Отрава

Джексон, может быть, и не волк, как ему не устают напоминать все, от Лидии, до Дерека, но вычленить из тысячи далеко не всегда приятных запахов, наполняющих пустую мужскую раздевалку один, и сосредоточиться на нём, для него не проблема. Если бы Джексон не зассал и всё-таки стащил что-нибудь… футболку, например, да, футболка бы отлично подошла, то можно было бы просто поехать домой и устроить себе сеанс дрочки в постели без опасений быть застуканным в школьной душевой. Но Джексона дёргало от одной мысли о том, что кто-нибудь может заметить его выходку, например вездесущий Стилински, у которого талант непринуждённо влезать не в своё собачье дело, или Маккол, который наверняка услышит бьющееся где-то в глотке сердце Джексона (при внешнем его абсолютном спокойствии) и примчится выяснять, какого хрена произошло (что, вообще, и не его собачье дело тоже). Поэтому выход у него оставался ровно один — сосредоточиться на нужном запахе, включить теплую воду в душе и прикрыть глаза, наслаждаясь фантазией, давно будоражащей его воображение, но до обидного неполной без последней составляющей — терпкого запаха покрытой изморозью травы, со сладковатым, словно чуть ядовитым, послевкусием. Психанутый зомби-волк не зря называл Айзека «кладбищенским волчонком». Айзек пах смертью: той, в которой нет опасности и боли, но есть абсолютная неизбежность. Спокойной, нежной смертью. Запах, от которого по загривку бежали мурашки. Хотя, возможно, только у Джексона. Собственная ладонь не заменит скользящих по члену мягких губ, но Джексон старательно смешивает ощущения с фантазией и почти как наяву видит перед собой копну золотистых кудрей, в которые так хочется зарыться пальцами, запутаться в них, потянуть. Видит огромные небесно-голубые глаза и мягкие розовые губы, растянутые вокруг члена. Губы, совсем не похожие на губы Лидии (минет, как одолжение и выражение лёгкой скуки на лице) или на губы пары случайных парней в «Джунглях» (Джексон не запомнил почти нихера, потому что был безбожно пьян). Длинные сильные пальцы, лежащие на бёдрах — пока ещё только на бёдрах, потому что Джексону так хочется растянуть предвкушение. Эти пальцы — фантазия похлеще мягких губ Айзека, его горячей тугой глотки и безмолвного разрешения спустить ему в горло (которого Джекс не получал ещё ни от кого). Лёгкие стискивает спазмом, стоит только представить, как эти пальцы мягко надавливают на влажную, подготовленную дырку, как скользят внутрь длинные фаланги и рельефные костяшки, как заполняют изнутри, лаская пульсирующие стенки и чувствительную набухшую простату. Собственные пальцы не идут ни в какое сравнение — не такие тонкие, не такие длинные, не такие рельефные, — но всё равно подпитывают фантазию, делая её ярче и чувственнее. *** Айзек отстранённо скребёт подбородок, явно не слушая то, что втолковывает ему Скотт. Взгляд у него блуждающий, словно думает он о чём-то совершенно другом. — Ладно, — сдаётся Маккол. — Ты вообще меня не слушаешь. — Прости, — Айзеку ни капли не стыдно и это прекрасно видно по его лицу. — Кажется, я кое-что забыл в раздевалке. — Внимательность? Сосредоточенность? Умение слушать? — ворчит Скотт. — Ладно, вечером увидимся, я в клинику. — Ага, вечером расскажешь ещё раз, — беззаботно кивает Айзек и, закинув на плечо рюкзак, который до этого держал за лямку в руке, идёт обратно к школе, мечтательно улыбаясь. Восхитительная ящерица Джексон пялился на Айзека так откровенно и источал такой запах возбуждения, что Айзек совершенно не понимал, как Маккол умудряется этого не замечать. Хотя Скотти иногда был на удивление труднопроходимым, но в данном случае Айзеку это было только на руку. Мысль о том, чтобы облизать каждый рельеф на теле Джексона не была для Айзека новой, не была