В момент своего падения душа словно превращается в камень и бьёт каждого, кто оказался у неё на пути. Она — как слепое орудие Рока. Злого, беспощадного и беспринципного Рока. Всё и вся перестаёт иметь для неё какое–либо значение. Ей настолько больно, что она способна лишь обороняться. И обороняется от всего, от всех — от врагов, друзей, ветряных мельниц… Когда ты испытываешь предельную боль, ты перестаёшь думать о том, что кому–то тоже может быть больно. Напротив, тебе, вдруг, начинает хотеться, чтобы все так страдали и мучились, как ты. Ты желаешь им зла. Впрочем, ты хорошо понимаешь и другое: никто и никогда не поймёт и не поднимется до твоей боли. Никто и никогда. И от осознания этой мысли становится ещё больнее. Ты один на один с бесконечностью страдания. Это предельная точка эгоизма: когда душа, растерявшая прежнюю память о Красоте, утратив прежние знания о «благе», становится жестокой. Может ли душа творить зло? Может ли она разрушать Красоту? К сожалению, да. Может. Неслучайно, Инь в философии Дао, достигая предела, превращается в Ян, и наоборот. Все, что достигает предела, становится своей собственной противоположностью. Ангел превращается в Демона… Анхель де Куатье, «Яблоко Евы».
[вторник, 12-е сентября, 2006-й год]
Небольшая комната, в которую привели едва державшегося на ногах Гарри Поттера, встретила его голыми серыми стенами. Беглый рассредоточенный и даже потерянный взгляд успел выхватить зеркало во всю стену — было похоже на окно, но нет… оно было совершенно непроницаемо и отражало лишь те самые голые серые стены. Еще тут был стол и несколько стульев. Эта комната будто бы звенела пустотой, но Поттер не замечал этого, будто ему и вовсе было все равно, где он и с кем. — Садитесь, мистер Поттер, — его толкнули в сторону стула. Этот толчок оказался настолько сильным, что мужчина, едва державшийся на ногах, буквально влетел в стул, который под ним пошатнулся, но все же устоял. Стой тот дальше, Поттер бы повалился прямо на пол, не сумев устоять на ногах. Однако он не возмутился, не потребовал быть аккуратнее или что-то в этом роде. Как уже говорилось ранее, казалось, ему было попросту все равно. Ранее уважительное «мистер Поттер» прозвучало с явным разочарованием и пренебрежением, даже презрением, словно тот, кто был героем войны, стал… грязным, вызывая брезгливость одним своим существованием. — Рассказывайте. Никаких витиеватых фраз, никакого заискивания и «заходов издалека». Коротко и рублено. Поттер знает этот тон — сам говорил таким с некоторыми воришками из Лютного переулка на допросах, когда тех удавалось изловить и когда ему разрешали провести допрос. «Рассказывайте» — звучит приказом. Но Гарри молчит. Он просто не знает, что рассказать. Не знает, зачем его привели сюда. Не знает, что от него хотели. Не знает. Ему лишь хотелось, чтобы этот день закончился… чтобы все закончилось. И не важно, что именно подразумевалось под словом «все». Просто Поттер устал. Настолько, что даже сидеть тут, казалось, было для него чем-то невыносимо тяжелым. — Что? Его голос звучал хрипло, глухо, совсем негромко и отрешенно. Казалось, он был пустым настолько же, насколько пустой была эта самая комната. — Все, что знаете, — последовал короткий и рубленный ответ. Все, что знал? Он не знал ничего, кроме того, что… Дом Рона и Гермионы сгорел — благо, их единственная дочь гостила у миссис Уизли. Констатировали, что это было последствием заклинания «Адское пламя». Самого Поттера нашли рядом с обгоревшими руинами, в которые превратился не только дом, но и, похоже, его жизнь. Друг погиб. Полностью сгорел в пламени — ничего не осталось. Ничего не осталось, кроме окровавленного ножа, который был в руке Гарри, когда его нашли. Не только нож, но и вся его одежда была в алых разводах. И палочка… палочка Рона у его ног. Это все, что Поттер знал. Ему это сказали при задержании. Сам он не помнил ничего, даже того, где осталась его собственная палочка — по предположению авроров, та сгорела в пламени. Но думал Гарри не об этом. «Его больше нет…» — эта мысль, пропитанная концентрированным и тяжеловесным чувством утраты, застыла в его голове. Не беспросветная скорбь, нет — не настолько ярко и сильно. Скорее, сожаление о потери, недовольство от того, что все сложилось именно так, а не иначе, не больше. Да, у них с Роном не все ладилось, особенно в последнее время, да и друзьями их было назвать сложно — дружба истрепалась со временем, а ее останки догорели в том проклятом пламени. Но… Рон все еще его оставался его другом по школе, с которым они вместе прошли войну. И несмотря на крупную ссору недавно, на то, что их дороги разошлись, на то, что с Джинни все шло к разводу… Гарри не хотел его смерти. Не хотел. Молчание затянулось. Поттер этого не ощущал. Ему нечего было сказать. Нечего добавить. Гарри не помнил ни секунды из последних трех дней своей жизни. Вот он выходил из министерства, спеша окольными путями в один из маггловских районов Лондона, куда зачастил за последний год и где планировал провести все выходные. Помнил, что по дороге купил гранатовое вино, встретил Полумну, которая на время вернулась на родину вместе со своим женихом. А потом пустота, сменяющаяся режущим запахом гари и крови, что въедался в слизистую носа, разъедая ее