Mein lieber Patrokl

      

С огнём играли, перешли черту Узоры наших тел и сердца стук

Николай не может себе объяснить, что произошло. Как он, такой благоразумный, такой верный престолу, брату и долгу, отдался полковнику Пестелю. Позволил делать с собой всё, что тому заблагорассудится, и даже больше: великому князю понравилось отдавать вольнодумному мужчине власть над собой. Да, Николая прельщало всё: выправка, дерзость Пестеля, его героические истории о войне и внезапно подаренные цветы. Но надо было остановиться вовремя. Как теперь смотреть в глаза брату, ангелу, что отправил его инспектировать южную армию? Теперь Николай грешен, грязен, запятнан. «Мы с тобой как Ахилл и Патрокл, -шептал ему Павел. — Мы свободны». Он свободен, Пестель свободен. Николай же в тисках долга от рождения и до последнего вздоха. Ещё не поздно остановиться. Да он пал, но пока ещё никто не знает грехе. Уедет в столицу, забудет наглого Пестеля, как не было его вовсе. Но нет, Николай с ужасом думает о предстоящей разлуке. Опять сидит перед ним в спальне дворца Потоцкого, без мундира, глядит на полковника в мерцании свечи. Напряжён, вздрагивает от каждого шороха: застукают, донесут брату — и в то же время не может оторваться от искрящихся глаз, волчьей улыбки, дерзновенных речей. Николай с удовольствием вдыхает мускусный аромат, посматривает на широкие плечи в полумраке. Как же великий князь слаб… — Ники… Tu es comme Apollon — сиплый голос чарует. — Ты мой Патрокл… Одурманенный Николай пытается собраться, уводит тему во что-то более светское, просто чтобы не увязнуть окончательно в льстивых речах полковника. — Павел… Павел, почему Патрокл? — Моя любимая история со времён Пажеского корпуса. Ахилл и Патрокл были неразлучны, на охоте и на войне. Даже в царстве Аида любовь связала их воедино. — Я читал Гомера. Не понимаю… Глаза Пестеля нехорошо сверкнули — не любит, когда с ним спорят, но поучать великого князя… А впрочем, чтобы рассказать об истинной любви древних греков — стоит того. — Невнимательно читал, значит. Ахилл мстил за любимого. В драмах за любимых либо мстят, либо ненавидят их потом до конца дней, потому что слишком любили… — Я всё же не понимаю… Да что ж ты, Ники! Паша резко встаёт из кресла, усаживается рядом Ники на кровать. Вновь оказывается близко к великому князю. Слишком близко. Уверенно обхватывает Ники за пояс, отчего великий князь вздрагивает. Куда ж деться от этого взгляда, от этих рук. — Платон в «Пире» открыто говорит об их истинной любви. — поучительно говорит Павел, сверкая глазами. Николаю в его объятиях сейчас точно не до Платона. Пытается унять дрожь от ещё свежих воспоминаний о первом разе. Боже, свалился же ему на голову этот полковник на смотре, куда ж теперь от него деться! А хочется ли деваться? Павел продолжает, попутно поглаживая тёплыми шершавыми ладонями по великокняжескому поясу: — Был еще Эсхил, что писал о них: «Святыни бедер непорочных Ты не постыдился и поцелуев частых, О неблагодарный!» — Боже, Павел! — Николай краснеет от такой непристойности. Пестель хохочет. Весело поглядывает. — А ты, Ники, будешь скучать по моим бедрам? Николай сжимает губы. Что Пестель с ним творит! Как так можно! И почему великий князь позволяет? Николай в последний момент властно отстраняет руки полковника, собиравшиеся залезть куда не следует. Надо прекратить этот разврат пока не поздно! — Хватит, Павел, не стоит… — Что такое, Ваше Высочество? Обиделись на Эсхила? Иль на меня? — посмеивается Павел, но подчиняется. Взгляд Ники какой-то отстранённый, серьезный. Отчего Николай всегда серьёзный? Ледяной принц. — Меня удивляют твои познания, Павел, — задумчиво говорит Николай. — Николь, для греков было очевидно то, что Патрокл, желавший быть похороненным в одной могиле с Ахиллом, -его возлюбленный. То, что неприемлемо в обществах, отравленных духом религий и тираний, естественно для свободной Греции. Как так можно! — Паша, ты вольнодумец! — Именно, Ваше Высочество, — обаятельно улыбается. От взгляда на него Николай теплеет. Пестель восхитительно красив в отблесках свеч. А его взгляд лучится теплотой и любовью. Всë в Павле Николаю кажется