Солнечные искры наших душ

      Роса на свежей зелёной траве колыхалась под нежными дуновениями ветра, как и слёзы юной девы на розовых щеках. Она глядела в глаза Солнцу, но не от света на очах её проступили горькие капли, а от слов, что говорил ей сын Велеса и покровитель весеннего ясного солнца. Никогда бы Лелю не посетили думы о том, как горька может быть любовь, которую велено ей дарить юным девам, до сего дня. Как мучительно и больно сгорает сердце под ласковым и чутким взглядом мужчины, но чьи слова безжалостно терзают девичью душу. — Я тоже люблю тебя, дева зари! И Мару люблю. И Ладу. Я люблю всех женщин, ибо от отца я унаследовал буйную неконтролируемую силу эмоций! Но если хочешь, то я буду с тобой и буду твоим. Но лишь на время.       Ярило никогда вразумить не сможет, какую боль он причинил юной деве этими словами. Как можно обещать быть рядом, но при этом не любить? Как можно с кем-то быть лишь на время? Богиня, что несла в своём сердце любовь каждой девушке, что несла на себе Мать-Сыра-Земля, не могла поверить собственному слуху. Обжигающая боль, сменилась обидой. Леля утёрла белым рукавом покрасневшие щёки и с уверенностью взглянула в очи своему солнцу, более не боясь обжечься. — Не гоже так поступать с сердцами дев, Ярило! Не могу я быть с тобой на время! Сердце моё о любви тебе вторит, ежели тебе не принять чувств моих, то так и скажи! Не нужны мне пустые обещания, не могу я сердце своё отдать тебе на растерзанье!       Сын Велеса глядел на фигуру девушки, стоящую перед ней. Освещённая лучами солнца, её коса и сарафан развивались на ветру, который унёс с её щёк остатки слёз, нежные руки были сжаты в кулаки, а в очах пылали искры уверенности. — От родителей твоих досталась тебе не только краса Лады, но и сила духа отца твоего Сварога, Леля. Ты сильная дева, способная на великие поступки. Не серчай же ты на меня, дева зари. Таков уж я. Не гоже мне своё сердце в одни руки отдавать, я хочу дарить свой огонь всем! Ступай же, юная краса, да спасибо тебе за чувства твои ко мне, веками ценить и помнить буду о тебе, Леля, буду тебе другом верным, коль уж не суженным!       Дочь Сварога с болью на губах улыбнулась Яриле, да побежала своей лёгкой поступью по сырой траве, усыпанной весенними цветами. Пусть и легче стало на духу, но сердце ныло и желалось ей побыстрее оказаться в объятиях маменьки, что успокоила бы её своими ласковыми речами, да братьям о случившемся поведать. Вот только последнее было ни к чему. — Ярило! — голос, что обычно напевал нежные мелодии даруя покой обитателям леса, ныне звучит донельзя грозно и сердито.       Милое юношеское лицо исказила гримаса злости. Точно такое же лико, стояло рядом и пыталось удержать пылкого братца от необдуманных действ. — Умерь свой пыл! — вторил ему брат, стискивая в объятиях и уворачиваясь от бездумных кулаков.       Бог Солнца оглянулся на шум, завидев близнецов, одним из которых был необычайно сердитый бог любви, Ярило направился к ним. — Пусти его, Полель. Пущай сделает, что желает, а там поглядим, — с улыбкой проговорил уверенный Бог.       Пылкое юношеское сердце было способно на многое. Особенно если оно принадлежало Богу той самой пылкой юношеской любви, который имел возможность наблюдать как любовь, что зародилась в сердце его дорогой сестры, была растоптана и более того, оскорблена! Выбравшись из пут братских рук, парнишка наносит уверенный удар кулаком по самодовольному лицу. Сложение их было неравно, а потому Ярило лишь слегка склонил голову и с лёгкой ухмылкой взглянул на паренька. — Ну, Лель, уж от кого-кого, а от тебя я ждал лишь понимания — Понимания?! Да как можно так оскорбить сердце юной девы, полной любви к тебе и пустить её на печальные муки?! Ежели мне девица какая признаётся, я ей суженного нахожу, что приголубит, да печаль её заберёт! — Нам с твоим братом нужно обмолвится парой слов, друг Полель, а ты ступай за сестрой, Лель далече вас нагонит, — слова Леля не прошли мимо слуха Ярилы, но и лишние уши в сей беседе им были не нужны.       Полель неуверенно отступил от брата, робко глянув на того, а когда получил одобрительный кивок, пустился по полю за сестрой. Бог Солнца весеннего вздохнул, и потёр щеку, став поближе к Лелю. — Ты не замечаешь, как играешь девичьими сердцами, ясный Лель. Как любо им твоё лико прелестное, да как по нраву им твои сладкие речи, да песни. Но ты знаешь, что никогда они не найдут покоя в твоих объятиях, ибо сам никогда не раскинешь перед ними руки и не подаришь тепло сердца своего. Не гоже Богу Любви своё сердце одной отдавать, то твои речи были, друг мой. Так что вразуми ты моё положение, не может Бог Солнца дарить тепло своё лишь одной, я хочу озарять день для всех и согревать лучами своими каждую деву на нашей земле.       