изнутри. — Давайте условимся с первого раза — не надо притворяться, прикидываться, играть. Этих слов Поттер почти не слышал. Ему хотелось сделать глубокий вдох, но дыхание стало прерывистым и дышать было трудно, словно воздух, как и голос человека напротив, с трудом проникал через какой-то невидимый барьер, окруживший его. Голова онемела, словно по ней перед этим колотили. Гарри ощутил тошноту, которая поднималась от самых кончиков пальцев ног. Какие бы усилия Поттер ни прилагал, чтобы вздохнуть, в него попадало только мизерное количество воздуха, причем ему казалось, что он поступает не через нос или рот, а через крошечное отверстие в груди, что невозможно, ведь никакого отверстия не было… жаль. Время от времени пронзительная боль ударяла в сердце. Набухшие вены на висках пульсировали. Стоило закрыть глаза, как Гарри начинал впадать в панику, словно его с чудовищной скоростью затягивало в мерзкий водоворот, пропитанный тихой сдерживаемой яростью. Надо было взять себя в руки. Хотя бы попытаться. Слух уловил тиканье часов, прямо над головой того, кто с ним говорил. Даже странно, что Гарри не заметил часы, когда только вошёл, но они тут были: круглые, белые, без цифр, но с черными прямыми короткими линиями, своеобразными метками, которые позволяли определить, который сейчас час. Но Поттер даже не попытался понять, сколько сейчас было времени. Он сосредоточился на самом тиканье — этот звук своей регулярностью позволял хоть немного взять себя в руки, успокоиться или… хотя бы попытаться это сделать. — Нам все известно. Этот голос выводил из равновесия, ввинчиваясь, словно бур, в ту иллюзию спокойствия, которую Гарри усиленно старался навязать самому себе. Резкий, можно даже сказать, режущий, четко поставленный. Человек, говоривший им, исторгал лишь короткие и рубленные фразы, которые возвращали в реальность, хотел того Поттер или нет.«Нам все известно.»
Эти слова будто бы проникли внутрь и застыли внутри головы, прямо как птица, пойманная в клетку. Неожиданно ограниченная в свободе, она летала, отчаянно и даже бешено размахивая крыльями в попытке вырваться, билась о стенки черепной коробки, разбивая те три слова на десятки таких же, что эхом звучали внутри на повторе, словно сломанный граммофон, тонкой иглой скользящий по истерзанному разуму, повторяя короткий отрезок проигранной мелодии снова и снова: «нам все известно, нам все известно, нам все… известно… известно… все… нам известно…все…». И Гарри не выдержал. — Что?! Что вам известно?! Вы ни черта не знаете! Ни черта! — было удивительно, что у Поттера нашлись силы на крик: надрывный, громкий и отчаянный, но даже этому крику было не под силу заполнить пустоту этой комнаты. — Если бы вы знали все… да хоть что-то! Он был бы жив! Я бы здесь не сидел! Слышите?! Вы слышите меня?! — еще недавно подрагивающие пальцы неожиданно уверенно и даже как-то зло сжались в кулаки до побелевших костяшек и до отметин, что определенно останутся на внутренней стороне ладони от коротко остриженных ногтей. Кулаки Гарри с грохотом опустились на ровную поверхность стола. Кандалы на запястьях, ограничивающие магию, жалобно звякнули цепью, что не позволяла раздвинуть руки слишком широко. — Вы признаете, что убили героя войны, известного, как «Рональд Биллиус Уизли»? Задавшего этот вопрос… того, кто сидел напротив, совершенно не смутили ни крики, ни удар по столу, хотя от последнего он все же едва заметно вздрогнул. Однако его голос оставался таким же, как и был. — Я. Не. Убивал, — Гарри буквально это выдавил из себя, от того собственный голос звучал тяжело, давяще, с явно сдерживаемым гневом. Поттер понимал, что нужно успокоиться, взять себя в руки. Но не получалось. Разум и язык тут же среагировали на прозвучавшее обвинение, как реагирует собака на команду «фас». И ведь знал, что чем эмоциональнее реагирует, тем больше это играет на руку тем, кто его допрашивал, но все равно… не мог остановить себя. — Вас обнаружили с оружием в руках, всего в крови погибшего и рядом с вами была его волшебная палочка… — Вы меня слышите?! Я не убивал Рона! — снова сорвался на крик Поттер, словно бы громкость его голоса могла что-то изменить, словно таким образом он мог достучаться. — Не убивал! Я его не убивал! Слышите?! В этом же нет никакого смысла… Взмах палочки человека напротив оборвал пылкую речь Гарри — Силенцио угадывалось сразу. Горло Поттера словно бы перехватило, и из него не вылетало ни слова. Он открывал рот в попытке пробиться через магию, но голосовые связки лишь подрагивали и слышался только какой-то странный свистящий звук. — Так мы и за сутки не управимся, — проговорил человек, сидящий напротив. — Принесите сыворотку правды.[Рональд Уизли трагически погиб в собственном доме!] Точные детали происшествия пока не раскрыты. Авроры хранят молчание. Единственное, что известно: Рональд Уизли, герой магической войны, лучший друг всем известного Гарри Поттера, погиб. Гарри Поттера, его друга, того, кто сражался с ним бок о бок на войне, задержали по подозрению в его убийстве. Пока будет идти расследование, герой войны будет содержаться в камере временного заключения в Азкабане. Наши корреспонденты будут следить за дальнейшим развитием событий. Также, приносим свои глубочайшие соболезнования семейству Уизли.
