Сок голубой агавы

— Эй, Джиггер, принимай бар, — Мадлер бросает мне полотенце. — Сегодня после полуночи я в привате. Рука вздрагивает. Янтарные капли Hennessy проливаются на стойку. Стальным боком холодит пальцы мерный стаканчик-джиггер, мой тёзка. Или я — его. Дозировать я умею — ингредиенты коктейля, информацию, людей. Только я сам себе джиггер — предпочитаю отмерять на глаз, по наитию, когда Мадлер не смотрит разумеется. По мне так измерять стаканчиком — превращать творчество в механику, это лишает напиток души. С таким вольным подходом к рецептуре не удивительно, что я до сих пор работаю в общем зале, хотя, наверное, что-то во мне есть, раз Бурбон взял меня в свой бар. А это — бросаю взгляд на пролитый коньяк — так бывает, когда чего-то очень хочешь, но по сути не ждёшь. Поднимаю глаза. Апельсинка у барной стойки поджимает карминовые губы в завистливом “м-м-м” и наверняка задается вопросом "кому же надо так удачно дать?" Приват — мечта персонала "Голубой агавы", там за ночь поднимают столько, что в общем зале не заработать даже за неделю. Только туда так просто не попасть. Бар для нашего хозяина Бурбона скорее хобби, а вот в привате делаются его главные дела, там бывают важные люди в дорогих костюмах, непременно окружённые плечистыми бодигардами. Персонал должен соответствовать — просто удачно перепихнуться за место тут не выйдет. Чтобы стоять за стойкой в привате, нужно быть чёртовым профи-Мадлером. Да, попасть в приват — мечта. Только для меня дело здесь совсем не в щедрых чаевых. У меня другая причина. Принимаю бар, оглядываю фронт ночных работ. В "Голубой агаве" нет имен — у каждого здесь свой мотив их не называть — но для удобства я зову постоянных клиентов на собственный лад. Вон в углу зала грустит Абсент, а Две Водки что-то втирает Хэнки-Пэнки-Повторить. Апельсинка, дорогой транс-эскорт, украшает центральное место за стойкой. Всегда безупречно одет, накрашен и всеяден — пьёт всё, что нальют, неизменно добавляя "и сверху апельсинку". К полуночи в бар как будто подъехала электричка — все столики заняты, у стойки не протолкнуться. Наливаю, смешиваю, треплюсь с Апельсинкой и поглядываю на часы. Жду свою причину. И вот проём чёрного входа заполняет знакомая квадратная спина бодигарда, а потом в зеркалах холла мелькает отражение. Решительный разворот плеч, звериная грация движений и снег волос. Его я зову Бланко. И он здесь. Живот подводит, запинаюсь на полуслове. Апельсинка вторит мечтательным вздохом. Согласен: Бланко я бы дал с первого взгляда. А он может быть даже и взял. Правда для этого нам надо пересечься в едином пространстве. Бланко, пожалуй, даже не правая рука в делах Бурбона. Он — его голова. И моя головная боль, напряжение в джинсах, пролитые на барную стойку капли из-за дрожи в руках с тех пор, как я его увидел. Бланко никогда не появляется в общем зале, проходит сразу в приват. Шансы на пересечение стремятся к нулю. Всё решает случай и Шейкер, подменный бармен: — Эй, Джиггер, в приват нужен барбэк — у Мадлера запара. Похоже, мне повезло. Сдаю бар Шейкеру и спешу навстречу мечте, оставляя позади разноголосье общего зала. В привате зал меньше, здесь темнее, спокойнее, респектабельней. Те самые важные люди в костюмах, расположившись небольшими группами за столиками, негромко беседуют. Официанты снуют молчаливыми пчёлами. Мадлер удавится, но не пустит за бар никого из них. Я — свой, меня можно. Занимаю рабочее место позади Мадлера. Я готов мыть стаканы, подносить лёд, только бы находиться здесь. Бланко выхватываю глазами сразу. Он о чём-то говорит за стойкой с Бурбоном. Впервые вижу его так близко, почти не дышу. Он ощутимо старше меня, но неожиданно молод, только светлые волосы прошиты серебряными нитями проседи. Сбой дыхания спешу компенсировать погружением в работу. Когда оборачиваюсь с ведёрком колотого льда, Бурбон куда-то подевался, а Бланко курит за стойкой один. Чётко вырезанные ноздри раздуваются как у барса, который увидел добычу. Не отрываясь, смотрит сквозь завесу сигаретного дыма на меня. Это даже слишком идеально, почти классика и… как-то обычно. Взмахом руки Бланко отметает попытку Мадлера предложить ему что-нибудь выпить, кивает в мою сторону — вот этого хочу. Обычное на этом заканчивается. Бланко смотрит с любопытством и вызовом. "Угадаешь, кто я?" Глаза у него прозрачные, но это не лёд. Они пьянят не крепостью водки или виски. Они как сок. Свежий сок голубой агавы. Вздрагиваю. Он — текила. Текила Бланко. Никаких миксов. Чистый напиток. Узкий цилиндрик шота-кабальито звякает о стойку. Бутылку достаю не из холодильника — выхватываю с полки над головой. К черту джиггер — я сам знаю сколько, даже если Мадлер вот-вот испепелит меня взглядом. Наполняю шот одним точным движением, утапливаю в нём тонкую дольку лайма. Никакой соли. Соль убивает то, что на моей родине называют alma — душу текилы. Придвигаю шот к Бланко, как будто предлагаю ему