пугающей, скорее приятно-волнующей, особенно с тех пор, как запах сладко-пряного желания перестал маскировать даже супер-элитный парфюм, в видах которого Айзек не разбирался. Правда он абсолютно не ожидал, что такой золотой мальчик, как Уиттмор, воспользуется душевой в раздевалке, чтобы подрочить, но нюх, как-то особенно ярко реагирующий на любой намёк на запах Джексона, его определенно не подводил. *** От прикосновения ладони к плечу сердце у Джексона пропускает удар, а из горла чудом не вырывается сдавленный крик. Пьянящий запах мёрзлой травы становится крепче, и какая-то часть Джексона успокаивается — это не кто-то из команды, не тренер, не какой-нибудь абсолютно левый маньяк, приближения которого Джексон не услышал за шумом надвигающегося оргазма в ушах. Другая часть паникует — это ведь Айзек. Он похож на ангела с этими своими золотыми кудрями и голубыми глазищами, но Джексон прекрасно понимает, что он такой же ненормальный, как и все они, кто оказался втянут в это сверхъестественное болото. Абсолютно ненормальный. Айзек медленно выключает воду, и кожу, лишённую тепла, обжигает прохладой воздуха. — Тшш, — тихое шипение над ухом сопровождается теплом почти прижавшихся к виску губ. — Не торопись… Джексон опирается ладонью о скользкую стену, медленно вытягивая из себя пальцы — чего уже стесняться, этот засранец прекрасно видел, как Джекс дрочил, одновременно трахая себя пальцами, и от этого где-то за рёбрами поднимается душная слепая ярость, желание развернуться, оттолкнуть от себя зарвавшегося волка, вцепиться ему в глотку и наносить удары раз за разом, пока чудовище внутри не утихнет. Он не успевает даже полностью осознать это чувство, сосредоточиться и отдаться ему, потому что Айзек трогает пальцами его бёдра, с тихим сладким стоном выдыхая в загривок, и толкает Джексона к ближайшей мокрой стене, одновременно сильным рывком за плечо разворачивая его к себе. Джексон ещё слишком дезориентирован, чтобы сопротивляться, но злость, мешаясь со жгучим, едким стыдом, вспыхивает ядовитым пламенем, почти готовым выплеснуться наружу. Но тут Айзек опускается на колени — без слов, взглядов и прелюдий, — и остаётся только стыд, возбуждение, растерянность и чувство какой-то щенячей беспомощности. Длинные пальцы касаются бедра, выглаживают какой-то узор, изучая, а тёплый влажный язык касается опавшего члена, заставляя его вновь твердеть. Джексон чувствует, как сладко тянет внизу живота, как напрягаются мышцы пресса, как дрожат пальцы и поджимаются яйца, когда шёлковый рот обволакивает головку влажным жаром. В голове становится пусто — вся кровь устремляется к паху и Джексону почти больно от того, насколько сильно он возбуждён. Скольжение губ по стволу, мягкие прикосновения языка и многообещающе глубокие движения головы всё делают лучше. Ещё лучше становится, когда Айзек поднимает взгляд — голубые глаза, обрамленные пушистыми ресницами, припухшие мягкие губы на члене… как при этом всём ему удаётся сохранять такое лукавое выражение лица Джексон не понимает, но хочет любоваться им вечно. С таким желанием, с таким рвением и жаждой ему ещё не отсасывали. Джексон неуверенно трогает влажные от пара кудри, проверяя реакцию. Айзек медленно прикрывает глаза, явно позволяя, и Джекс сжимает пальцы сильнее, медленно тянет его голову к своему паху, и Айзек совершенно не сопротивляется. Расслабляет глотку, двумя ладонями ухватившись за бёдра, удерживая, и словно сам, ещё быстрее, чем Джексон давит на его затылок, тянется вперёд, останавливаясь только когда вжимается носом в короткие паховые волоски. У Джексона плывёт перед глазами, словно кто-то врезал ему клюшкой под дых, он наклоняется вперёд, беспомощно хватая губами воздух, всем собой чувствуя тесную влажную пульсацию чужой глотки. Айзек