One last kiss

      Я пообещал себе, что это будет наш последний поцелуй.       В этой пыльной комнате с узкой кроватью одной на двоих, в этот душный пасмурный вечер, в этом маленьком, богом забытом городе.       — Ты любишь меня? — спрашивает из праздного любопытства, сдув с лица непослушную вьющуюся прядь.       Он, мы, это всë, что происходит с нами и между нами — это то, что рано или поздно меня убьëт.       — Я люблю тебя, как алкоголик, — хрипловато, на выдохе, в секундном перерыве между тем, как он снова накроет мои губы своими.       Тонкими, холодными, как у мертвеца, но лишающими рассудка в одно мгновение. Весь он — холодное, бледное, высокомерно бесчеловечное. Никому не нужен искусственный человек, который только и сыпет колкостями на любой твой промах, когда у самого всё идеально, без единой помарки, без единого скола и трещины. И только мне он, слишком умный для подростка, слишком безрассудный для гения, нужен весь без остатка.       — А я? Я нужен тебе? — Звучит обречённо и бессмысленно. Я и сам знаю ответ.       Тяжëлое дыхание между нами и оглушающая тишина. Он разорвал еë в клочья звонким смехом, чуть запрокинув голову. Острый кадык ходил под фарфоровой кожей, и я прикусил язык, чтобы не наклониться к нему, жадно выцеловывая каждый сантиметр, пытаясь украсть губами каждую родинку, а потом впиться зубами в адамово яблоко, до крови, до предсмертного бульканья в горле.       — Ты мне нужен, как нужна сломанная нога.       И смотрит в глаза нагло, смело, будто только что захватил весь мир. Но в его руках только моë сердце, заполошно бьющееся, задыхающееся, как бегун после марафона. В его руках весь я: с синяками после драк с уличными задирами, с пластырем на сломанном носу и с пустыми карманами.       Он смотрит так, словно бросит меня в любой момент, просто пока не хочет. Так, будто я сам волен уйти, но он знает, что я никогда этого не сделаю.       Я не выдерживаю.       Я целую его снова, и снова, и снова, а тот лишь сжимает тонкими длинными пальцами мою и без того мятую футболку. Этими пальцами он играл Шопена в музыкальном классе после школы, этими пальцами царапал мою спину вчера, теряясь в экстазе. Этими пальцами он показывал мне на строчки в учебнике по литературе, которые нужно выучить, и ими же смял подброшенную мной шпаргалку по алгебре.       Этими пальцами он схватил меня тогда, полгода назад, и не отпускает до сих пор.       Это может быть наш последний поцелуй, но не последний взгляд, не последняя встреча, не последний секс.       И я ещë услышу его ворчливые жалобы, что-то скучное про театр и Мольера, пьяное бормотание про брошенную невесту и ублюдских родителей, а он ещë услышит, как я нагло вру брату по телефону про то, что сейчас гуляю в парке, а не стаскиваю с красивого, как стриптизëрша, парня одежду в номере захудалой гостиницы.       Вынести его невозможно, да и сам он чëрт знает как выносит меня, но всë равно цепляемся друг за друга, потому что по-другому не получается. Я не откажусь от него, от его помощи, от мелких подачек на карманные, от надменных хмыков и стëба, а он не бросит меня, как добрая душа не сможет бросить бродячую голодную псину.       Я целую его и пьянею, никакой наркоты не нужно, мозги отключаются и сваливают на ближайший час, а он бы и рад оставить меня тоже и идти своей дорогой.       Но я ведь единственный, кому это всë разрушительное дерьмо в нëм нужно.