Моя Милая Слушательница

Моя жизнь не отличалась от жизни других людей почти ни чем. Кроме того, что я был сиротой в огромном особняке своих погибших в автокатастрофе родителей. Вес всего мира свалился мне на плечи после того дня. Все, что для меня было обычно - исчезло. Прогулки по лабиринту с отцом. Сказки, которые мама читала мне перед сном. Даже простая рутина, такая, как расчесывание моих непослушных кудрявых волос приносила тоску - у моей мамы были такие же кудряшки. Все, что держала меня на плаву и не давали тонуть в слепящей ярости и отвращению ко всему миру - оставшиеся дорогие мне люди. Флора, моя дорогая младшая сестрёнка. Самое прелестное существо на этой омерзительной планете. Я дал себе слово, после того, как родители погибли, что буду защищать её, во что бы то не стало. Я не мог позволить себя потерять самого близкого мне человека. Питер Квинт - мой лучший друг, по совместительству конюх моей семьи. Он приехал, когда мне было 9. Родители ему не доверяли, почему-то, но я доверял ему больше всех. Не знаю, почему. Он иногда позволял себе кричать, вымещать свою ярость на мне, но это же продолжалось не постоянно. Квинт иногда может давать дельные советы, что позже помогают мне, он поддерживает меня, когда настают безпросветные дни. Он мой наставник. Мой путеводитель. Я прощаю ему даже все пощёчины, что он дает мне в порыве ярости. Я прощаю ему все. И... Мар. Дочь Квинта. Спокойная девчушка, на год младше меня. Приехала вместе с отцом, когда он устроился к нам на работу конюхом. Внимательная, понимающая. Сначала она сторонилась меня, искала на то разные причины. Сейчас мне 15, а ей 14. Мы поладили не сначала, но все таки нашли общий язык, пусть вначале в простых мелочах, типо музыкального вкуса или любовь к большим свитерам. Мар не была особо примечательная – ниже меня на голову, при моем метре восемьдесят пять, с густыми каштановыми волосами чуть выше плечей, с округлыми чертами лица, с пронзительными карими глазами, что были скрыты всегда чуть запыленным стеклом её очков с токой чёрной оправой. На счёт девушки у меня были смешанные чувства. У неё чертовски странный, постоянно разный характер, даже я не мог "читать ее", как привык делать с другими людьми. Она как будто сама создавала себе некий "защитный барьер", что как будто отзеркаливал, не давал заглянуть, что же там, в глубине её души. Чертовски разная. Чертовски невыносимая. Вспыльчивая, нежная, раздражительная, успокаивающая, наивная, мудрая не по годам... Такое противоречие. И в одном человеке. Это ужасно пытало меня. Иногда даже выводило из себя. Мар была тем человеком, который может надавить на больное, а затем сидеть и гладить тебя по ладонями, спине, волосам и шептать нежные фразы, успокаивая твой гнев или слезы. А затем уходить, и вести себя, как будто ничего не было. Она была слушателем – не любила говорить, любила слушать. Слушала музыку, щебет птиц, воду в пруде на территории особняка, шум грозы, завывающего ветра. Слушала мои тирады, мой плач, мой рык, слушала спокойно, даже когда мой гнев был направлен в её сторону. Молчала, слегка поджав розовые, пухлые губы и смотрела в глаза, так глубоко, что иногда становилось жутко, как бы она не нашла в моих глазах что-то лишнее. Мы живем в соседних комнатах. Сначала она жила в старой части особняка, там же жил и Квинт, но затем, после смерти родителей, они переехали поближе к нам. Часто, ночью, когда мы ещё были маленькие, я бегал к ней и мы вместе могли разговаривать часами. Как бы это не было глупо, я боялся грозы, а она нет. В грозовые ночи я приходил к ней в комнату, хватал её за руку и прижимался к ней боком, зарываясь лицом в одеяло. Она приобнимала меня за плечи и гладила меня по волосам, и всегда, всегда молчала. Но молчание меня не пугало. Она человек, с которым приятно молчать. Слушать дыхание друг друга, если чуть сильнее прислушаться, слышать тиканье настенных часов из соседних комнат. Слушать музыку вдвоём, и молчать, молчать, молчать. Иногда я играю ей на гитаре. Она же слушатель. Сидит рядом со мной на кровати, смотрит то на моё лицо то на мои пальцы, перебирающие струны и зажимающие аккорды. Я предлагал её поучить игре на гитаре, она отказалась. Она играет на барабанах. Тихая, спокойная, и любит громкие звуки. Уверенно держит барабанные палочки в утонченных женских ручках, отбивает чёткие удары, короткие волосы иногда взлетают, она сдувает непослушную чёлку с лица. Она может злиться. Бьёт барабаны палочками так, что закладывает