Музей для одной картины

Алан Уэйк. Писатель, гений, мастер пера, пророк, беглец, ужасный муж, многоликое чудовище, тень от тени своей. Истинный автор. Человек, глубоко погруженный в творчество. Человек, создающий из себя произведение искусства, и выставляющий его напоказ перед всем миром. Человек, конструирующий для глубины сюжета нагромождение глупых правил и разрушающий их по мановению руки. Человек, страдающий депрессией и желающий бросить писать. Или… «желавший», «бросивший», «никогда не писавший»? Но вот же он. Вот он сидит за столом, положив руки на клавиши печатной машинки, и пишет, пишет, пишет свою бесконечную мрачную историю, страницы в которой сменяются как витки спирали. Его брови нахмурены, и лицо насупленное и серьезное, и взгляд внимательно скользит по строкам, отслеживая ошибки и несостыковки. Это Алан Уэйк. Он сильно постарел за тринадцать лет (а кто нет, если жить приходится в бесконечном кошмаре?). В волосах прибавилось седины, отросла борода, глаза стали темными и глубокими, как далекий океан. Почему темными? Стойте, это неправильно. Неправильная часть истории. Алан спешно вычеркивает строки, которые не подходят повествованию, сминает бумагу и яростно бросает ее в угол. Комната писателя поглощает чернила и буквы, отправляя их на волю. Чистые листы вновь появляются на столе. Это Алан Уэйк. Депрессивный писатель, жаждущий признания. (Зачеркни это, зачеркни, это неправильно.) Мрачный творец, вершащий судьбы множества людей нажатием пары клавиш. К черту! Боже. Алан вздохнул и опустился на пол, устало укладывая голову на деревянные доски. Так чисто. Здесь кто-то недавно убрался? Ах, подождите, он ведь никогда не выходил отсюда? Странно. Алан вздохнул снова. Кажется, он писал что-то похожее. Про тоску, горечь поражений, ржавые клетки и тьму вокруг. Память слегка подводила, но, в общем-то, ему было всё равно. Алан напишет еще. Здесь нечего делать, кроме как писать и кричать на самого себя через трубку сломанного телефона. Итак. Это Алан Уэйк. Автор книги (серии из трех книг, если быть точнее), в которой главным героем становится он сам. Глубокий и сложный триллер, наполненный отсылками, регулярно обманывающий ожидания читателей и захлебывающийся ужасом, который хочет вырваться на свободу. Что? Погодите. Он этого не писал. Рекурсия внутри рекурсии, тьма жаждет поглотить свет, озеро выходит из берегов, затапливая дома. Озеро. Океан тьмы. Нет. Нет, это неправильно. Нет, он этого, черт побери, никогда не писал. Еще не настолько он сошел с ума, чтобы убить собственную жену, ради которой и затеял всю эту многомерную историю со спасением. О чем ты вообще думаешь, Алан? Нет, нет, нет, остановись, выброси черновики, не дай воде утащить с собой эти проклятые буквы. Вычеркни их. Съешь. Сделай, пожалуйста, хоть что-нибудь, пока эта история не превратилась из изысканного триллера в бесконечный кошмар внутри бесконечной ночи. — Алан. Алан закрыл глаза, опустошенный после очередного параноидального припадка. Он снова разнес на части стол, разбил печатную машинку, стул и доску для записей. Последовательность всегда разная, но исход один и тот же. — Алан, послушай меня. Алан не хотел слушать. У голоса совести были нежные интонации Элис, в то время как дьявол всегда носил его лицо. История нуждалась в продолжении, но Алан устал. Смерть писателя в этот миг казалась ему как никогда очевидной. Требовалось что-то яркое и красивое, как контраст вечного счастья и вечной тьмы. Или там шла речь про свет и кошмары? Алан перевернулся на бок и подцепил двумя пальцами упавшую на пол случайную страницу. На полях были нарисованы черные крылья. Уродливые, как отражение в зеркале поутру, но потому до боли честные и искренние. Это действительно не имело смысла. Кто-то продолжал записывать каждое его действие, верно? Каждую мысль, каждый крик в пустоту, каждую истерику и просьбу о помощи. Его слабость запечатлевали на камеру (не смей говорить это, не смей, не смей), печатали на листах бумаги, превращали в насмешливые граффити на стенах Темной Обители. (Откуда у океана стены?) Прекращай писать, Алан, тебе это не по силам. Не по силам воплотить в жизнь историю, которую ты хочешь. Нет, ты уже сделал это много-много циклов назад. Закончил книгу. Повествование шло наперекосяк. История развивалась в обратном порядке. По спирали вниз, пока не достигнет дна. — Не сдавайся, Алан. Мы почти у цели. Алан сжал руки в кулаки, чувствуя, как трещат суставы. Тьма просачивалась через щель под дверью, растекалась по полу тонкой черной волной, накатывала на пятки. Было холодно и одиноко. Комната писателя не спасет от чудовищного зверя, что живет в его сердце. Совесть не сможет докричаться до него, если Алан ничего не слышит. Алан поднял руку и коснулся лба. Что-то горело там, внутри, скрытое в глубине разума от вездесущих щупалец тьмы. Кто-то спрятал в его голове искру света, чтобы пробудить ее в нужный момент истории, и Алан подумал, что это наверняка было очень важно. Важно, чтобы он забыл. Важно, чтобы он не прекращал пытаться. Шаг за шагом двигаться к концу истории. Алан медленно поднялся и сел за стол. Положил руки на клавиши печатной машинки. Тьма плескалась под ногами, раздражая бесконечным язвительным шепотом, но Алан давно научился ее не слушать. Кто-то записывал каждый его шаг? Серьезно? Ладно. Он сумеет это пережить, сумеет выдержать и выбраться отсюда. Он забыл, но однажды он обязательно вспомнит. Студия ток-шоу, метро, отель, кинотеатр, телефонная будка. Звонок с другой страницы книги. Вспышка фотоаппарата. Звуки доносились как будто сквозь толщу воды. Алан щурился из-за резкой смены обстановки, осторожно осматриваясь по сторонам и привыкая к одновременному существованию в двух местах. Стены у тьмы действительно были, и повсюду на них красовалось одно и то же лицо. Лицо Алана. Алан Уэйк. Да, это Алан Уэйк. (Кем же еще он мог быть?) Гениальный писатель, депрессивный творец, поэт, режиссер, убийца. Что-то здесь определенно казалось лишним, но у камеры не было собственного мнения. Она просто записывала всё как есть. Создавала картину из жизни погруженного во тьму человека. Однажды у этой картины будет собственный музей, и бесчисленные тени совершат паломничество к его подножию. Зейн ухмыльнулся и убрал камеру, отворачиваясь от шагающего по обители Алана. Его работа здесь закончена.