отстраняется медленно, и Джексон ему не мешает — не сводит с него глаз, всё ещё держа одну ладонь на затылке, но уже не давя. Губы на мгновение задерживаются на головке и соскальзывают с неё, а в следующее мгновение, даже раньше, чем Джексон издаст тот жалкий звук, который готов сорваться с его губ, Айзек приглашающе высовывает язык. Джексон почти не ощущает своих пальцев, сжимающих член. Он проводит головкой по влажным губам, мажет смазкой по гладкой щеке, постукивая членом по натянутой коже, совершенно не веря в то, что он и правда это делает, что это не сон и не бред. Айзек довольно щурится и совсем прикрывает глаза, когда Джексон направляет член между его губ, по гладкому языку внутрь, до самой глотки, нетерпеливо укладывая обе ладони на курчавый затылок. Айзек вцепляется в бёдра, подаваясь навстречу на каждом движении Джексона. Кажется, он даже стонет, потому что Джексона то и дело перетряхивает сладкой вибрацией, превращающей даже его кости в желе. Сам Джекс не может выдавить из объятой огнём груди ни звука — из глотки вырываются только беззвучные хрипы и шипение, и те затихают, когда всё вокруг начинает тонуть в череде ярких вспышек. Айзек выдаивает его досуха, сжимая своими невозможными пальцами ягодицы, подталкивая Джексона ещё ближе к себе. Сглатывает, заставляя Джексона сгорать, сдирать горло в безвучном крике. Держит его член в тепле своего рта до тех пор, пока последние спазмы удовольствия не перестанут сотрясать тело и Джексон сможет наконец-то вдохнуть воздух, а не выжимать последние его остатки из себя в немых стонах. Айзек поднимается с колен медленно, скользя вдоль тела Джексона наверх, прижимаясь горячей влажной кожей, твёрдым членом и вздымающейся грудью. Джексон чувствует, как дрожат его собственные колени, как вздрагивают пальцы, касающиеся разгорячённого тела. Возбуждённым, Айзек пахнет ещё слаще. Настоящая отрава. Он трогает пальцем нижнюю губу, словно упрашивая приоткрыть рот, и Джексон подчиняется, даже сам тянется к нему, попробовать свой вкус на чужом языке. Терпко. Пряно. Ничего такого, отчего Лидии стоило бы морщить свой аккуратный носик. Мысли о ней кажутся смешными и далёкими. Айзек целуется так же, как отсасывает — горячо, с полной отдачей, с жаждой и таким сумасшедшим желанием, что Джексона сметает этими волнами, вжимает в стену, вплавляет в жмущееся к нему горячее тело. — У меня дома никогда никого нет, — хрипло шепчет Джексон, наконец-то оторвавшись от губ Айзека. Он чувствует себя абсолютно пьяным — но не так, как в закоулках «Джунглей» с чьими-то губами на члене. Все ощущения так обострены, что Джексон плавится от их обилия. От запаха Айзека, от его тела, от его пальцев и губ, от его взгляда, заставляющего пламя в паху разгораться заново. — Поехали? — Соблазнительное предложение, — Айзек трогает за плечо, легко разворачивая Джексона лицом к стене, и прижимается сзади. Трётся носом о шею, пока его пальцы (невозможные, охренительные, которые Джексон так сильно хочет в себя), трогают поджимающуюся дырку. — Особенно, если ты хочешь, чтобы завтра вся школа гудела про то, что мы уехали вместе. Я вот не хочу, все и так лезут в мою жизнь без конца. — Значит, пешком пройдёшься, — хмыкает Джексон с оттенком привычной язвительности. Айзек совершенно точно не ощущается уязвлённым. Он снова трётся носом о плечо — у Джексона всё внутри заплетается в дрожащий узел от ощущения его тела, прижимающегося к спине и от мысли о том, как будет ощущаться его вес, его жар, когда… — Ядовитая ты тварь, — Айзек мокро лижет в шею. — Что я получу? — Ядовитую тварь, — с прорвавшимся сквозь пелену возбуждения смешком бормочет Джексон. Он заводит одну руку назад, вцепляется в Айзека и тянет его ближе к себе. Возбуждение обрушивается в пах мучительной