Лель внимал его речам, жмуря свои очи. Не мог он никак оспорить этого, но и принять был не в силах. Может он и желал бы отдать своё сердце в одни ладони, может был тот, для кого оно горит, но страх окутывал разум, что сгорит в чужих руках его сердце, или того хуже навеки потухнет. И он знал, что Ярило эту боль разделяет, прочитал он на лике обеспокоенном всё что нужно и опустился на колено перед Лелем, беря искрящуюся ладонь в свою. — За Солнцем на своде небесном появляется Луна. Что делать солнцу, когда нет его на небе? Не может же оно потухнуть. Оно кому-то светить должно. Тому, кто сохранит эти лучи в ночной тьме. А сердце… Горит. Нещадно обжигает грудину изнутри, что вырвать его хочется! Но убьют. Страшно мне Ярило сердце своё отдать. А тебе лучи свои доверить некому. Украдут ведь и на зарю не вернут! И не будет больше солнца ясного, как и сердца моего горящего. Одни мы с тобой на этой земле, Ярило. Некому нам свет свой доверить.       Юношеская рука осторожно щеки касается, по щетине зрелой проводит, а с пальцев осыпаются искры, благо они не способны навредить хранителю весеннего солнца. Никто из них боле и слова вымолвить не может лишь глядят в свои очи, разделяя душевную тоску. — Ох, люб ты мне, ясный Лель! Ничего не сокроешь от очей твоих, видишь ты сердца юношей насквозь, все их невзгоды и беды прочитать можешь! — Опять ты пустословишь! Негоже о любви на весь белый свет кричать, коли нет её в сердце твоём! Не могу я быть люб тебе, а ежели ты иной смысл разумеешь, то так и скажи! Не кричи о любви попусту.       Губы Ярило мягкая улыбка накрывает, он поднимается на ноги, всё ещё сжимая юношескую ладонь. Лель следом за ним ступает, взор очей отвести не может. Венок на голове бога чудится до боли знакомым, неужели он так и сохранил плетение из весенних цветов, что некогда сплёл для него бог любви, когда они ещё совсем юнцами были? Не скрылся сей любопытный взгляд от внимания сына Велеса, рассмеялся он, да повёл парнишку в чащу. Любопытные зверушки по пятам за ними следовали, пока не привёл их Ярило к ясной поляне. — Отсветило солнце достаточно для сего дня. Пора бы уже уступать небосвод Луне!       Вознёс свой посох Ярило к небу, солнце закатное его в алый окрасило, а вдали послышался цокот копыт, то Семаргл скакал на своём верном коне, дабы озарить ночное небо Луной. Глядел он на Ярило враждебно, пока тот с осторожностью, вкладывая все свои силы, опускал солнечный диск за горизонт. Каждую зарю Лель с братом своим Полелем, прибегали посмотреть, как загорается на небе солнце, благодаря Ярило, и каждый раз лишь восхищение сияло в глаза юного Леля и не был он способен очи свои отвести от силы, что зарождалась перед ним в сильных руках Ярилы, вот и ныне он загляделся на сие действо заката, ибо доселе ему не удавалось увидеть этого во всей красе, другим он занимался в это время, влюблённым позволял на закат любоваться в самом свежем стоге, на самых красивых полянах и самых крепких крышах изб, а сам и не глядел на него вовсе. — Семаргл, друг мой! Отчего же так враждебен твой взгляд, поведай! — озарился Ярило на пришедшего Бога. — Сорока на хвосте принесла, что ты милую Лелю оскорбил своими словами! Негоже богине любви такие речи молвить, — взор его переместился на Леля, что стоял немного поодаль. — А ты что же, ясный Лель, не последовал за сестрой своей, дабы печаль её успокоить? — Я за ней Полеля послал, а самому мне нужно было словами с Ярилой обмолвиться, но, по правде говоря, не только словами, — добавил Лель, глядя как Ярило свою щеку потирает. Семаргл это заметил и одобрительно кивнув Лелю с лёгкой улыбкой, а затем устремился на своём верном скакуне в небо, копыта его искрились, оставляя уже на тёмном синем небе звёзды.       Остались они вдвоём стоять на просторной поляне под покровом неба синего. Бог Солнца, что никогда не знал тепла чужого. Бог любви, что никогда не знал чужой любви. Ярило руку свою крепкую Лелю на плечо кладёт, отчего тот слегка пошатывается, то ли от тяжести, то ли от испуга лёгкого. Вновь заискрились его пальцы, но нет открытого сердца, где они могли бы зажечь огонь любви, а потому лишь таят не успев долететь до травы. — Сохранил бы ты мои лучи, Лель? — Только если ты не сожжёшь и не потушишь сердце моё, Ярило.       Светлая макушка опускается на чужое плечо, а сильная рука тонкую фигуру крепче сжимает. В очи ясные друг другу глядят, да всё молвить что-то хотят, но никак речи уста их не покинут, да и ни к чему они им сейчас. Действа, вот что нужно. Склоняется Ярило к Лелю, да замирает вблизи его очей голубых, словно ясное небо, чистых словно шумящий родник и горящих, словно костёр на Купалу. Не скрылась эта неловкость от взора юноши, поддался он вперёд к богу Солнца, да сомкнулись их уста воедино, сплетая их души и сердца.       Одни они есть в этом мире. Некому им доверить свет сердца своего.       Кроме друг друга.