Замысел

На ватных ногах я подошёл к окну, резким движение раскрыл шторы и чуть было не ослеп. Снежинки отражали свет, больно царапавший мои окуляры. Я обомлел, нет, я охуел от зрелища снегопада. Мне казалось, что ещё вчера на улице цвела сирень. А теперь только грязь и серость, которая своими цепкими лапами карабкалась от самой земли до этого окна. Целых... Целых не-знаю-сколько этажей. Глазомер меня подводит, вдобавок, я ни черта не вижу из-за снега, всё также бьющего по моим глазам, так что оценить сложно. Вообще, это довольно странно-страшное ощущение. В полной мере я его не испытывал по понятным причинам, но, если бы кто-то просто случайно попал на моё место, то точно бы сидел на очке. Я про ощущение того, что ты не помнишь, где ты засыпал и не знаешь, где проснулся. Общее понимание есть, благодаря той же адской головной боле и куче бедолаг, валяющихся тут и там. Но конкретное место вспомнить или узнать невозможно. Я всё это время думал про цветущую сирень и неожиданно меня потянуло блевать. Я дёрнул за ручку окна, распахнул его с тревожным треском, видимо разъебал хрупкий механизм, и выплеснул всё из себя. Вновь я подумал о сирене и вновь мне стало плохо, но блевать было уже нечем, поэтому страдать пришлось морально. Её волосы были созвучны с сиренью. Её тело было таким же синеватым, когда врач со скорой прекратил попытки её откачивать, сказав, что она мертва уже пару часов. Тогда я сразу подумал, что сейчас он примется за меня и вызовет мусоров. Я сиганул в окно и дал дёру так, как ни разу не бегал. Это был последний раз, когда я видел свою любовь. Не помню даже, как давно это было. Вроде на улице тогда было серо и грязно, а ебальники у всех были хмурые. Настолько, что они наверное были готовы только ради забавы сдать меня ментам, так что я не останавливался и бежал долго. В глубине квартиры кто-то стонет. То ли от немощности, то ли от того, что его пытаются выебать, пока он или она лежат с пеной у рта. Разницы нет. Я вновь делаю попытку взглянуть в окно. Там, на детской площадке, бегают дети. Я ненавижу их всем сердцем. Но что-то екает в груди. Что-то связывает меня с детьми. И это не отцовство, я уверен. Это сложное воспоминание. Далёкое. Более десяти лет назад? А может все двадцать? Важно другое. Сейчас важно другое. Я ковыляю из комнаты в коридор, прижимаюсь, ползу по стене в поисках ванны. Вваливаю туда своё тело и склоняюсь над раковиной, прямо перед зеркалом. Пару шагов назад под моими ногами прохрустел шприц. Каким уёбищем надо быть, чтоб просто бросить на пол эту хуйню. Я всем весом давлю на раковину. Мой спасательный круг, я держусь за неё из последних сил. Кажется, она вот-вот сорвётся и я вскрою своё лицо керамикой. Но она держится. Поднимаю взгляд и вижу свое опухшее лицо. Самое мерзкое. Нет. Жалкое зрелище, что я мог увидеть. Как зовут? Василий. Это я помню. Что с детьми? Почему? Я перебираю в голове все варианты что мог вообразить. Я не отец. Как минимум, точно не помню этого. Я, спасибо господу, не педофил. Не ребенок. Не ребенок. А сколько мне? В прокаженном скошенном лице я узнаю молодого парня. Амбициозный студент педиатрического. Двадцать два года. Именно в этом возрасте он впервые попробовал метадон. Отчисление уже через полтора года. За систематические неявки в ВУЗ. Я "доволен" ответом на вопрос, но нужен ответ на ещё один - сколько мне? Я стою на всё той же кухне и пью холодное пиво. Прошло уже три часа. Могу с уверенностью сказать, что часть торчей больше не проснётся. Всё моё тело болит. Печень, желудок, кости. Кости выворачивает. Мышцы. Голова. А мне...мне всего тридцать четыре. Но мои органы уже полуразложились. Как и моё тело. Как и мой дух. Моя бабка дожила до семидесяти. Когда она думала о том, что делала тридцать лет назад, она вспоминала возраст, когда ты только начинаешь стареть. Тридцать лет назад я ходил под стол. А десять лет назад моя жизнь только начиналась, по сути. Быстро началась, и быстро закончилась. Мне так страшно от этого, что хочется зарыдать и забиться в истерике. Страшно от того, что невозможно прожить тридцать лет так как я и сказать, что ты вообще жил. Я хочу встать. Перед всем миром. И закричать. Эй вы, что вы нахуй сотворили? Я только начал жить! Почему я уже должен умирать. Почему? Почему у меня так мало воспоминаний. Почему Господь дал мне только десять лет Почему захотел, чтоб всего за десять лет я понял ценность жизни и достиг всего, и когда у меня не вышло, так страшно наказал меня. Значит, такова судьба. Мы не несем ответственности за то, что происходило и произойдет с нами. Это всё вина господа. Его замысел. И вместо того, чтоб сказать "Я понял, Господи, я грешник, я умоляю, прости меня", даже на смертном одре, я скажу "Надеюсь, что есть кто-нибудь ещё выше. Кто накажет тебя за страдания, на которые ты меня обрёк". Я нащупываю в кармане антипсихотики, которые позаимствовал у одного из местных. Ему-то похуй. Посиневшие не возникают. Ковыляю до почти полной бутылки с джином и вливаю в себя всё это залпом. Ариведерчи, пидарасы