_______________________________________________________
Скажи Гарри кто-то еще тогда, когда он только пополнил собою ряды доблестных авроров, как именно сложится его жизнь дальше, Поттер бы одарил этого глупого человека нечитаемым взглядом, а после для верности ещё бы пальцем у виска покрутил, может быть, даже разразился бы целой лекцией на тему невозможности подобного. Когда все это началось? Наверное, правильным ответом будет… «когда его задержали по подозрению в убийстве»… но это не совсем так. Хотя тут, пожалуй, сам вопрос не совсем верен. Когда все пошло не так, неправильно? Да, так точнее. Ближе к сути. Казалось, что все началось гораздо раньше, чем это можно было заметить…«Вокруг была тишина. Густая и вязкая, она обволакивала все вокруг, словно кисель, что переливался через края кружки, оказавшейся для него не по размеру. Но это тишина была недолгой. Мгновение. И зал будто бы очнулся. Крики, восклицания, стоны — какофония разномастного шума оглушала, сбивала с ног и кружила в вихре осознания окончательной победы над тем злом, что душило Англию слишком долго. Сама природа, будто чувствуя настроение израненных и уставших людей, которые, несмотря ни на что, находили в себе силы на улыбки, поздравления, вздохи облегчения и крики радости, поддержала их, позволяя солнечным лучам проникнуть в окна и затопить помещение согревающим светом. Они победили. Всего два слова. Но значили они слишком много. Их победа, правда, была важна и значила, действительно, слишком много. Яркая эйфория, греющее душу и тело удовлетворение Гарри должен был испытывать все это, так ведь? Но… нет. Ничего подобного. Первыми к Гарри подбежали Рон и Гермиона. Именно их руки обвили его, именно их голоса первыми заполнили уши криками радости и поздравлениями. Только потом вокруг Поттера собрались Джинни, Невилл и Полумна. Остальные тоже не заставили себя долго ждать. Гарри не мог разобрать ни слова из того, что все разом кричали ему, не мог понять, чьи руки обнимают, тянут, толкают его; сотни людей теснились к нему, желая прикоснуться к Мальчику, Который Выжил, благодаря которому все наконец кончилось… Почему-то никому не приходило в голову, что тот самый Гарри Поттер, без которого не могли обойтись ни восторги, ни горе, ни празднование, ни траур, страшно устал, ещё чувствовал странную, тянущую пустоту, словно бы потерял нечто важное, неотъемлемое, что было рядом с ним все эти годы, без чего дальше все будет только хуже. И лишь Полумна смогла понять хотя бы отчасти, что так необходимо было сейчас измученному, выжатому, как лимон, и резко опустевшему, Гарри — На твоем месте я бы мечтала сейчас о тишине и покое, — на грани слышимости сказала девушка, случайно задевая светлыми прядями кромку уха теперь уже национального героя, но у того даже не нашлось сил, чтобы хотя бы вздрогнуть. — Я и мечтаю, — после небольшой паузы отозвался Поттер.»
