Око за око...

Громовой хохот раскатывается по коридорам кипящей лавой, затекает в уши, давит, жжет. — Откуда мне знать, сын Феанора? ОТКУДА МНЕ ЗНАТЬ?! Языки бешеного пламени медленно ложатся на плечи, стекают шелковым плащом волос, но губы — обескровленные, бледные — по-прежнему изгибаются в издевательской ухмылке, а золотые змеиные глаза, подведенные черным и алым, горят невероятным интересом и насмешкой. — О, я знаю все. Я все вижу. Вспомни, как меня называли в Амане, сын Феанора. Маэдрос уже жалеет, что не сдержал в себе отчаянно-гневный восклик. Раскаленное клеймо едва не касется кожи, скользит над ней, обжигая бесследно. Распахнутый глаз с вертикальным зрачком. Змеиный, немигающий… точно такой же, как на стягах засадного отряда, пленившего его, под короной с тремя камнями и трехглавой горой. На гербе медленно шагающего вокруг с клеймом майа. Майа-предателя. Майа-чародея. Майа-палача. — Ну же, ты неглупый юноша, Майтимо. Ты должен был… слышать это прозвище, — огненно-золотые пряди соскальзывают расплавленным металлом с плеча, струятся прямо по обнаженной, вскрытой хлыстом коже, когда тот склоняется к пленному принцу… королю. — Око Моргота, — с усилием выдавливает из себя ответ нолдо. Бледные сильные пальцы скользят по его спутанным волосам, по шее. Откидывают в сторону медно алые пряди, обнажая кожу. — Верно. Понимаешь ведь, почему меня так назвали?.. — Ты… шпионил за нами. Высматривал, изучал… и передавал все, что видел. Моргот практически сам видел происходящее в Амане твоими глазами. А ты всегда был там, где Аулэ. Маэдроса трясет от омерзения и отчаяния. Бледные пальцы в мелких ожогах и мозолях (характерных для труда ювелира и кузнеца, пожалуй, но никак не для палача и мастера пыток, но как такое может быть!..) касаются скулы, скользят по подбородку, заставляя поднять голову. — Верно, снова верно, — мурлычет первый Советник Врага. — И я до сих пор — его Всезрячее Око. И всегда им буду. Потому — я знаю все. — …тебе не известно, что такое настоящая верность. Ты предатель. Ты… Феаноринга снова глушит хохотом. Затапливает, душит… Клеймо ложится на решетку жаровни, поддерживающей раскаленными железные инструменты. Пальцы касаются черной короны… и медленно сдвигают ее назад, обнажая высокий красивый лоб. Из-под нее течет по искаженному злостью лицу золотая кровь. И Маэдрос вздрагивает, чувствуя невыносимо тяжелый, необъяснимый взгляд. Кровь из ран на голове заливает ему глаза, и он видит неясно, потому сложно различить, что сияет там, где выступ короны полностью заслонял кожу майа. Но он… догадывается. — Это вам не известно, что такое настоящая верность, братоубийца, — смеется Пламенный, вновь беря в руки клеймо и разогревая его в мгновение прикосновением пальцев докрасна. — Моя же проверена огнем и железом. И феаноринг, хоть и пытается прямо держать спину, инстинктивно дрожит и горбится, едва не сворачивается в клубок — лишь цепи не дают, — только бы хоть на миг отдалить новую вспышку боли. — Что ж. После этого ты сможешь не бояться удара в спину, Майтимо… когда-нибудь поблагодаришь. Если, конечно, выживешь. Раскаленное железо впивается в кожу тысячей острых жгучих клыков, но хуже то, что Маэдрос слышит. Он слышит мучительный, долгий и дрожащий крик — свой крик. Но где-то вдалеке, в глубине сознания он словно… эхом его узнает. Когда-то давно он… кажется, слышал такой же. Когда-то очень-очень давно… …Майрон смотрит на раскаленное железо в руках у бывшего учителя, и не до конца верит в происходящее. — Мастер Аулэ… Вала молчит. В тяжелом и темном от горя и разочарования взгляде нет ни искры понимания и сочувствия. — Эонвэ! — командует Кузнец, переводя взгляд с неверного ученика за его спину. — Подержи его. Я не хочу навредить… больше чем сочтено необходимым. — Но… он и так… скован… — шелестит голос Глашатая Манвэ, растерянный и сорванный от слез. Эонвэ — единственный, о ком Майрон жалеет. Мелькор с ним, с учителем. Аулэ не был способен даже отличить его от остальных. Остальные Валар ни в грош его не ставили, а майар игнорировали. Лишь его братья и сестры как-то умудрялись держаться рядом… но никогда не выдерживали темпа и жажды развития. Отставали. Пытались придерживать. Заковать в рамки, установленные Валар. Лишь Эонвэ… оставался всегда рядом. Лишь его было Майрону жаль. Сложно пережить предательство самого близкого. Сложно