таким прелестным, притягательным. В голову, как воробьи, влетают шальные мысли. На губы сама наползает еле заметная улыбка. — Ниики, — Пестель мурчит словно кот. — Pourquoi es-tu si sérieux? Mon trésor, — вновь ластится, начинает мягко поглаживать по спине. Безмолвно спрашивает разрешения. Как не желает сердце страсти, умом-то полковник понимает, что ходит по лезвию ножа. Коль великому князю что не понравится, тут же можно забыть и о звании, и о службе, и о тайном обществе с планами на переворот. Чего греха таить, помимо чувств Павлом двигает и толика расчёта. Крепкая связь с великим князем уж точно сыграет не последнюю роль в их славном деле revolution. Да, как не крути, истинной страстью Пестеля всегда была, есть и будет Россия. Ничто не отвернет полковника от пламенной мечты. А Николай когда-нибудь поймёт и будет с ним. Они будут вместе. Николай не слышит его мыслей, не осознаёт какую опасность представляет человек, от чьих рук так и льётся мягкое тепло, чьи глаза искрятся страстью. Проницательный Павел видит, что Николаю нравятся его действия, и исполнившись уверенности, прижимается жарким поцелуем к великокняжеской шее. — Паша… — выдыхает Николай. Боже, как это приятно! — Мм, Паш… — протягивает великий князь, чувствует, что не может сопротивляться. Обжигающие поцелуи и объятья, ставшие крепче, сводят с ума. Горячо. Не выбраться великому князю, нет. Так и пропадёт в сильных руках полковника, сгорит от жара губ, раскалённой лавы. Забыты семейные устои, мораль, религия. Паша — вольная античность — против всех правил царской фамилии. — Ники… Я представлял Патрокла златокудрым, как тебя, — шепчет Павел сквозь поцелуи — Я жаждал найти тебя, Николь. А ты, lieber, искал меня? Нет, Николай никого не искал… Был рад полюбить невесту, которую утвердил его брат, прекрасную Шарлотту, ставшую Александрой. Но был ли он счастлив со скромной послушной принцессой? Или он в тайне желал найти кого-то другого? Николай иногда заглядывался на фрейлин, позднее стал себе позволять маленькие шалости, но что-то все равно было не то. А к мужчинам никакой тяги у него не было. Хотя… Ведь всегда с восхищением наблюдал за парадами. Что уж говорить о театре… Нет, нет, так нельзя даже думать, это против природы! Но здесь, в жарких объятиях Пестеля, так хорошо. Сердце трепещет. Разговоры об античности, свободных нравах, о двух половинках одного мужчины, что ищут друг друга. Их влечёт к своему подобию, к мужеству и храбрости. Ахилл и Патрокл… Нет, нет, какие крамольные грешные речи! Николая не влечёт! Но Павел… Такой необыкновенный, сильный, храбрый, решительный человек. Душой подобен птице в небе — вольный ястреб. Великий князь всегда был прикован к земле. Ребёнком лишился отца. Мать и старшие братья всегда подчёркнуто холодные, не семья, а фамилия, что должна блюсти себя во имя интересов империи. Был заперт в золотой клетке, вышколен побоями Ламздорфа. А затем… Вечный холод и снаружи и внутри. И так не хватало человека, который подарит тепло, проведёт к свободе. — Паша… — выдыхает Николай, — Паша, да, я всегда искал тебя! — Ники, Ники… Я знаю, mon amour! Довольный Пестель встаёт между ног Николая, жадно целует в губы. Играется с верхней, нижней. Распаляет. Рукой заползает под рубашку. Гладкая атласная кожа, перекаты мышц. Наслаждение. Его принц. — Паша… — в полузабвенье шепчет Ники. Лава растекается от горячей шершавой ладони. Бросает в жар от грядущего — Что же ты творишь со мной… — Mein lieber Niki. — томно шепчет Пестель — Willst du mein Patrocl sein? Рычащий немецкий Пестеля будоражит. — Oui, mon Pasha, — выдыхает Ники на почти что родном французском. Всë. Павел резко толкает Николая в плечи, наваливается хищным зверем. Не выбраться теперь великому князю. Полковник буквально срывает с Николая рубашку и с диким упоением прижимается губами к атласной коже. Вылизывает жарким языком перекаты мышц своего Аполлона. Николай трепещет. Судорожно вцепляется в сильную спину, в короткие волосы. Сводящие с ума губы и язык. — Ах, Паша… — вырывается из груди. Пламенные взгляды встречаются. — Мой Патрокл, — шепчет Пестель, прежде чем одарить страстным поцелуем губы Ники и