Ты сложный

      Пестрый закат сходил на нет, а вместе за компанию с пестрым закатом вниз, вдоль толстого крона дерева, скатывалось изнеможденное тело одноклассника, что ранее шел сюда без задней мысли о таком исходе событий. Я тоже не мог предвещать того, что этот парень считает разборку на территории геройской школы Юэй между учениками уместной. За всем этим наблюдали вороны, подобно зрителям с гортанным смехом, заразительно каркая один за другим. За всем этим наблюдал я: смотрел сверху вниз, массажируя кисть.       —убил бы труса, —он надрывал горло на каждом слове, истомно нашептывая себе под нос гадости. Он почти что, а может уже, сорвал голос. Резко он ударил себя кулаком об чашу колена, хрипло, во весь голос что мог, выкрикивая, —рано или поздно, но убью!       Мои единственные преданные зрители, —вороны, некоторые из которых разлетелись кто куда. Ветер завыл. Сильный поток воздуха толкал меня вперед, словно опекун, что подталкивает вперед на действия. Я сомнительно повел бровью, сталкиваясь со свирепым взглядом. Загнанный в кромешную темноту, Бакуго привставал с земли.       —уважаемый, —он так обращался ко мне, —ты так осмелел или всегда был таким?       Он царапал себе спину корой дерева, дрожащими ногами и хрустом веток под ним, выравниваясь.       —как бы ни хотел, искренне не понимаю тебя, —я ответил сразу тем, что вертелось на кончике языка как подготовленный заранее яд змеи. Я кивнул самому себе, соглашаясь со своими же словами, задумчиво закатывая глаза, —я думал мы здесь, чтобы поговорить.       —так и есть, —из стороны в сторону шевеля нижней челюстью прохрипел Бакуго.       Я раздраженно стал топтать и без того истоптанную землю под собой, хмурясь, мой вид так и кричал «ты серьезно?». Я измученно выдохнул, расправляя напряженные плечи. Мое тело обмякло и я слегка покачивался в такт с ветром. Я выжидающе смотрел на Бакуго. Единственный я не знаю истинную причину моего присутствия здесь, —Бакуго просто нападал и без умолку ворчал, что убьет, но даже задеть меня своими искрами у него не вышло. Это отняло у меня приличное количество сил, поэтому затягивать все это желания, у меня, естественно, не было.       —ну же, —прошипев сквозь зубы, я сощурился, —начинай.       Я стоял в пол оборота к Бакуго, собираясь просто дослушать и уйти от его пригвоздившего меня своим взглядом, в землю, расслабившись. Цербер подсказывает мне, что недалекий одноклассник выглядит жальче меня перед провинившегося перед отцом. Возможно, каким-то нутром мне нравилась эта картина: Бакуго согнулся в три погибели передо мной, из-за меня, из-за его инициативы, что пошла против него самого. Я не видел в этом ничего плохого, думаю, что в каждом человеке есть доля экзотических наклонностей.*       Я только успел заметить, что шершавая и шрамистая рука, точно как осьминог своими щупальцами обхватила мне шею, будто намереваясь душить.       —если тебе было так необходимо побить что-то, то мог бы повесить грушу, как у Эйджиро, —я был спокоен как удав, ведь я в любой могу просто сложить руки у груди и телепортироваться. Первым, что я понял, это то, что не могу вдохнуть. Вторым я заметил, что не могу свободно смыкать зубы. Сильная хватка на шее подтупила мне все мои чувства, сделала взгляд мыльным, поэтому я не до конца соображал, что этот ублюдок вытворяет. Стук не моих зубов об мои зубы. Лишь только скрежет зубов и металлический вкус дошел до меня, как я будто заново родился и мое зрение стало безупречным. Настолько, что я видел лишние волоски на бровях у Бакуго. Я поморщился на новые, еще не открытые мне ощущения. Отвратительный вукс металла во рту, кровь, стекала по подбородку вместе со слюной. Бакуго рыкнул, а я тотчас схватил его за волосы и оттянул его от себя.       —ты, урод, —непонятно почему, но я сдержал крик внутри себя, отчего в глазах на пару секунд помутнело. Я быстро провел рукой по разорванной губе, стирая с них чужие слюни. Я все еще не мог нормально дышать, Бакуго сдавливал мне шею. Я старался максимально отдалить его наглое лицо от себя, что расплывалось от грубых действ.       —а мне и правда больно, —он хрипел, проведя языком по верхнему ряду зубов, —я уж думал, что ты мне зубы выбил, уважаемый.       —говоришь так, словно это я тебя принудил, —я был абсолютно серьезен, сдержан, хоть и злился, хоть и мне было ужасно мерзко. Я взглянул на Бакуго и не вывез всей этой мерзости.       