Танцуй

Волны Первозданного моря шумят перед ней, яростные, беспокойные. Фурина шагает вперёд, не страшась. Ледяные брызги летят в лицо и она улыбается. Уровень радиации смертельный, но у Фурины на плечах до сих пор лежат тёплые ладони Лотана и ей ничего не страшно. Где-то там, далеко-далеко, будто в ином мире, Эгерия закрывает своей душой и телом прорыв в мироздании. Фурина не знает, верит ли она до сих пор в благочестие Селестии, в благочестие Первородного, но очень надеется, что нет. Потому что это опасная вера, потому что эти существа обрекли Фонтейн на смерть. Пророчество исполнится. Фурина никогда не верила в пророчества раньше, но она и в богов не верила. Не верила в чудеса, не верила в случайности. Не верила в драконов и не верила в любовь. Венти верил в чудеса. Он верил в то, что его мечта сбудется и не ограничивался только верой. Фурина за глаза звала его наивным идиотом, гениальным, но идиотом. Так его звали все, кто хоть сколько-то о нём знал. Так звали его все, кто ни черта о нём не знал. Ведь такие наивные, но гениальные идиоты создают для людей новый мир, просто потому, что хотят. Мурата верила в случайности. Она верила в то, что парнишка, предложивший ей работу под светом софитов, в гомоне пьяной толпы, был искренен. И что это не попытка сильнее закопать горюющую по подруге женщину, как сделал бы каждый в том баре, а попытка помочь. Мурата верила в то, что столкнувшись с кем-то на дороге можно встретить свою судьбу. Фурина им не верила. В её работе случайности приводили к катастрофам, в её работе даже намёки на случайности приводили к шёпоту: «Ты что, идиотка?! Хочешь повторения Чернобыля?!» В её работе не случалось чудес. В её работе чудом считалось, если ты после «случайности» умираешь быстро. Если после тебя остаётся только тень Хиросимы. Венти поделился с ней мечтой. Мурата поделилась с ней счастливыми случайностями. Исход, счастливый случайный исход глупой наивной мечты, создал новый мир. Новый мир подарил ей Лотана, а Лотан… Лотан научил её любить. Они встретились случайно. Фурина сидела у воды, он сидел напротив, на другой стороне речушки. Отражение Фурины на колышущейся воде наложилось на его отражение. Он поднял не неё глаза, свои возмутительно красивые глаза, и улыбнулся. Фурину закружил поток, она тонула и не хотела выныривать, потому что тонуть в любви оказалось приятно. Лотан был таким же, как она. Он не помнил ни как появился в том месте, которое было первым его воспоминанием. Он помнил смазанное прикосновение, толчок в грудь и чей-то крик. Фурина помнила ослепляющий свет и жуткую тряску, а потом резкий удар. Она тёрла предплечья, где до сих пор оставались белёсые шрамы, будто её руки оторвали, а затем пришили заново. Лотан прикасался к её рукам губами, точно в этом месте, и Фурина незаметно для себя переставала думать. Когда он вспомнил, Фурина не ушла. Дракон или нет, в тот момент это её уже очень мало волновало. Лотан был её, а она была его, и никакой Король Королей не посмел бы их разлучить. Он мог бы попытаться, но Фурина знала, абсурдно веря в чудо, что сможет с ним справится. Под её руками, в ритме её танца мог изменяться мир. Король всех Королей повёл свою армию против Первородного и они сбежали. Селестия повернулась к ним своей безобразнейшей стороной. Из залитых кровью коридоров на Фурину смотрели безучастные глаза прошлого, которое она тогда не помнила. На чьей стороне она стояла? На стороне драконов, одному из которых отдала сердце? На стороне богов, к которым опосредственно относилась? На стороне людей, к которым чувствовала наибольшее притяжение? Эгерия бы рассмеялась, Эгерия бы отмахнулась и закрыла глаза на этот конфликт. Потому что Эгерия, сколько бы не претворялась нерешительной, знала, на чьей стороне. Слепая справедливость Эгерии была весьма избирательно слепа. Но Фурина не Эгерия, никогда не была. Фурина и Эгерия может быть и вышли когда-то из одного родника, но Эгерия всегда стремилась ввысь. Эгерию вылепили