…от того Гарри и не обратил внимание, и все пришло к тому, что происходило прямо сейчас, как к некому закономерному итогу той цепочке событий, которую толком даже не удавалось отследить, разобрать ту на звенья и все понять хотя бы для самого себя.[вторник, 2-е августа, 2005-й год]
Комната буквально утопала во тьме — единственная тусклая дорожка света разливалась с распахнутого настежь окна. И в этом не слишком ярком прожекторе из лунного света находилась лишь кровать, на которой и спал Гарри Поттер. Его затылок буквально впечатался в подушку, в то время как черные вихры разметались по ней. Глаза закрыты. Губы сомкнуты и неподвижны. У самых ключиц горло подрагивало в немом созвучии с поднимающейся и опускающейся грудной клеткой — дышал. Но было в этом его сне нечто странное и совершенно точно неправильное. Люди обычно не погружались в собственные сновидения настолько глубоко, словно бы не надеясь когда-либо вообще всплыть обратно на поверхность. А Гарри внутри себя падал и падал, в настолько темные закоулки сознания, куда свет до этого ни разу не проникал. Пульс и дыхание были замедленны практически до минимума, как если бы мужчина не спал в том самом смысле этого слова, который предполагался, а существовал на узкой грани между жизнью и смертью — глубокий, крепкий и невероятно концентрированный сон. Он помнил, как это было.«Собственный крик — пламя… Полные боли глаза — искры… На территории Хогвартса жарко. Действительно жарко. Воздух настолько горячий, как будто сам плавился от этого жара — казалось, если вдохнёшь, он безжалостно обожжет легкие. Едкий, как кислота, запах крови въедался в слизистую носа, разъедая ее изнутри. Его кровь? Кровь погибших друзей? Врагов? А есть ли разница? Она давно соединилась воедино, смешиваясь с грязью и пылью под ногами. Его? Или их?.. Вспышки заклинаний скользили будто бы настоящим лезвием по воздуху — мягко, филигранно, сопровождаемые пронзительными криками, плачем, мольбой, стонами. Сокрушительная волна из звуков накатывала, грозя сбить с ног, погребая под толщей воды, что не преодолеть. — Больше уверенности, мой дорогой гриффиндорец. Развлеки меня, ну же… Но Гарри слышал только Его голос, концентрировался лишь на нем, сознательно не позволяя себе услышать что-то ещё. Собственный крик — пламя… Полные боли глаза — искры…»
Рваный выдох сорвался с губ мужчины. Но сам Гарри не пошевелился даже, продолжая все так же неподвижно лежать на кровати. И вроде он спал. Совершенно точно спал. Но, даже охваченный сном, разум не потерял свою способность к осмыслению. Почему именно он? Ведь Поттер никогда не был героем, не стремился им становиться — иллюзий на сей счёт у него не было. Если бы составляли рейтинг героев, эдаких рыцарей в сияющих доспехах — не занял бы даже последнее место, скорее, просто бы не вошёл в него. Это участь Дамблдора, той же Гермионы или какого-нибудь Годрика Гриффиндора, которые сами ее выбрали и стремились к почетному званию героев на всех парах. Гарри же не просил этого. Не хотел. Никогда не хотел. Просто не подходил для этого. Почему именно он?..«Собственный крик — пламя… Полные боли глаза — искры… Поттер стоял напротив Тёмного Лорда, не опускал свою палочку, которая вдруг резко прибавила в своём весе, становясь тяжёлой, почти неподъёмной. Один за другим маги падали, лишались жизни под беспощадными взмахами палочек Пожирателей Смерти. И он не мог… остановиться. Не имел права. Сделал свой выбор слишком давно, чтобы отступить сейчас. Всего вдруг стало слишком много… Крики ярости, вспышки заклинаний, град ударов, хрипы умирающих, хруст костей, булькающая из рассеченного горла кровь — все это заполнило разум юноши, утягивая его в чёрную бездну. — Мой храбрый и отчаявшийся гриффиндорец… неужели это так сложно? Давай же. Ты же знаешь заклятье… — его голос перекрывал все остальное. — Или… быть может… ты просто не хочешь убивать меня? Лишь Его голос, голос Тома Реддла, не давал пасть окончательно, безвозвратно, заставляя с отчаянием дикого зверя впиваться, вгрызаться в сочащуюся алой кровью действительность, стоять напротив него. А перед глазами были лишь лица магов, которые не вернутся к своим семьям, их руки никогда больше не обнимут собственных детей, не одарят лаской жён, лица детей, которые не вернутся к своим родителям — они все, подобному бесконечному ковру, лежали на холодной земле, а их неподвижные взгляды остановились на том, кто вёл их за собой, был «тем-самым-Героем», который должен был одолеть Зло, спасти всех. Собственный крик — пламя… Полные боли глаза — искры…»
Мужчина резко мотнул головой в сторону. С губ сорвался болезненный стон. Казалось, сама ночь стала вдруг темнее, а тишина глубже, концентрированней. Но даже если все так и случилось, мужчина на кровати вряд ли заметил разницу. Сейчас все то, что происходило за пределами его тела было несущественным. Он продолжал свое падение дальше, все глубже в темноту, пока его так называемая «физическая оболочка» продолжала неподвижно лежать на кровати. И даже лунному свету было не пробиться в непроглядную темень бездны его сновидений.«Собственный крик — пламя… Полные боли глаза — искры… Время словно бы издевательски замедлилось, вгрызаясь зубьями в разум, что даже в сейчас с лихорадочным отчаянием пытался найти выход, но его не было. Мгновения замкнулись в петле бесконечности, было четкое ощущение того, что каждая секунда раздувалась, растягивалась до невообразимых размеров. Его голос смолк. На смену ему пришёл звук, с которым два заклинания рассекли воздух, сталкивались. Гарри знал, каким тот должен быть. Множество раз слышал его совсем близко. Но сейчас… сейчас этот свист оглушал, пуская неприятную дрожь по телу. Авада Кедавра и Экспеллиармус. «Или… быть может… ты просто не хочешь убивать меня?» — до сих пор в голове звучит Его голос. Его жизнь обрывает именно заклинание, которое для подобного не предназначено. Смешно. На собственном языке железистый привкус. Кровь. Она во рту, на губах. Гарри закашлялся, позволяя ей стечь по подбородку вниз. Физическая боль… она есть. Ее не проигнорировать, не уменьшить. Битва вокруг продолжалась последние короткие мгновения. Гарри мелко подрагивал, все ещё сжимая в руке палочку. Внутри все буквально горело, разъедающим плоть, огнём. Он будто стоял в коконе из плотоядных шипов, что вгрызались в него, пытаясь отхватить от него кусок побольше, и яд их отравленных, кривых и изъеденных гнилью зубов просачивался все глубже, достигая сердца, образуя зудящую пустотную бездну.»