Меня вывел из себя только один точный взгляд в похабное лицо Бакуго. Я отпустил и отвел голову в сторону, сплевывая слюни с красноватым оттенком на землю, усиливая хватку на его затылке, вырвав пару его белесых волосков. Сковывающая мое дыхание рука обидчика скатилась вниз вдоль моей груди и ударилась об ляжку. Не поднимая головы я расслабил хватку, поднося руку ко рту, сдувая белые волосы с ладони. Нижняя губа пульсировала, отдаваясь в виски. Тот подталкивающий теплый ветер резал спину, а смешливое гарканье ворон было обращено на меня, я уверен. Бакуго что-то говорил, но я не слушал. Подарив тому враждебный взгляд исподлобья, я отвернулся.       Он что-то кричит в след, либо мне кажется, —неважно. ***       Я без понятия, как оказался на этаже с комнатами. Без понятия, как отвязался от формальных друзей. Без понятия как прошел мимо Тодороки, очевидно ждавшего меня около лифта. Тодороки молча догнал еле двигающегося меня у дверей комнаты проблематика. Он передо мной, а я даже без понятия, о чем он сейчас думает, хотя он всегда говорил об этом мне первым делом. Все мысли Тодороки принадлежали мне, но сейчас все не так. Я не чувствует свои ноги, да вообще все тело. Казалось, —хотя хотелось бы, чтобы это было именно так, —что все то, что учудил Бакуго, было моим дурным сном из-за неудобной позы в кресле. Однако яркая, пульсирующая красная полоска на нижней губе говорила сама за себя. На маске безразличия образовалась трещинка. Уголки его губ сами катились вниз от отвращения, а засохшая под губой кровь крошилась.       —у тебя кровь, —очевидное сказал гетерохромный, холодными пальцами касаясь моей впалой щеки. Только по тону очевиднее некуда то, что он искренен. Я поддался всем телом на приятно охлаждающий холодок от причуды Тодороки. Сам же он не устоял и согнул губы в полумесяце.       Все, что сейчас делаю переменчивый я, не более чем утешение самого себя, а не обеспокоенного Тодороки. Его правая сторона источала приятный и спасательный для, униженного меня, холод, мороз, который ослаблял его бесконечное чувство тошноты. Я глубоко вдохнул через нос, жадно захватывая побольше морозца. Я люблю тишину, которая стоит между нами двумя. Мне нравится, что он понимает и без слов, в чем я нуждаюсь сейчас—в его холоде.       Я прикрыл глаза, перестав наконец каждую секунду слизывать кровь с губы как завороженный. Когда маленький шарик с кровью лопнул, приоткрыл один глаз.       —просто подрался, —отстранившись от ласк парня отстраненно пробурчал я, пряча невредимые костяшки палец в карманах штанов.       —тот, с кем ты подрался, наверное, заслужил это, —Тодороки полностью поддерживал меня любимого, хотя, совершенно точно, он находил это неправильным и неподобающим.—у тебя еще есть планы на этот вечер?       Тодороки лукаво ухмыльнулся, поблескивая своими хитрыми глазами. У меня совершенно не то настроение, чтобы вести любезные светские беседы с Тодороки. Для меня он как тихая гавань, в которую я могу в любой момент окунуться с головой и не выныривать до тех пор, пока я не пойму, что задыхаюсь в ней. Однако выныриваю я из этой гавани слишком быстро, как только меня достигает надоедливая мысль о своей ветренности. Кошки, скребущие с момента взаимного признания в чувствах внезапно стали буйствовать и требовать власть надо мной.       В сознание меня вернуло нежное поглаживание костяшек палец. Тодороки водил узоры на моей ладони подушечкой большого пальца.       — «нет-нет, я чувствую вину не потому, что не люблю Тодороки, а потому что из-за выродка Бакуго я чувствую себя обманщиком.—Я отводил взгляд от проницательного одноклассника. Назвать его как-то иначе язык не поворачивался даже в мыслях. Я сомневался в своих же словах, водил носом, будто я молча возмущаюсь на поведение Тодороки.— Но все же, все же…»       Нежные касания Тодороки отличаются от всех других, которые я мог ощутить, прожив эту жизнь. Даже моя мать вела себя не так, как с отцом. Я помню каждый ее сомневающийся взгляд на меня, пока я лежал в люльке будучи двухмесячным ребенком и хмурился, вынюхивая среду. Иногда я жалел, что моя душа старше моего тела, ведь я всегда понимал неоднозначные взгляды обращенные ко мне: девчонок—той же Мины Ашидо, отчего компания вместе с ней мне приносила и приносит дискомфорт до сих пор. Жадные взгляды журналистов, каким-то образом распознавших во мне, обычного ученика обычной школы, сына знаменитого архитектора. Грубые толчки отца, сдержанные толчки матери и дружеские похлопывания единственного друга Киришимы—все это отличается от Тодороки. Да даже если брать в учет Бакуго, между ними будет огромная пропасть, которой нет конца.       