искусные руки Первородной Тени, только вот благословения пожалели. Эгерия не дитя Селестии, она лишь их продукт, и она глупа, раз не видит разницы. Фурина — своя собственная, со всеми своими острыми коленками, угловатой фигурой и тонкими пальцами. Она сама когда-то вытянула себе все шпагаты и все фуэте, а когда с балетом не сложилось вытянула физику на сотню, вытянула реактор на его максимальные показатели и едва не умерла однажды. Случалось такое в их работе, да. Фурина, такая какая она сейчас, перед лицом немилостивого моря, создала себя сама. Не матушка, отчаянно сопротивлявшаяся её учёбе в балетной школе; не однокурсники, не верившие в то, что маленькая балерина умеет думать как физик-ядерщик; не Лотан, под чьими тёплыми ладонями у Фурины плавилось тело, а сама Фурина. Эгерия бы назвала её грешницей, ведь всех их создала Селестия. Эгерия первого времени наивная, делящая мир на белых и чёрных, будто это деление имеет смысл где-то, кроме шахмат, назвала бы её блудницей и заточила бы в первородном море, живую, но не живущую. Интересно, назовёт ли сейчас, когда её обожаемая Селестия отвернулась от обожаемых людей? Каэнрия, пылающий ад за её спиной, напоминание для каждого Архонта, что Селестия безжалостна и безразлична. Напоминание для Фурины, что даже Великие Грешницы — тоже чья-то семья. Напоминание, что понимание Селестией любви к человечеству — извращённое, отрешённое и неполное. «Первородный любил людей» — шептал кто-то Фурине и ветер, переносящий лишь пепел и Бездну, трепал ей волосы. — «В меру своих искорёженных программ, но любил. Мне… Мне так папа сказал» «Мы любим людей» — шептал кто-то Фурине и жар горящей гневом страны опалял ей лицо. — «И нам не важно, есть ли у них крылья или чешуя. Только вот сами люди не знают, люди ли они. Они не знают, что мы любим их и без этого» Фурина смотрела в глаза со звёздами, в глаза безбожников и смотрела, как страна выбрала себе идеалы. И боги этих идеалов откликнулись. «Они верят не в Архонтов, а в идеалы» — вскинул голову Грешник Ярости. Она посмотрела в его глаза, такие же, как у последней королевы Каэнрии. — «Они верят, Фурина, сестрица!» И когда Фурина бежала, земля горела под её ногами. Когда Фурина бежала, ветер подхватывал её на ходу. Фурина бежала и отчаянно хотела вернуться, потому что там, среди горящих обломков остались самый сильный и самый слабый Архонт. Брат с сестрой или твои люди? Умереть за идеал или продолжить жить ради людей? Лотан обхватил её лицо ладонями, улыбнулся и поцеловал. Длинный, раздвоенный язык скользнул ей в горло и в лёгких оказалась лишь вода. Когда они кружились в танце, времени не существовало, мира не существовало. Была только крепкая хватка его рук, тёплое дыхание и горящие решимостью глаза. «Живи» Фурина подняла ладонь. Индемнидиум похож на Радий. Радиация похожа на Бездну. Фурина верит в чудеса, Фурина верит в то, что Бездну можно укротить, что её можно изгнать из мира. Фурина верит в то, что она — Драконья Невеста, Драконья Жена, нет в этом свете другого существа, способного управлять Первозданным морем. Сомневаться глупо. Селестия играет не по правилам, драконы играют не по правилам. Фурина качает головой. Какого чёрта люди должны играть по правилам? Какого чёрта она должна играть по правилам? Вода Первозданного моря отступает, с каждым шагом всё дальше и дальше. Фурина шагает вперёд и только вперёд, стараясь не думать о том, что где-то там, глубоко под землёй могут погибнуть её друзья, её семья. Первозданное море начинает кипеть и закручиваться. Мурата, Невеста бессмертного огня, танцуй, сестрица! Венти, Муж ушедших звёзд, танцуй, братец! Фурина делает ещё один шаг вперёд, а затем поворачивает руки. Шаг, поворот, поклон. Танец сложный, она учила его не одно столетие. Прыжок, кружение и шаги. Под ногами загорается печать, печать, которую не пробьёт Первозданное море. Шаг за шагом, фигура за фигурой. Фурина, Дитя волн и родников, танцуй, танцуй и мир однажды будет спасён!