Гарри проснулся с собственным хриплым криком, осевшим на губах, резко распахнув глаза. Кожа взмокла, блестела от пота. Сердце грохотало во вздымающейся из-за напрочь сбитого дыхания груди. С губ сорвался усталый вздох. Ладонь скользнула по собственному лицу, то ли в попытке вытереть пот, то ли чтобы избавиться от остатков дурного сна, кошмара — одного из многих, чтобы те стали чем-то привычным. За окном было ещё темно. Из этого можно было сделать довольно простой и логичный вывод, что спал он не так уж и много — обычное дело, учитывая их весьма сложные, но привычные в последнее время отношения со «сном». Морфей… или кто там этим заведует? Без разницы. Но в любом случае, похоже, они не ладили. Проснулся Гарри, к слову, не один. Хотя… Если так подумать, очень удивился, если бы это было иначе. В конце концов, с Джинни они поженились практически сразу после «победы», а в соседней комнате спал их шестилетний сын. Поттер поднялся с кровати — Джинни даже не шелохнулась — с намерением пойти на кухню и выпить… нет, не воды, чего покрепче, а следом кофе, много кофе, чтобы не уснуть снова в ближайшее время. Спустив босые ноги с кровати, тут же ощутил холод пола. Но это даже к лучшему — помогало взбодриться. Гарри Поттера всегда считали героем, тем, кто избавил мир от жестокого темного волшебника — ну, почти всегда, если припомнить второй курс. Даже продавец волшебных палочек с абсолютной уверенностью утверждал, что мальчик станет великим волшебником. Забавно то, что все эти люди были уверены во всем этом еще до того, как Гарри сам узнал, что он волшебник и какой-то там герой. И это казалось странным, несуразным и даже глупым. У него даже заклинание левитации получилось не с первого раза, чего нельзя было сказать о той же Гермионе. Стыдно признаться, но, оказавшись перед табуретом с Распределяющей Шляпой, он не подумал даже о крохотной возможности попасть в Гриффиндор — факультет героев и храбрецов. Честно говоря, в тот момент в его вихрастой голове была лишь одна мысль, совсем не героическая. Какая же? Поттер был уверен, что древний артефакт скажет, что кто-то и где-то ошибся, что ему не место ни на одном факультете, не место в Хогвартсе. Какой же он после этого герой и великий волшебник? «Гарри. Просто Гарри…» — именно так он ответил в свое время Хагриду и так же думал до сих пор, когда третий курс в Хогвартсе буквально наступал на пятки. Мало кто знал, но Поттер считал себя самым большим неудачником. Ему порою казалось, что вся его жизнь — одна сплошная неудача. С самого рождения все шло буквально наперекосяк. Родился в военное время, лишился родителей, будучи магом, попал к родственникам-магглам, жил в чулане под лестницей, донашивал одежду кузена — как будто весь мир считал, что мальчишка зря родился на свет, от того и подкидывал ему испытания и трудности, надеясь, что от следующего тот точно сломается. Для многих Гарри с детства представлялся героем, но никто не видел иную сторону или попросту не хотел видеть. Сам мальчишка считал, что с первого вдоха — символ разочарования, клеймо, которое хоть и не пестрило на коже, но достаточно четко закрепилось в конце инициалов имени. Ведь его буквально приучили к мысли, что он урод, ненормальный, а его родители алкоголики, которые так легко обменяли сына на столь желанный алкоголь. В сознании укрепилась мысль, что каждое знакомство обернется расставанием. Свершение — неудачей. Победа, иронично, падением. Поэтому, когда на втором курсе от новоиспеченных друзей не пришло ни единого письма, он не удивился. Не принял это спокойно, конечно, нет. Но взращенная с детства мысль о том, что у него не могло быть друзей, давала всходы, убеждая, что так и должно. К третьему курсу удалось привыкнуть к мысли о том, что даже у такого, как он, могут быть друзья, что у него может быть хорошо. С тех самых пор многое изменилось. Или только так казалось? В любом случае, окончательная победа должна была все исправить, позволить, наконец, сделать такой необходимый вдох в той его новой жизни, где не будет, наконец, этой гонки со смертью, где все будет хорошо. С того самого момента, когда простое обезоруживающее оборвало жизнь темного мага, прошло много лет — сейчас Гарри уже не семнадцать, а двадцать пять. И это время было до крайности насыщенным, особенно поначалу, хотя иного ожидать не приходилось. Празднования, интервью, приемы, суды, похороны — все это захватило Поттера в круговорот. И пусть юноша постарался по возможности избежать всего, но выходило откровенно плохо. Все хотели, чтобы их лидер, спаситель и прочее был с ними. Он должен был говорить с родственниками погибших, пожимать их руки, глядеть на их слезы, принимать их благодарности, он должен был выслушивать поступавшие новости о том, что по всей стране люди, пораженные заклятием Империус, пришли в себя, что Пожиратели смерти бежали или были арестованы, что невинно осужденных сию минуту отпустили из Азкабана, должен был поддерживать Кингсли