейчас дело вовсе не в этом. Это твоя путаная версия речи любящего папаши «приведи её домой к девяти». Ведь так? Аурик безмолвствовал. — Ведь так? — Ну? — выкрикнул Аурик, широко разводя лапы в стороны. — Кому ещё это делать? Её отец был полным безумцем, а также он, давайте не будем об этом забывать, мёртв, как камень. Её мать умерла родами. Приёмная тётя – абсолютный лунатик, которая по причинам, возведённым ею до уровня государственной тайны, была бы, между прочим, крайне оскорблена тем, что я использую для её описания этот специфический термин. Ближе всего к роли родителя Ми Аморе был педантичный орден монахинь, который заботился не столько о том, чтобы её растить, сколько о том, чтобы напрочь изолировать её от внешнего мира. — Но разве ты не занимаешься тем же самым? Прямо сейчас? Аурик указал на меня одним когтем. Его клюв несколько раз открылся и закрылся. — Отлично, — сказал Аурик. — Отлично, отлично, отлично, я тебя понял, отлично. — Хорошо. Так ты не собираешься меня убить? Пауза, затем: — Нет. — И ты не собираешься убить будущего молодого знатного жеребчика, который будет увиваться вокруг принцессы с подарками и любовью? — Только если он будет дурно с ней обращаться. А тогда жребий будет брошен. — Если он будет дурно с ней обращаться, — сказал я, — тебе придётся встать в очередь. — Очень смело, лейтенант. — Предпочитаю относиться к этому как к долгу, — сказал я. Аурик обвёл глазами гостиную: часы на каминной полке всё тикали навстречу полуночи, а свет в другой комнате начал гаснуть. В конце концов грифон пододвинул ко мне второй бокал. — Пьёшь? — спросил он. — Не на службе. — К счастью, у тебя пока что выходной. По крайней мере, ещё шестьдесят секунд. — Ты силён в риторике, — сказал я, принимая бокал. — С праздником Венеры. — И тебя, — сказал Аурик. И мы выпили.