тяжелой волной. — Меня устраивает. — Джексон слышит, как Айзек сглатывает. Чувствует, как его член прижимается к заднице, как Айзек сладко вздрагивает, плавно прижимаясь ещё теснее, подчиняясь руке Джексона. — Погнали, ящер. *** Дома Джексона привычно встречает абсолютная тишина. Он ещё чувствует тепло чужих губ на своей шее, торопливо снимая обувь и сдирая с себя уличную куртку. Чувствует жар чужих пальцев, вжимавшихся в кожу, и даже воспоминание об этом словно снова ударяет под дых — Джексон коротко хватает губами воздух, встряхиваясь. Пытается отогнать наваждение — не глядя шарит в прикроватной тумбочке, молясь, чтобы флакон смазки не оказался пустым. Ему везёт — там больше половины, и с губ срывается вздох облегчения как раз в тот момент, когда Айзек перемахивает через подоконник, приземляясь на пол неподалёку от застеленной кровати. — Срезал пару углов, — поясняет он под удивлённым взглядом Джексона. Уиттмор выжал всех лошадей из порше и был уверен, что у него есть минимум минут двадцать на то, чтобы собраться с мыслями. Правда сейчас, глядя на Айзека — на ухмыляющегося и подходящего всё ближе Айзека, заполняющего комнату душным запахом мёрзлой травы и сладкой отравы, — он сомневается в том, что они были ему нужны. — Знаю пару тёмных переулков, — продолжает Айзек, оказавшись совсем рядом. Он втягивает воздух рядом с виском Джексона и хрипло делится: — Мне так нравится твой запах, ящер. Я бы тебя по следу мог найти в пределах трёх штатов, наверное. — Постараюсь учесть, если понадобиться свалить, — хмыкает Джексон, поднимая голову. — Ха-ха, — говорит Айзек, прежде чем столкнуться с Джексоном губами. Этот поцелуй спокойнее, чем те, в душе, но Джексон списывает это на то, что части мозга нужно сосредоточиться на том, чтобы избавиться от всей лишней одежды, которой сейчас на них слишком много. Сам он путается пальцами в слоях ткани, нервно дёргая плечами, чтобы Айзек наконец-то стащил с него рубашку. С ним самим проще — всего-то стянуть футболку, но для этого приходится оторваться от него, сделать вдох, и кислород ударяет в мозг чистым спиртом. Кровать мягко пружинит под спиной, когда Джексон валится на неё, вцепившись в Айзека, и тот падает следом, сверху, прижавшись всем телом. Он не особо тяжёлый, но Джексону нравится ощущать на себе его вес, чувствовать его тело над собой, сжимать его бёдра коленями, медленно сдвигаясь по кровати выше, чтобы наконец-то устроиться удобно. — Дай смазку, — шепчет Айзек прямо в губы, прикусывая нижнюю, и стонет, когда Джексон, вместо того, чтобы послушать, двумя руками зарывается в волосы на его затылке, сжимая. — Нравится, волчонок? — Джексону приятно почувствовать хоть немного власти, немного инициативы в своих руках — на большее он не претендует, больше ему сейчас и не нужно. Айзек с довольным мычанием кивает и, нависнув над Джексоном, одновременно дотягиваясь до брошенного на постель флакона, шепчет: — Я чуть не кончил, когда ты потянул меня за волосы там, в душе. Так что да, ящер. Мне нравится. Можешь не сдерживаться, когда будешь в следующий раз трахать мой рот. Он говорит об этом с такой спокойной уверенностью, что Джексон поражается — Айзек почти всегда выглядел (или старался выглядеть), как максимально отстраненный от всего на свете фрик. Джексон слышал, что он подрабатывает в каком-то баре — неужто эта работа настолько раскрепощает? — Это я могу тебе пообещать, — Джекс дарит ему свою самую наглую ухмылку и Айзек, судя по блеску в глазах, явно не остаётся разочарован. Во всяком случае, он очень многообещающе щёлкает крышкой флакона, подвигав бровями — Джексон не сразу понимает, что щелчка было два — «открыл-закрыл», только когда Айзек бросает флакон на постель, на этот раз поближе, и касается ладонью груди. Его