Бруствера, вступившего на должность министра магии… все это сводило с ума. А тем временем взрослая жизнь, которая раньше казалась чем-то недостижимым, наступала на пятки. Были сыграны сразу две свадьбы. Рон и Гермиона были первыми, но Поттер уверен, что предложение сделала именно Гермиона, ведь от его друга, не понимающего намёков, подобного было не дождаться. Хотя, если так подумать, Гарри сам не хотел торопиться со свадьбой, но увеличившийся в связи с беременностью живот Джинни не оставил ему выбора. Потом? Потом Поттер, как и планировал, поступил в Академию Авроров — тут-то их дороги с Роном и разделились, ведь друг решил пойти руку об руку со своей женой и стать министерским чиновником. Приняли в Академию, к слову, без экзаменов. Хвастливо? Может быть. Но ожидаемо… Герой Магической Войны, как никак. А вот Джинни повезло меньше, ведь ее карьера, как игрока сборной по квиддичу, так и не началась из-за беременности, но сильно расстроенной она не выглядела, с удовольствием меняя свой гардероб, посещая разные светские рауты и вечеринки, давая интервью — наслаждалась той жизнью, которая у неё была. Учёба в Академии заняла три года. К тому моменту, когда Гарри заступал на службу, его молодая жена уже давно разродилась, сын подрастал, Гермиона, поспособствовав значительному улучшению жизни эльфов-домовиков и их собратьев, благодаря своей неустанной работе в «отделе регулирования и контроля за магическими существами», перешла в «отдел магического правопорядка», где занималась искоренением несправедливых законов, защищающих только чистокровных магов, Рон же занимал не высокую должность в «департаменте магических игр и спорта», жалея, что не пошёл в тот же отдел, в котором в итоге оказалась его жена — у них, кстати, тоже подрастала дочь. Так что, не так уж и плохо, верно? И в начале Поттер так и думал: «все не так уж и плохо». Он щедро плеснул себе в граненый бокал огневиски, даже не озаботившись тем, чтобы разбавить его кубиками льда. Внутренне даже обрадовался, что обошлось без нравоучительных комментариев той же Грейнджер — ей давно уже не до него, как и не до собственного мужа, учитывая быстрый и уверенный подъем по карьерной лестнице. Поттер сам не заметил, как все неуклонно стало лететь под откос. Смешно признаться, но сейчас даже не мог сказать с уверенностью, что «улетело» первым. Дружба? Время истончило ее. В какой-то момент с Роном встречи стали все реже, если не считать пересечений в коридорах Министерства с дежурным приветствием, а в итоге все скатилось до обмена открытками, что были куплены впопыхах, по праздникам. Брак? Не оправдал себя. Хотя не сказать, что Гарри изначально тешил себя какими-то там иллюзиями — не зря же тянул со свадьбой до последнего. Сложно сказать, когда секс с молодой женой в миссионерской позе стал скучным и до отвращения невыносимым, однако в какой-то момент его не стало вовсе. Порою случалось так, что их «семейное гнездышко» ночью и вовсе пустовало, пока Джинни была у очередного любовника, а сам Гарри на службе или самозабвенно напивался в каком-нибудь пабе, предпочитая маггловские, ведь там к нему с меньшей вероятностью подошёл бы кто-то с просьбой об автографе, хотя были моменты, когда предпочитал бордели, где снимал девушку или какого-нибудь паренька на ночь за щедрую плату. Да что там… Поттер даже сомневался, что их единственный ребёнок, названный в честь его отца и крестного, от него, но никаких проверок не делал, считая, что это мало что изменит — сына он любил, любил даже тогда, когда при взгляде на его смуглое лицо, становилось тошно. Карьера? Честно говоря, заступая на службу, у Гарри было много надежд. Ведь об этом он и мечтал верно? Защищать мирных граждан, бороться с преступностью — делать то, что он умел. Но действительность громко смеялась. К оперативной работе его так и не допустили, если не считать, конечно, поимку мелкой шушеры в Лютном под надзором кураторов, охоту на боггартов и прочую нечисть. Его работа состояла больше из того, чтобы давать интервью, пожимать руку министру на передовицах газет, что даже в сравнении с невысокой должностью Рона смотрелось жалко, глупо и совершенно бессмысленно. Впрочем, когда Поттер увлёкся своими визитами в пабы, не стало даже фотографий, интервью и конференций. Огневиски привычно обжег горло. Гарри сделал ещё глоток, запрокидывая голову и прикрывая глаза. Кажется, Дин Томас — тот самый Дин Томас, который одним из многих потрахивал его жену — как раз на днях советовал обратиться к психологу. И, наверное, действительно стоило бы. Вот только Поттер не переносил мозгоправов. А если бы даже это было не так, с чем ему прийти? «Я был не готов потерять обоих родителей так рано», «Своё первое убийство я совершил в одиннадцать лет», «Я почти целый год думал, что у меня голоса в голове, а на самом деле перешёптывался с василиском», «Может, вы жили долгое время с мыслью, что вы умрете? И не когда-нибудь абстрактно, а в ближайшем будущем» и… это лишь