пережить его наказание. И… Эонвэ лишь предстоит познать боль от того, что рано или поздно именно ему придется встретиться с Пламенным в бою — но уже по разные стороны. Это тоже пережить сложно. Позволять же ему еще сильнее запачкать руки, стать причастным к этой несправедливости… к такой жестокости, бессмысленной и непоправимой… нет. Это было недопустимо. — Его лицо. Намо дал точное указание. — Обрывисто выдыхает Вала Аулэ. Эонвэ шелестит крыльями, делая шаг к закованной в цепи огненной фигуре. — Ты хочешь, чтобы я… — Не думай даже прикасаться ко мне, пернатый! — звенит яростный и гордый смех. Майрон поднимает голову и усмехается в лицо бывшему учителю. Без страха. Без раскаяния. — Я сожгу любого, кто посмеет попытаться удержать меня. Хотите заклеймить за то лишь, что я рассказывал правду тому, кто иначе не мог ее узнать? Что ж. Я приму это с честью. Он собственный голос не узнает — хриплый и ровный, уверенный, звонкий. Раскаленное клеймо приближается к его лицу, и глаза сами почти закрываются от жара — этот металл специально создан так, чтобы раскаленным обжигать даже Духов Огня. Это клеймо Аулэ было порученно выковать специально для него. Мифрил — так назвали этот металл. Светлое звездное серебро. У него не хватало жара, чтобы раскалить его даже. Аулэ сделал это кратким касанием пальцев. — Ну же, учитель, — ухмыляется вновь майа, явно издеваясь, и несмотря на жар, держит глаза распахнутыми. — Поздно отступать. Вы ведь послушаете приказа Голоса Эру и Главы Совета Валар, да?.. Вы ведь верны их… законам. — Молчи. Я могу промахнуться. Я ведь… знаю, что ты любишь симметрию. Нужно поставить ровно, — роняет дрогнувшим голосом Кузнец, но глаза его горят яростью первозданного пламени. — Надо же. А имя постоянно забываете! — притворно ахает майа, сжимая растекающиеся в огонь руки. Фану с него содрали еще прежде, чем поставить на колени посреди пустой кузни. Он смотрит на клеймо. На Аулэ. И ждет. И когда раскаленный металл медленно касается его сути, он не жмурится. Лишь кричит от безумной, стирающей сознание боли. Так раскрывается его новое Око. Вибрирующий крик растекается лавой по кузне, выплескивается на улицу. Течет потоком огня по слуху жителей окружающих домов. Эонвэ всхлипывает за его спиной. Крик гаснет в недрах каменных коридоров. Маэдрос едва дышит. Странное ощущение — он словно… видит, чувствует, что происходит за его спиной. Почти наяву может узреть, как усмехается майа с клеймом в ладони, остужающий железо так же быстро, как-то раскалилось. — О. Ты уже почувствовал это, верно, маленький нолдо? — усмехается тот вдруг, и Маэдрос вздрагивает. — Ты привыкнешь со временем. Даже если однажды мой Владыка позволит такому ничтожеству покинуть эти подземелья… мой подарок останется с тобой навечно. Больше никто не сможет зайти к тебе со спины для удара — ты все равно увидишь. Маэдрос смотрит на майа — и вдруг усмехается, пряча лицо под волосами. — Ты пытаешься собственную боль скрыть под бравадой. Твое третье Око тебе ненавистно… было. Но ты поступил умно, — хрипит он. Пламенный смеется — холодно и натянуто. — Ты слишком умен для того, кто пошел за Феанором. Да. Я сделал свое клеймо своим знаком. И знаешь… я не жалею о нем. Оно не было зря. Ничто не было зря. Маэдрос отворачивается, по-прежнему ухмыляясь. — Глупое решение. Око за око… — …и мир прозреет. Этого я и желаю. Скрежещут механизмы и цепи, вздергивая ослабевшего нолдо за руки с колен. Тот смотрит на майа врага — и на миг видит… что-то от себя самого. Пойти в безрассудство за тем, в кого веришь, претерпеть невыразимые муки и потери… и впереди еще века бесконечных поражений. — Нет, Таурон. Мир ослепнет. Тебе не нужна чужая боль. Ты хочешь уйти в нее от своей. — …рано или поздно, Нельофинвэ, ты меня поймешь, — усмехается майа, любовно вытирая платком ошметки прикипевшей плоти с клейма. Оборачивается. — Иногда сделать свою боль своим знаменем — единственный способ с ней жить. Проходят годы. И однажды Маэдрос, Однорукий Король-Пламя, понимает эти слова, глядя на бережно зашитую и давно зажившую культю. «Сделать боль своим знаменем… кто бы знал, от кого я получу такой совет и когда». Он вплетает в волосы золотую ленту и закрепляет протез на руке. — Мой король! — один из нолдор его отряда врывается в шатер. — Сигнал атаки! — Вперед. Разобьем, наконец, их последние силы.