Пестики и тычинки

Если бы у Мейсона Тало были детские фото, то это были бы фото небольшого бело-красного бутона, с крохотным корешком, который его родители позже «укоренили» на одном из пустырей города, чтобы однажды там вырос респектабельный дом с тремя спальнями, большим гаражом и уютным бело-красным фасадом. Идеальная маскировка для монстра прямо посреди человеческого муравейника… ах, простите, мегаполиса. Прямо как раковина для улитки. И, точно так же, как у улитки, внутри прячется плотное мясное содержимое. Только вот мозгов у Мэйсона Тало не в пример больше, чем у всех улиток Зловещей долины вместе взятых. И любопытства тоже. — На самом деле наш вид до ужаса территориален. Стоит одному из нас подрасти, как он тут же становится конкурентом для обоих родителей. А ведь я помню то короткое время, когда инстинкты велели им обращаться со мной крайне нежно. Он наклоняет голову вбок, рассматривая человеческое тело, сидящее прямо перед ним на широком «мясном» выросте, имитирующем диван. Сейчас в имитации уже нет никакого смысла, поэтому видна блестящая влажно-алая поверхность и пульсирующие прожилки крупных сосудов. Человеческое тело — твое тело. И самое удивительное тут — тело еще живо, дышит, смотрит, слышит, может говорить. Может… хотя, кажется, любая речевая деятельность намертво парализована видом стен из плоти вокруг. Мэйсон, — марионетка дома, — единственный кусочек чего-то хотя бы отдаленно похожего на обычный реальный мир. Две руки, две ноги… дьявольски красивый бутон-приманка, имитация человека вслед которому будут сворачиваться головы как мужчин, так и женщин. — У нас нет никакого определенного периода размножения. Если бы мы отпочковывались друг от друга как те же самые цветы, то давным-давно вымерли бы, просто из-за нехватки пищи. На самом деле я даже не знаю когда, как и почему кому-то из нас вдруг приходит в голову идея о размножении… но в этот момент агрессия словно отключается и мы можем на короткое время сойтись… для процесса зачатия. Он подходит ближе, опускается на край имитации дивана и накрывает своей широкой ладонью ладонь своего гостя. Твою ладонь. — Может быть тебе просто повезло. Может быть мне просто любопытно. За тобой пришлось охотиться так долго… Ходить следом. Назойливо маячить перед глазами. Названивать на сотовый, отправлять бесконечные сообщения. Постоянно предлагать просмотр за просмотром, рекламировать себя и свои услуги. Кажется, у Мэйсона никогда еще не было столь трудного и упрямого клиента. Настолько трудного и упрямого, что охота превратилась в нечто маниакальное. — Мы ведь не на каждого встречного бросаемся. У нас есть свои… вкусы. Запах, внешний вид, определенный возраст или характер — у каждого Риэлтора свой триггер. Процесс заключения контракта и взимания оплаты крайне интимен. Арендатор, по сути, становится частью дома, вливается в него, питает его… Пальцы Мэйсона сжались, на мгновение превращаясь в самую настоящую ловушку, крепкий капкан из которого не выбраться, не отрезав саму кисть. — Мне нравится твой запах. Мне нравится твой характер. Ты так долго отказывался, но при этом ни разу мне не нагрубил. Я хотел бы заключить с тобой не совсем стандартный договор. Он смотрит искоса, но явно замечает все — как судорожно бьется жилка пульса под кожей, на хрупкой человеческой шее, как по чужим вискам стекают крохотные капельки пота. — Жарко? Мэйсон снимает одну из капель кончиками пальцев, выпуская твою ладонь и тут же температура в помещении немного падает, точно так же как и влажность. При этом все внутри [в нутре] приходит в движение, как при вдохе. — Не стоит надолго оставлять вентиляцию открытой — мы же не хотим пересушивания слизистой? Думаю, будет проще избавить тебя от лишней одежды. Все та же ладонь пробирается под ткань, поглаживая вспотевшее человеческое тело. Здесь действительно жарковато… как и должно быть в самой глубине огромного