получить не менее страстный ответ. . . . Уверенная ласка члена горячими ладонями Павла заставляли великого князя стонать от удовольствия. Порой полковник не стеснялся использовать губы и язык. Наконец, Пестель просит великого князя перевернуться на живот. Возбужденный Николай подчиняется. Понимает остатком разума, к чему идёт дело, стыдливо прячет голову в подушку. «Какой грех! Ах, чтобы подумал брат! И какой из меня великий князь? Нет, не смогу более им быть!» Касание жаркого, влажного от масла пальца выносит все мысли из головы. Пестель, раздвинув округлые ягодицы, водит по кольцу мышц, что-то по-французски напевая. — Ники, ты красив, — в который раз повторяет полковник. Левой рукой гладит по поясу.— Мой Патрокл. Мой Аполлон. Полковник аккуратно вводит один палец, начинает растягивать. Николай выдыхает. Это очень даже приятно. — Ах, Павел, ещё! — уже сам просит. Хочется большего. Хочется член Пестеля. Ох, уж явно не такие мысли должны занимать чопорного великого князя, не такие… Видел бы Николая сейчас Ламздорф. И брат. И мать. О Боже, какой стыд! Павел по-волчьи улыбается. Взял верх над великим князем, ненавистной монархией, овладел царским сыном. Ещё месяц назад полковник думал, как бы со злости не вонзить шпагу в великого князя — ненавистную монаршью особу, какого-то юнца, не нюхавшего пороху, который собрался инспектировать его, полковника Пестеля, великолепный полк. А затем переглядки, прогулки, разговоры при свечах. Сам не заметил как захотелось большего. А он, Павел Пестель, сделает всë, чтобы добиться своего. Обязательно добьётся! Чего бы это не стоило! Пестель с улыбкой вводит два, затем три пальца. Николай тяжело дышит, мнёт простынь. Внутри словно рассыпаются искры. Боже, как хорошо! Пестель доволен. — Чувствуешь, Ники? Знаешь теперь, как это приятно! Согласен ли ты, что не должно быть преград для любви? Николай не может ответить. Не до того. Павел хмыкает. Пестель вынимает пальцы, вытирает о край простыни. Николай встаёт четвереньки, тяжело дышит. Павел пристраивается сзади, кладёт руки на ягодицы. — Нам нужна свобода, Ники! Свобода жить и свобода любить! — с этими словами, Павел проводит членом по входу. Николай замирает в предвкушении. Павел входит в него сначала медленно, растягивая кольцо мышц, затем резко одним толчком до конца. С губ великого князя срывается стон то ли от боли, то ли… Пестель наклоняется, дарит быстрый поцелуй в спину, немного ждëт, затем начинает вдалбливаться — резко, страстно. По спальне разносятся чавкающие звуки вперемешку с низкими стонами. Член Павла выбивает из Николая все монаршее, все чему учили с детства, весь великокняжеский лёд. Оставляя лишь самую суть — сияющую огнём свободы душу. — Ах, Паша, Паша…— никогда в жизни Николаю не было так хорошо. Павел знает. Безмерно рад. Пестель чуть меняет угол, член проходится прямо по чувствительной точке. Выбивает низкий стон. Николай, повинуясь желанию, тянется рукой к своему твёрдому члену, проводит вверх вниз. Никогда так не делал, грех ведь, но сейчас… Начинает ласкать в такт толчкам. — Да, Ники, — подбадривает его Павел, продолжая вдалбливаться — Mein lieber. Мой ученик. Толчки продолжаются. Темп усиливается. Необузданный огонь животной страсти. Через некоторое время Павел достигает пика и с сиплым стоном изливается в Николая. Выходит, с упоением глядит, как вытекает белое семя. Николай уж тоже близко. Павел опрокидывает великого князя и несколькими умелыми движениями по члену доводит его до конца. Объятые сладкой негой Павел и Николай лежат вместе, лениво обнимаются. Полковник, положив голову великому князю на плечо, медленно гладит любимого по локтю. В голове сомнение: а стоит ли ему, лидеру Южного общества, так рисковать и спать с великим князем? Николай же вновь сетует: какой же разврат он тут совершил! Лёг под полковника как непутевая дева! Нет ему прощения! — Жаль, мы с тобой не Ахилл и Патрокл, — произносит Пестель. — Им было проще. Николай хмыкает. С Павлом не соскучишься. Душа радуется. — Паша, — зовёт. Взгляды встречаются. — Знаешь, я рад, что встретил тебя. Ты изменил мою жизнь. Tu es devenu mon Achille. — Mein lieber Patrocl.