верхушка айсберга — после такого его психологу самому понадобится психолог, если не психиатр. Так что, такое решение к проблеме не подходило. Но даже это… ещё не все. Пустота, которая появилась, стоило только Тому Реддлу рассыпаться прахом, так никуда и не делась — она оплетала его неразрывным жгутами, не позволяя толком вдохнуть живительного кислорода. Нехватка воздуха — вот, что ощущал Поттер. Это когда делаешь вдох, но живительный воздух не поступает внутрь, легкие будто бы сдавлены и горят изнутри. Подобное состояние можно было оправдать внешними причинами, но… нет. Оно уходило корнями глубже, в само его естество. Первые ростки оказались пущены слишком давно, чтобы быть обнаруженными. Что чувствует человек, когда его душат? Сначала ощущаешь, как сдавливает горло. Глаза слезятся. И во рту появляется очень… очень кислый привкус. А потом будто кто-то зажигает спичку, прямо у тебя в груди — все тело горит. Пламя заполняет легкие, горло и проникает в глаза. И, наконец, огонь превращается в лед. Будто сотня маленьких иголок пронзает твои пальцы. Сначала видишь звезды, затем темнота. Стыдно признаться, но бывало и такое, что, выходя из какого-нибудь паба на отшибе Лондона, Поттер хотел сдохнуть — казалось, только это было способно заткнуть ту пустоту внутри. Иногда это желание становилось настолько сильно, что мужчина замирал на середине дороги, всерьёз раздумывая о том, какой забавной и бесславной могла бы быть его смерть под колёсами маггловского автобуса — Тома бы это особенно повеселило, возможно, нашёл бы в этом даже изящную отсылку к магглорождённой матери. Однако в самый последний момент Гарри все же уходил с проезжей части, решая продолжать ту предсмертную агонию, в которую превратилась его жизнь. Гарри медленно подошёл к окну, останавливаясь почти вплотную к нему. В руках все ещё был бокал с огневиски. Поттер помнил это состояние в природе с детства и не мог объяснить, почему все именно так. Оно начиналось только ясным утром, чуть раньше восхода солнца, до его первых лучей. Безоблачное небо уже начинало высветляться и медленно, словно нехотя, разбегалось множеством красок и оттенков. Глубокую темно-синюю бирюзу, плавно перетекая из одного цвета в другой, сменял туманный нежно-розовый, постепенно становясь ярким, насыщенным, почти алым… Разом смолкали ночные птицы, а утренние, проснувшись, еще не пели, а словно ждали чего-то. Земля лежала еще темная, незрячая, сумеречная, но уже не ночная. Она медленно просыпалась и тихо избавлялась от ночных, окутывающих ее невесомых покровов. Если дул ветер, то наступал полный штиль. Вместе с птицами все в мире замолкало и становилось оцепенелым, но уже не спящим. Все живое и неживое в единый миг замирало, словно парализованное, и этой неведомой стихии всецело подчинялся и человек. Отчего-то становилось страшно нарушить вселенскую минуту молчания… Гарри не понимал, что происходило с ним в это время, да и не нужно было понимать. Очень важно было прочувствовать это состояние до спирающего горло комка неясной и какой-то высочайшей тревоги, до волны озноба, пробежавшего по телу, до слезы, словно выдутой ветром. Все это происходило не часто, лишь, когда ему случалось в предрассветный час быть уже на ногах и пережить недолгие минуты неведомого спокойствия, такого всегда необходимого. Поттер запустил пятерню в волосы, зачесывая их назад, шумно выдыхая — этот жест был буквально пропитан какой-то растерянностью, даже отчаянностью, словно мужчина оказался перед проблемой, которую так просто не решить. Усмешка появилась на его губах. Но она была жесткая и даже какая-то усталая. Воздух с шумом покинул легкие. Гарри прикрыл глаза. Пальцы свободной от бокала руки едва заметно дрогнули раз, другой. — К черту… — на выдохе, на грани слышимости. Да. К черту это дерьмо… В конце концов, он никогда не был силён в самокопании, жалости к себе и прочих не самых приятных вещах. Да, происходящее располагало к подобному, но все же… начинать не стоило. Это, в любом случае, не решило бы ни одной проблемы, а лишь усилило бы и продлило внутреннюю агонию — того, что было, и так уже в избытке.[суббота, 10-е сентября, 2005-й год]
Ночь на Лондон опускалась медленно и тягуче — наверное, так же как переливается густой кисель через край переполненной чашки. Небеса смуглели издевательски постепенно. Солнечный диск нехотя проваливался за горизонт, разбрызгивая в стороны кроваво-золотистые блики, будто бы стремясь ими зацепиться за свинцовые тучи и задержаться подольше. Погода премерзкая. Те же англичане обычно говорят: «В других странах — климат, а у нас — погода!». У жителей Шотландии и англичан, к слову, отношение к погоде примерно одинаковое. Не зря же у шотландцев есть своя фраза на этот счет: «Не нравится погода у нас? Подождите три часа, и она изменится!». Все из-за переменчивости этой самой погоды. Солнце, ветер и проливные дожди — все это следует друг за другом, как на дежурстве, но менее спланированном и более