уши. Кричит, рвёт нотные листы, книги, тетради, свои волосы. Кидает вещи на пол, а затем тяжело дышит и снова молчит. Никогда не плачет. Мой гнев - лесной пожар, неукротимый, дикий. Её гнев - бушующий океан, ужасающий масштабами, громкий, но сдержанный. Огонь взмывает в небо, пепел поднимаеться высоко в небеса. Вода обращается в волны, высокие, но не способные дотянуться до облаков. Она может быть нежной. Черт, её такое приятное качество. С того момента, когда мы поладили, она ясно дала мне понять, что она всегда может утешить меня. Нежные прикосновения к волосам, спине, рукам, шее, щекам. Судорожные объятия с моей стороны, когда я крепко сжимаю ее в руках, прижимая как можно ближе к себе, зарывшись лицом в её шею или плече, судорожно трясясь от рыданий. Я плакал редко, но если плакал, то безудержно, безутешно, за всех и всё. А она всегда меня обнимала. Она не пыталась успокоить меня, она понимала, что мне нужно прорыдатся как следует. Лишь молча гладила по спине, перебирала мои буйные кудри, иногда безпорядочно касаясь губами то моей щеки, то моего лба или виска. Почти невесомо, незаметно, но я всегда это замечал. Не говорила, слушала. Слушала моё хриплое от рыданий дыхание, мои всхлипы, мой тихое бормотание, или же громкие, истерично рыдание, когда я метался по комнате, швырял вещи в стены, падал на пол и громко всхлипывал в свои руки. Она спокойно без стука, заходила в комнату (ненавижу, когда она не стучится), садилась на колени возле меня и я с хриплым вздохом падал в её привычно открытые, приглашающие, утешительные объятия. Рыдал, кричал, ныл в её плече или шею, сжимал в руках ткань её одежды на спине девушки, заливал слезами и слюнями из открытого в крике рта её шею и ворот её кофты. Она молчала. Редко нашептывала успокаивающие слова своим слегка хриплым от постоянного молчание голосом, целовала мои волосы, лоб, щеки, виски, запястья. От этого хотелось рыдать ещё больше. Это как будто платоническая любовь. Прикосновения к друг друга, даже когда это неловкие столкновения в коридорах особняка или прикосновение локтей во время приёмов пищи, все это – разряд тока, ядовитого тепла, ослепляющего света. По телу шла дрожь от её пронзительно взгляда. Я всегда хотел казаться отстраненным, но её взгляд цеплял, пленил, медленно уничтожал и восстанавливаю заново, сшивая уродливые куски моего залитого давно остывшей кровью сердца. Я падал так далеко, тонул так глубоко, медленно исчезал, самоуничтожался, и снова падал, падал, падал, падал... в глубину. А она словно чёртов ангел - тянула меня вверх, дальше, дальше от всего мира, тянула резко взмахивая огромными пушистыми крыльями, власно, нежно держа меня за руки. Не давала утонуть. Не давала уйти. Сначала мне она казалась странной. А сейчас я словно говорю о богине. Что со мной не так? Мар нельзя прочитать. О ней можно написать книгу, большую историю про молчаливую девчушку с бездонными озерами глаз, спрятать её так далеко, так глубоко, дальше, к мягкой темноте, возле моего сердца. А она найдёт её, прочитает, посмотрит мне в глаза и мягко улыбнется, ничего не сказав. Снова молчит. Чёртова Мар. Лечит лечит, разбивает лишь улыбкой. Беги, беги далеко, куда глаза глядят, в самые дальние углы уродливого мира, спрячся, расстворись, она придёт, найдёт тебя. Обнимет, залечит. И снова разобьёт, сама того не подозревая. И снова будет молчать, и слушать, пока я плачу на её коленях. Моя Прекрасная Слушательница, чье имя - три буквы. Чей отец, мой лучший друг. Моя Милая Слушательница Мар. Чьи глаза не сияют, никогда не блестят от слез, матовый взгляд разбивал, лечил, лечил меня... Чьи волосы всегда такие мягкие, когда касались моих щек. Чей голос тихий, нечасто слышны, хриплый, тёплый, обжигающе нежный. Чьи прикосновения дарят мне надежду, сам не знаю на что. Просто надежду. Яркую, слепаящую. Как её улыбка. Я так глубоко погряз, Моя Милая Слушательница. Я так глубоко погряз в этих ненужных чувствах. Ненужных. Навязчивых, липких, сладких как карамель, что ты так любишь. Я бы запер их, но ведь ключ-то ты хранишь, глупая. Хранишь этот чёртов ключ в своём голосе, что звучит так редко. Каждое сказанное тобой слово ломает меня. Превращает меня в сломанную марионетку – со старой краской, порванными ниточками. Ненужной, сломанной. А ты моя кукловодка. Снова собираешь меня, подправляешь все неровности. И снова ломаешь. "Я люблю тебя" - сказала ты однажды. И я сломался до конца. Моя Милая Слушательница, что же ты со мной сделала...