прикосновения обжигают — они осторожные и изучающие, но не робкие, ласковые, но не невесомые, чувственные, сладостно острые. Джексон не привык оставаться без инициативы в постели, но сейчас не знает, куда деть руки, кроме как зарываться вновь и вновь в копну кудрей или трогать раскрытыми ладонями широкие плечи, потому что Айзек, прикасаясь руками, губами и языком — Джексон дрожит всё сильнее, задыхаясь от этих влажных, ласкающих касаний, — спускается всё ниже, вылизывает косые мышцы, касается зубами тазовых косточек, скользит ладонью по внутренней стороне бедра вниз, к колену и обратно. — Перевернись, — тихим, севшим голосом просит Айзек. К этому Джексон был готов, поэтому даже не стал взбрыкивать, послушно перекатившись на живот. Нервозность накатила неизвестно откуда — слишком беззащитным, уязвимым и раскрытым он себя чувствует. И не удивительно: Айзек тут же перетёк наверх — навалился грудью на спину, бесцеремонно-сладко растолкав ослабевшие колени в стороны, потёрся щекой о загривок, поцеловал в шею. — Эй, Джекс, — его голос тягучей патокой обволакивает мозг. — Всё, что я сделаю — тебе понравится. — Хочу твои пальцы, — хрипло бросает Джексон, стараясь заглушить свою нервозность, отвлечь от неё Айзека. — Получишь, — обещает Айзек и одновременно с этим трогает между ягодиц, сухо и волнующе поглаживая. Джексон подтягивает под грудь подушку, когда Айзек соскальзывает вниз, обхватывая ладонями ягодицы и раздвигая в стороны. Джексон слышит, как тяжелеет его дыхание, как он сглатывает, и уже собирается как-нибудь огрызнуться, потому что под его взглядом становится совершенно невыносимо, но Айзек наклоняется и влажно лижет между ягодиц, прижимаясь губами к сомкнутой дырке. В прижатую ко рту подушку срывается протяжный вой. «Хрен я тебя после такого поцелую», — жалобно и неискренне скулит Джексон в своей голове, пока его колени разъезжаются всё сильнее, а поясница прогибается, подставляя жадно пульсирующую дырку под прикосновения влажного, юркого языка. Лёгкие жжёт, Джексон вгрызается в подушку, душа стоны, и едва не хнычет, когда кончик языка толкается по расслабившимся, разлизанным мышцам внутрь. Длинные пальцы лёгкой трелью пробегаются по тяжело покачивающемуся члену к поджавшимся, тяжёлым яйцам и обратно, ласково обводя влажную, чувствительную головку. — Ты же сказал, что дома никого, — шепчет Айзек, влажно скользнув языком от копчика к пояснице. — Никого, — Джексон на секунду паникует, но в доме по-прежнему тишина, родителей не будет ещё несколько дней. — Какого хрена? — Какого хрена ты стонешь в подушку, если ты об этом. — Айзек скалится. — Давай. Забей уже. Никто кроме меня не услышит, а я хочу послушать. — Займись лучше делом, — огрызается Джекс, но подушку всё-таки откидывает, ложась грудью на нагретую простынь. — Твоей задницей, ты хочешь сказать? — Джексон буквально рад, что не видет торжествующей ухмылки, сквозящей в голосе Айзека. Ухмыляется он недолго, потому что уже через мгновение влажное прикосновение языка возвращается, и у Джексона перед глазами вспыхивают золотистые фейерверки, такие яркие и оглушающие, что он не сразу понимает, когда к языку, по-прежнему скользящему по тонкой коже, присоединяются пальцы, медленно растягивающие пульсирующие мышцы и погружающиеся всё глубже. Точно такие длинные, рельефные и твёрдые, как Джексон себе представлял. Точно такие же охуенные. Он всё-таки стонет невольно, потому что это слишком хорошо — горячий язык, ловкие пальцы, тяжёлое дыхание, довольные постанывания человека, которому явно в кайф делать то, что он делает. Джексон не знает, смог бы он так же кайфовать от вылизывания чужой задницы, но, откровенно говоря, Джексон и членов не сосал — откуда ему знать? Когда Айзек мягко трогает простату, поглаживая, Джексон