Закусив щеку изнутри, я старался вернуть настроение в прежний лад. Ненавижу вспоминать свое перерождение в этот чертов мир героев.       —я как раз шел к Эйджиро, —я ответил на вопрос Тодороки. Он даже не моргнул, словно ждал именно такой ответ.       —вполне ожидаемо, —он кивнул, скрывая свое лицо за волосами, —хорошо проведи время… Чен.       Сократив мою фамилию, он закусил нижнюю губу, будто пробовал каково это было на вкус. Я не обратил на это никакого внимания—для меня это уже норма, потому что меня окружают воистину самые отзывчивые люди, будто вообще весь этот мир самый выдуманный эталон хикки-идеалиста. Тодороки плавно обошел меня, зашел к себе в комнату и больше я его не слышал. Я машинально поплелся к Киришиме. Его надежная дружеская рука определенно скоро вызовет во мне феномен рыбы, что задохнулась в воде.       Высокая деревянная дверь, за которой исходит глухой шум от побоев груши Киришимы. Давненько я не заглядывал в его комнату. Я не буду удивлен, если там все вещи с моего последнего прихода будут не там, где были, если опираться на мою память. Все таки, «мужицкая берлога» Киришимы уже не раз потерпела сокрушительный ремонт и подвергалась изменениям. Один ленивый стук моей руки об дверь. За ней все также исходит тот самый шум, который порядком бесил его соседа Ииду. Второй уже сдержанный стук. Шум притих. Бог любит троицу (даже в таком случае), я постучался— дверь распахнулась, а заместо рубиновых очей я увидел длинную челку, свисающую на лицо другу.       —Зейн, —он сказал это выдохнув как-то облегченно, быстро смахивая висящую ядерно-красную челку назад. Распахнув мне вход в свою комнату, он на веселой ноте запел, —ты чего как не родной? Заходи.       Киришима, видно, не нуждался в моем ответе на его вопрос. Я вошел внутрь, осматривая, будто я был арендатором, а Киришима риэлтором, что на ходу поправлял на себе спортивную одежду, откатывал гантели ногой в угол комнаты и в «презентабельном» виде предстал передо мной.       Человек, что стоит напротив меня — мой товарищ, одноклассник, союзник в этом мире и просто друг, который появился здесь. Как бы я не пытался, мои одногодки не были теми людьми, которые легко могут относиться к моему образу жизни. С детства меня нравоучал дедушка Хаабу, что есть гордость, есть и морали, о которых увы, не каждому суждено даже узнать. Мало того, эти глупцы даже не пытались. Лишь с возрастом я начинал осознавать, что таким не нужен проблематик-друг с невеселым и не резвым стилем жизни. К тому же, кому был интересен мой образ пятилетнего ребенка без причуды?       —ты как-то припозднился, —он стоял ко мне спиной, не нарочно, но я хотел бы думать, что он делал это специально, чтобы показать мне его труды и признаки настоящей дружбы: кожа на спине покрасневшая, местами видны царапины, мелкие гематомы на локтях. Черт бы побрал такое чувство, как мою ненормальную тягу возбуждения к самопожертвованию.       Я присел на мягкую кровать друга, выискивая глазами то, за что можно было зацепиться. Потертая спина друга меня не должна колышить в плане, в котором я думаю каждый раз, когда вижу ее. Висела груша в углу комнаты.       «—если тебе было так необходимо побить что-то, то мог бы повесить грушу, как у Эйджиро,»       —ээ-э? —озадачено протянул Киришима, перестав наконец наводить в этой комнате хоть какой-то порядок.—ты чего завис?       Пустым взглядом я посмотрел на друга. Он схож с электрической молнией, которую испускает Каминари: тотчас примчится, а избежать его пристального взгляда не сулит ничего хорошего, он только сильнее станет изображать няня. Я раздраженно, —как воспринял это Киришима, —выдохнул через нос будто огнем, заставив друга отшатнуться назад и неловко почесать потный затылок.       —не хочешь — не говори, —Киришима все такой же задорный, по-детски наивный и смотрит на мир иначе, нежели я.       