фирменную выпивку и себя. Справа Мадлер застывает в священном ужасе. Неохлажденная текила без соли — слом его шаблона. Бровь Бланко ползёт вверх. "Ты уверен?" Уверен, как этикетка на бутылке текилы Бланко — "100% Pure Agave". Сигарета умирает в пепельнице. Пальцы Бланко подхватывают шот. Пьёт он одним длинным глотком, а жидкий огонь по венам течёт у меня. Уголок его твёрдого рта дёргается, глаза прикрыты. И вдруг он поднимается, выходит из зала, больше на меня не взглянув. Остаюсь за стойкой в недоумении. Ему не понравилось? Я не угадал? Я… я что? Мне отвечает громкий шёпот Мадлера: "Ты рехнулся." Скорее всего да. Почти наверняка. Это правда, как и то, что, похоже, мне придётся искать другую работу. Но уже следующая ночь, а я всё ещё здесь. Новость приносит вездесущий Апельсинка, который знает всё наверняка. — Джи-и-иггер, а кого это у нас сегодня снова хотят в привате? Судя по лукавой улыбке, одобряет тот факт, что я наконец кому-то удачно дал. Если бы. Бланко теперь приезжает каждую ночь, и на её остаток я становлюсь его личным бартендером. Когда он задерживается, у меня мандраж. Что у него с Бурбоном за дела? В округе сейчас неспокойно, частенько постреливают — Бурбон даже охрану бара усилил. Вдруг что-то случится, и мы больше не увидимся? Но Бланко приезжает. Мы молчим — я принял его правила. А он — мои. Правда на текилу без соли он смотрит всегда как в первый раз, будто бы дает мне шанс передумать, но я упрям. Иногда играть в молчанку становиться невмоготу, и я было открываю рот, чтобы с ним заговорить, но замолкаю под взглядом, в котором читается непререкаемое "молчи" с капелькой возмущённого "хочешь-всё-испортить?". Игра продолжается: я наливаю, он выпивает. Никак не распробует текилу или меня? Сегодня спешу на главную встречу этой ночи — пусть она снова будет без слов — с предчувствием чего-то неизбежного. В привате никого. Неужели это случится сегодня? Хочу почти так же сильно, как боюсь всё испортить. Это как будто тебе очень нужно кончить, но притормаживаешь, растягиваешь удовольствие, потому что знаешь: так случится у тебя ещё много раз, но такого как этот уже не будет. Бланко отпускает бодигарда, и тот нехотя, но подчиняется. Мы остаемся вдвоём. Нарушаем правила оба и сразу. Расстегиваю пару пуговиц на рубашке — здесь безумно жарко. Текила прозрачной струёй стекает из гейзера в шот. Бланко снимает пиджак. Губы его обнимают стеклянный край стаканчика. Он пьёт медленно, тягучими глотками. Как будто пьёт меня. Беглыми мазками взгляда ласкает моё лицо, губы, шею. Интересно, как бы он назвал меня, если бы нарушил обет молчания? Cariño? Chiquito? Я готов быть для него кем угодно, но хочется кем-то бóльшим. Пустой шот опускается на стойку. Два пальца описывают едва уловимый круг жестом "повтори". Как будто растягивают меня изнутри. Бросает в горячий пот. Наливаю ему и — да пошло оно всё — себе. Опрокидываю текилу в рот. Горло обжигает, и мы в унисон потрясённо выдыхаем. Воистину, у нас с Бланко всё намешано по странному рецепту. Ладно не сказав ни слова — с кем не бывает? — но мы трахаемся взглядами, движениями пальцев, вкусом текилы на языке, даже не прикоснувшись друг к другу. Я не выдерживаю, выхожу из-за стойки. Он поднимается навстречу. Мы так близко, что чувствую его тепло, травяной запах кожи, напряжение мышц, пью текилу из его дыхания. Но он не прикасается — его тело замирает в миллиметре от моего. В его глазах "не думай даже", но обещание, что это когда-нибудь случится. Да когда же, мать твою, когда?! Сквозь ватную тишину в уши проникает шум из коридора, отрывистая перекличка голосов. Прислонившись к стойке, стараюсь отдышаться, прийти в норму. Но разве у нас что-то может быть нормально? Краем глаза замечаю тень в углу и чёрную дыру пистолетного дула. Отталкиваю Бланко в сторону за миг до выстрела. Сердце колотится в горле, когда вижу, что Бланко на полу, а на его плече распускается алый цветок. Как будто агава цветёт единственный раз в жизни, перед тем как умереть. Зал моментально заполняется секьюрити бара, и пока они скручивают воющего стрелка, подоспевший бодигард на пару с откуда-то появившимся Бурбоном, пытаются оттащить меня от Бланко. А я, вцепившись в мокрый от крови рукав его рубашки, несу какую-то чушь про то, чтобы он не смел умирать, пока мы не закончили. Бланко медленно садится на полу, оперевшись спиной о барную стойку, отметает все вопросы взмахом руки — всё потом — и пальцами рисует в воздухе неровный круг. "Повтори". У меня трясутся руки, когда я наливаю текилу, вкладываю шот в его холодные пальцы. Глаза набухают солёной влагой, под веками печёт. Впервые слышу его голос: — Ш-ш-ш, mi alma… Не милый, не мальчик. Душа моя. Прорывает слезами, но это слёзы облегчения. Бланко ладонью стирает капли с моей щеки. — …не надо соли, ты же знаешь. Утыкаюсь губами в его здоровое плечо. Я знаю. Теперь знаю наверняка — для нас двоих это правильный рецепт.