живого организма. Горячо, влажно… и все пульсирует, отчего голова начинает кружиться, а разум кричать в ужасе. Пиджак Мэйсона буквально растворяется в спинке «дивана». Они ведь по сути, части единого целого, — части д о м а, — что сам Мэйсон, что его одежда. Чем-то отдельным является исключительно телефон, иначе он вряд ли смог бы с него звонить. А все остальное, — даже визитка в нагрудном кармашке, — это кусочки растительного механизма, как отлетающие листья. Одна из этих визиток сейчас валяется на полу, выпавшая из человеческих рук, скукоженная и высохшая. Такая сухая и ломкая, что ей уже не быть поглощенной обратно, не вернуться в цикл дома. Да, сейчас ты понимаешь. Сейчас ты осознаешь. Сейчас, все детали встают на свои места, открывая поистине чудовищную картину. — Тебе страшно, мой дорогой клиент? Пальцы Мэйсона обхватывают твой подбородок, поворачивают голову, чтобы смотреть глаза в глаза. Нужно ли ему это? Наверняка нет, ведь Мэйсон вокруг и всюду… но так намного забавнее, намного интереснее, взаимодействовать с тобой через приманку, словно играть в большие куклы. Он сам двигает твою голову, вынуждая согласно кивать. — Да-да-да, тебе так страшно. Это совершенно правильная реакция на все происходящее. Но мне хотелось бы увидеть не только ее. Из псевдо-дивана вырастают щупы — длинные и короткие, одинаково мясистые и при этом мягкие, обхватывая тело человека за плечи, за талию, подтягивая ближе к имитации спинки, ресстегивая пуговицы и молнии, путаясь в волосах и поглаживая кожу. Во рту вдруг появляется странный искусственно-фруктовый привкус… как если бы тебе вкололи какое-то лекарство и не твои рецепторы ощутили запах/вкус, но сам мозг. На самом деле это один из щупов прижался к твоей коже на шее, сливаясь с ней, проникая под нее тонкими-тонкими ниточками-иглами-сосудами, делая тебя частью дома… возможно именно так бы ты и умер, если бы Мэйсон хотел лишь утолить тобой свой голод. Но сейчас он закачивает в тебя совсем не пищеварительный фермент… скорее феромон. От него страх уходит, растворяется, пропадает где-то на задворках сознания, а тело расслабляется, становится аморфным и бескостным. — Да, так лучше. Ладонь Мэйсона ложится тебе на подреберье, он с откровенным интересом и любопытством, написанным на лице, слушает/считает твои вдохи и выдохи. — Вы, люди, такие маленькие. Не больше наших приманок. Никак не могу представить себе каково это — помещаться в таком узком и тесном пространстве, не иметь корней, быть столь хрупким… беззащитным. Ладонь сползает ниже, на живот, ощупывая его, надавливая пальцами, как мог бы давить врач, пальпируя. — Я ведь совсем ничего не потеряю, если оставлю тебя себе. Ты наверняка ешь совсем мало. Зато такой забавный. И, может быть, мои семена прорастут в тебе. Хочу узнать заново, вспомнить каково это — нежность. А раз ребенком мне уже не быть, то почему бы не стать родителем? Мысль оказаться почвой для взращивания чужого семени уже сама по себе должна пугать… но тебя сейчас ничего не пугает. Да и для чего ты вообще сюда пришел на самом деле? Только ли посмотреть предложенный риэлтором дом? Или скорее ты хотел посмотреть на самого риэлтора? На его длинные пальцы с узловатыми костяшками, на его породистое и такое идеальное лицо. Приманка Мэйсона Тало выглядит восхитительно — с этим невозможно спорить. Импозантный седовласый джентльмен в неопредленном промежутке лет от сорока до шестидесяти, с прекрасной фигурой, с обхдительными менерами… с его взглядом, которым он оценивает тебя, будто измеряет метровой лентой, а потом удовлетворенно резюмирует что ты подходишь ему. Он и сейчас может это подтвердить. Твой характер, твои эмоции, твои слова — все это ему подошло, потому ты здесь и находишься. Потому ты все еще жив. Потому к тебе и прикасаются с таким неподдельным интересом, с любопытством, с желанием изучить. — Мне всегда было интересно посмотреть как вы