готов заорать. Готов, но не может, словно голосовые связки спазмируют, теряя возможность выполнять свою функцию, и Джексон кричит беззвучно, вжавшись лбом в постель и впервые качнув бёдрами навстречу толкающимся в него пальцам. Поймать ритм ему легко, и это ощущение — движения в едином ритме, — приносит ему ни с чем не сравнимое облегчение, чистый кайф, который не может затмить лёгкое тянущее ощущение проникновения, даже когда Айзек придерживает его бедра, вынуждая остановиться, и прижимает к разработанной дырке головку члена. Джексон не паникует — хотя ожидал от себя этого — только предвкушает, ждёт, когда пройдёт первый дискомфорт, ждёт, когда Айзек окажется так близко, что ляжет грудью на спину, обнимет за пояс, удерживая, и горячо выдохнет в плечо, в последний раз толкнувшись бёдрами вперёд, чтобы замереть, давая привыкнуть. — Джекс… — Айзек беспорядочно, словно вслепую, касается губами шеи, а сам едва ли не дрожит от напряжения. Наверное, невозможно привыкнуть к тому, как же охренительно он чувствуется внутри, как жарко прижимается к спине, как обнимает, трепетно-сладко поглаживая по боку кончиками пальцев. Джексона обволакивает им — его телом, теплом и запахом, его желанием, таким глубоким и затягивающим, что Джексон едва может его осознать. Когда Айзек начинает двигаться, тягуче и медленно, не отрываясь от Джексона, вдыхая его запах, оставаясь так близко, как это только возможно, в груди закипает лава, обжигая на каждом вдохе. Джексон стонет коротко и хрипло, подмахивая бёдрами, проваливаясь в жаркий чувственный транс. Ему трудно только принимать, ничего не давая в ответ, не касаясь и не целуя, но всё, что ему удается — вцепиться в руку Айзека, и откинуть назад голову, прижимаясь затылком к его плечу. Вспышки под закрытыми веками становятся ярче и чаще, Айзек красиво и сладко стонет, особенно, когда Джексону удаётся извернуться и наконец-то поцеловать его в губы. — Пусти, — просит Джексон, нацелившись перевернуться на спину, хотя сам почти не понимает, как сможет пережить несколько мучительных секунд без горячего, пульсирующего члена внутри. Но они того стоят — Джексон бесстыдно оплетает опустившегося на него Айзека руками и ногами, вгрызается в его приоткрытый рот, принимая — всё ощущается иначе, но по-прежнему до дрожи восхитительно. Айзек двигается сильнее и увереннее и, хотя Джексону труднее подмахивать ему сейчас, ощущения становятся ещё ярче, затапливают, хочется кричать, и крик наконец-то срывается с распахнутых губ. Айзек несдержанно кусает за шею — это не поцелуй, это что-то его, волчье, дикое, — и Джексон стонет-кричит снова, переживая яркую вспышку боли, сплетающуюся с не менее ярким удовольствием. Укус Айзек тут же зализывает, толкаясь бёдрами сильнее и чаще. Он дрожит, расфокусированно глядя на Джексона затянутыми поволокой яркими глазами, и накрывает ладонью твёрдый пульсирующий член раньше, чем Джексон осознает, что — всё. Яркой вспышкой сжигает всё вокруг, Джексон не может понять открыты у него глаза или нет, потому что перед ним всё белым-бело, а сам он — комок трепещущих обнажённых нервов. Айзек обволакивает теплом и спокойствием — Джексон чувствует его в своих руках, такого же мокрого и дрожащего, тяжело дышащего и сладко поскуливающего в шею. Ещё через несколько мгновений воздух начинает обжигать кожу прохладой, и Айзек не без труда приподнимается на руках, затуманенно-пьяно глянув вниз, и валится на кровать рядом, потянув Джексона к себе. Говорить не хочется, да Джексон и не представляет, о чём. — Мне ещё дофига чего хочется с тобой попробовать, — делится вдруг Айзек, сыто прикрывая глаза. — Кстати, знал, что у оборотней крайне короткий рефрактерный период? Джексон не то чтобы знал. Но, пожалуй, готов был проверить.