Он — грешник.

— ﹙罰﹚ :: Неизбежность смерти дарует волю к жизни, долгой и беспечной, счастливой или же не очень. Весьма иронично видеть, как тот, кто не питает к собственной жизни должной ценности, будучи на волоске от гибели, отчаянно пытается вцепиться посильнее в её истоки, насладиться бесценными моментами бытия подольше. Перед самым концом вспоминается всё: все взлёты и падения, что преследовали на протяжении долгого времени, все ошибки, за кои, вероятно, чувство стыда охватит светлый разум, и, в конце концов, все радости, от чего на губах непроизвольно расцветёт нелепая улыбка — последняя улыбка, коей человек сможет одарить этот мир, такой жестокий, но в то же время такой милосердный. Начинаешь ценить что-то лишь тогда, когда теряешь это? Так ведь принято выражаться в обществе? Ясность хризоберилловых стекляшек туманится — их затмевает внезапная влажная пелена, что обволакивает, оповещая о скорой истерике, подступающей к горлу юноши. Слёзы не спешат течь по розоватой, почти что красной от адреналина коже, предпочитая томить Муту ожиданием приближающейся слабости. Он не станет. Он должен быть сильным. Перед ней. Той, которой сейчас нет рядом, но в мыслях она постоянно: её приятный слуху голос, кой так чарует, стоит лишь на секунду поддаться, ослабить бдительность, её глаза, подобные палитре самых глубин необъятного океана, взглянув в которые ты сможешь погрузиться на дно, что с радостью примет каждого, её бледное, ещё нетронутое никем другим лицо, до безобразия очаровательное и временами ужасно глупое. Вся она — сплошное искусство, недосягаемое, кажется, совсем недоступное для кого-то, вроде Кокичи. Касуми Мива не была похожа ни на кого другого, кто был известен юноше до сих пор. Люду свойственно много думать, много говорить и, как ни странно, много скрывать, боясь быть осуждёнными обществом за свои отвратительные местами доводы. Она же была чиста, как водная гладь в минуты умиротворения. Все мысли светлой головы можно легко уловить на ходу — предсказуемая, — но это никогда не делало её плохой. Мива всегда казалась беззаботной, искренней, такой невероятно хрупкой и мягкой, но, конечно, он видел её и с другой стороны, той, что не замечали остальные или просто не хотели её замечать, вешая на девушку клеймо обыкновенной доверчивой дурёхи. В глазах Муты она являлась особенной, не сломленной под бессердечным гнётом мира, кой едва-едва может одарить жителей своим благосклонным нравом, доступным лишь, наверное, самым отчаянным, готовым бесцельно унижаться и просить драгоценное благословение судьбы, снизошедшее до душ их грешных. А он тот ещё чёртов грешник, с течением жизни растерявший всякую надежду на возвращение справедливости и веру в наилучший исход. Мир жесток, он ломает каждого, в ком сомневается хотя бы на крохотную долю, тянет из него веревки, доводя до крайностей, наслаждается и тешится забавным зрелищем, точно находится в какой-то незамысловатой комедии, над чьим созданием даже не подумали достойно поработать. Да, определённо, Кокичи Мута был тем ещё грешником, раз ему не выпал шанс напоследок хотя бы разок повидаться с той, которая вносила яркие краски в его блеклую жизнь. А теперь, между прочим, она не казалась такой уж и плохой...