ведете себя вблизи, если вас не есть. Тебе даже не обязательно говорить — он делает это за двоих. А может быть через свои щупы он уже достаточно пророс в тебя, чтобы слышать мысли, чтобы считывать нервные импульсы и пробовать на вкус твои чувства. Волосы, лицо, тело, руки и ноги — не остается ни единого кусочка твоего тела к которому он бы не прикоснулся, узнавая текстуру, отслеживая реакции, рефлексы. Собирая вздохи и тихие стоны, от нажатий и поглаживаний. С каждой секундой в глазах его приманки можно было увидеть как все сильнее разгорается пожар интереса, как медленно, но верно он теряет контроль. В некоторый миг внутренняя поверхность дома содрогнулась и твое тело почти утонуло в имитации дивана, в переплетении чужих нерных окончаний и волокон. В тот самый миг когда приманки стало слишком мало, когда Мэйсону захотелось почувствовать тебя целиком, будто сунув в рот всего, но не разжевывая, а обвивая языком, облизывая, обсасывая, будто самый лучший в мире леденец. Только у Мэйсона нет языка. Есть он сам — весь, огромный организм, чувствительный каждой своей клеточкой и желающий прикоснуться этими клеточками к тебе. Как легко было бы тебя проглотить. Как легко было бы тебя съесть и не заметить этого. — Нет-нет-нет. Так нельзя. Он буквально втискивает всего себя, все свое необъятное сознание в приманку, буквально выдирает твое тело из самого себя ее руками, чтобы взять собственные чувства и желания под контроль. — Я не буду тебя есть, дорогуша, я ведь о б е щ а л. А я всегда держу свое слово. Даже если ты уже совершенно не против быть съеденным, накачанный чужими феромонами и сам дьявол не знает чем еще. Не говоря уже о том, что твое тело покрыто разными жидкостями чужого организма. Вполне возможно, что и тем самым семенем, ведь ты совершенно не представляешь, как эти чертовы дома размножаются. — Точно так же как и люди. Почти. Он действительно считывает твои мысли, слизывает их и катает во рту, как конфетку, прежде чем раздвинуть твои ноги. — У нас тоже есть разные… органы. Репродуктивная система. Пестики и тычинки. Например я — мужского пола. И не смотри так недоуменно. Просто приманка может выглядеть совершенно не зависяще от пола дома. Но мне нравится соответствовать самому себе. Приманка ложится сверху, вжимается своими бедрами в твои бедра, потирается, сосредотачивая все свои ощущения буквально в одной точке, чтобы воссоздать видимость всех необходимых реакций мужского организма. — Еще один крохотный секретик дорогуша — в отличие от людей, мы, как растения, не ощущаем удовольствия от процесса соития. Разве что от конечного результата и оно больше моральное, чем физическое… но то, что чувствуешь сейчас ты… это просто нечто. На такое можно и подсесть, даже если не будет никакого результата в конце. Он почти стонет на выдохе, вслед за тобой ощущая прилив наслаждения и вспышку гормона удовольствия. Наверное, держать человека рядом с собой стоит хотя бы ради этого — ради возможности чувствовать медленно нарастающее возбуждение, совсем не похожее на голод. Невыносимое, тягучее, поднимающее температуру так, что внутри дома становится почти нечем дышать, а стены заходятся в судорожных спазмах. Мэйсон проникает внутрь совсем не больно, но тут же захватывает все доступное пространство, заполняет до краев, нажимает на все необходимые точки точно зная благодаря прямому подключению к твоему разуму, как и где именно тебя нужно трогать. Быстрее или медленней, сильнее или нежней, мягче или больней. Сейчас ты — недостающий дому орган, который он может ласкать, получая удовольствие какого был лишен раньше. Да и ты сам, медленно покачиваясь на волнах удовольствия, сможешь ли потом бояться так же, как раньше? Сможешь ли уйти, сможешь ли сбежать, зная, что никто и никогда больше не прикоснется к тебе так, как Мэйсон, не сможет разделить твои мысли и чувства? Подумай над этим. Подумай и реши, дорогуша.