Любопытные бывали, даже много, но само поддельное восхищение резко изменилось на предвзятость. Мой взгляд на мир менялся с каждым днем: момент, когда причуда не думала даже проявиться в какой-то головной боли, просто стер с лиц детей тот взгляд, которым они смотрели на меня. Мне было плевать, что обо мне думают эти дети, не волновало также отсутствие причуды.       —рассказывай, что нового у тебя, может, на личном фронте кто-то есть? —друг строил глазки, якобы шутил, хотя видел, что бессмысленно пытаться выдавить из меня глухой смешок. Я отрицательно помотал головой. Образ Тодороки в голове совсем побледнел, а на ум приходил отвратительный друг моего друга. В какой-то степени я злился на Киришиму, поэтому молчал, чтобы не съязвить чего, но в глубине души понимал, что я хочу все рассказать ему.       Киришима идиот. Я привык, что этот выскочка всегда был и есть рядом со мной. Всюду следовал за мной, звал туда же, куда и он помчится на всех скоростях. С ним, я иногда ощущаю свой возраст целиком: я будто дед, который постоянно ворчит на молодого пубертата при каждом удобном случае. В нем будто все минусы, от которых мне хочется свернуться в кокон и забыться, и закрыться от мира сего, в том числе и от него. Но каждый раз я оступался, когда видел, как он бродит за мной как собака, охраняющая хозяина.       —а у тебя? —я старался перевести тему. Удобнее поерзав на кровати и подложив ноги под себя, я откинулся спиной к стене.       Он подсел поближе.       —я уж думал не спросишь, а то сегодня ты хмурее обычного. Я тебе уже все рассказал сегодня в гардеробной, поэтому, пока ничего нового.       Киришима простак. Я думаю, для него нет ничего важнее, кроме как завести очередного друга. Не успею я заметить, как мои мысли о нем станут складываться иначе, я пойму, что мне не безразлична дружба с ним. Я воспринимал его не как должное, а как настоящее чудо из чудес, которое в этой жизни случилось со мной. Мой первый, единственный друг…       —кстати, что насчет Ииды, Урараки и Мидории? —задал он вопрос, каждую секунду смахивая красные пряди с лица, что лезли ему при каждом сказанном слове, щекотили нос. У меня уже у самого руки чесались, чтобы убрать эту надоедливую челку, которую он спускает только перед сном.       —а что с ними? —мой хмурый взгляд метнулся с его лохматой головы на глаза.       Я не хотел о них говорить, как никак, я проигнорировал их желание отметить начало нашей…дружбы? Буду считать, что это их обыденный дружеский акт или же простая формальность: узнать получше друг о друге за кофейным столиком.       —ну-ну, я все слышал, хоть и сидел в автобусе, —надув щеки, будто это хоть как-то развеет атмосферу на лад, который привычен другу, Киришима сказал, —ты ведь у нас такой важный, прям депутат.       —был бы я депутатом, то они были бы хорошим вариантом и я был рассмотрел их в качестве своих, —я подбирал слово, запнувшись, —ассистентов, —я не удержался и пустил волю своему маразму.       Кажется, Киришиме наоборот нравится слушать, как я искажаю его слова. В этом есть своя доля романтики, но я все-таки склоняюсь к тому варианту, в котором мне не придется язвить.       Киришима навязчивый. Не найдется ни одного моего дня, в котором я бы не согнулся в три погибели, только потому, что тактильный друг стал еще более навязчивым после нашего мелкого перерыва в дружбе. Все эти дружеские жесты были чужды для меня. Особенно такие горячие объятия и слабые похлопывания по плечу.       —мне уже стоит считать себя особенным из-за дружбы с тобой, а?       —считай как хочешь.       Я устал от своей старой души, а может только от этого обманчивого молодого тела. Отроду я ощущал себя в присутствии родителей опытнее, хотя точно не мог сказать, сколько мне лет. Эта подкинутая мне возможность пережить жизнь заново в незнакомой мне среде истощала меня. Прошло почти шестнадцать лет с моего перерождения, а я все еще держу внутри себя мысль о том, что я обманываю даже Киришиму. Я перевел взгляд на друга. Он наслаждался тишиной, закинув ноги друг на друга, прикрыв глаза. Для него я — друг, для меня он нечто большее. Нутром чую. Теперь то я понимаю, отчего кошки скребутся на душе.       — «я чертов старпер, который совратил подростка, —думаю об этом, смазано провожу рукой по лицу, размазывая неприятное ощущение влаги на лице. То ли я покрылся потом, то ли я фантомно ощущаю на себе слюни. От я отвращения кривлю губой и на секунду замираю с таким выражением лица, прячась от мира сего ладонями.— вдвойне противнее от Бакуго».