непредсказуемом. Поэтому погоду так сложно спрогнозировать, так что, во всем винят не нестабильный климат, а «ничего не знающих метеорологов», что не совсем правильно, если так подумать. Единственная постоянная величина — повышенная влажность. В своё время Гарри наслушался обо всем этом от Гермионы и, как ни странно, запомнил. И согласно историческим данным погода являлась чрезвычайно важной частью жизни людей всего мира в течение многих веков. Число и разнообразие слов в языке показывают, насколько важно это было для предков нынешнего поколения — говорить о погоде, которая могла легко повлиять на их существование. Ведь те же шотландцы, да и не только они, любят говорить о погоде, принеся эту привычку из прошлого. Проанализировав исторический словарь шотландского языка, филологи выяснили, что у жителей Шотландии для снега имеется четыреста двадцать одно слово, что является абсолютным рекордом среди других языковых групп. Это все, наверное, кому-то и правда интересно, по крайней мере, той же Гермионе это нравилось. Но сегодня ещё с утра Поттер была готов поспорить с данными статистики и со всем остальным в придачу. Потому как несмотря на давно доказанный факт о переменчивости погоды, погода в этот раз не сильно изменилась к ночи. Наоборот, сохранила постоянство, которое держало уже неделю. За весь день солнце так и не нашло в себе ни сил, ни желания выглянуть, чтобы разогнать сгустившиеся тучи, и к ночи ситуация не сильно изменилась. А казалось бы… на календаре было начало сентября, но погода не радовала теплыми и солнечными деньками — хотя бы в память об ушедшем лете. Натянутая до предела, и от того дрожащая, нить из тускло-серых дней — колючая и режущая — опутывала весь Лондон, подобно паутине. Шипящая почти-дождем реальность нависала над городом небом цвета пустоты и тяжелых туч, готовых в любой момент разразиться самым настоящим ливнем. Настолько влажно, казалось, воздух можно было пить вместо воды. Приходилось задерживать дыхание, чтобы не чувствовать этого аромата прелой листвы, которым пропитался, казалось, все вокруг. По земле уже целые сутки стелился влажными комками туман, забираясь своей невозможной сыростью под одежду. Вообще Гарри думал, что отправится сегодня с отрядом по наводке в ночной рейд. И так оно и должно было быть, если бы Бруствер не перехватил его «на разговор за чашкой индийского чая» — от чая Поттер отказался, а вот от разговора, к сожалению, не смог. Так что, они поговорили за жизнь. Ничего важного. Разговор не удался с самого начала. А итогом стало то, что министру не понравилось, как выглядел Поттер, который на прошлой недели подрался с сослуживцем из-за какой-то мелочи, и… в конце разговора, приправленного индийским чаем, его отстранили со службы — Бруствер тут дополнительно выделил, что не пытался этим наказать Гарри, скорее, заботился о нем, посоветовав ему все воспринимать, как отпуск, не более. В гробу «национальный герой» видел такой отпуск, но положенную в этой ситуации благодарность все же из себя вытолкнул. На душе было до отвратного тошно. Собственно, именно по этой причине он и направлялся в один из пабов, куда зачастил за последний месяц. Уже говорилось ранее, что Поттер предпочитал маггловские пабы по понятным причинам, но этот, как ни странно, находился не в маггловской части Лондона, а на отшибе Лютного. И вскоре Гарри уже остановился у входа с вывеской «Последний шанс» — именно так называлась это место. С губ сорвался смешок, с нотками какого-то странного лишь своего собственного безумия и отчаяния. Этот звук, буквально вырвавшийся из него, никак нельзя было сдержать. А все из-за чертовой вывески, которая ещё в самый первый раз показалась ему самой настоящей странной и по-своему гротескной насмешкой над ним, над его жизнью. Если подумать, тогда изначально планировался самый обычный день. Гарри узнал о большой сумме, которое Джинни спустила на очередное новомодное платье. Увидел на шее жены свежий засос — она их уже перестала скрывать. На работе услышал шутки в своей адрес от сослуживцев: кажется, там шла речь о «цирковой обезьяне министра». Так что конкретно для него не ожидалось ничего неожиданного или из ряда вон выходящего, все вполне вписывалось в привычные ему дни жизни, которая все глубже увязала в трясине. Поттер бы даже назвал подобное «затишьем». Только вот… мужчина забыл, что затишье — всегда лишь короткая передышка перед бурей. И эта самая «буря» случилась. Неожиданности, нарушающие привычный уклад, происходят не случайно… Не по случайности. Не по ошибке. Тут не бывает осечек. В каждом из наших поступков, от обыденного до возвышенного: когда переходим улицу, во время работы, секса или чего-то ещё… любое решение способно изменить привычный курс, запустить цепочку событий, которую не просчитать, не предугадать. Так вот… Что там было? Точно. Совершенно обычный день, ничего из ряда вон выходящего и все в таком духе. Просто обычный вечер, который Гарри решил провести в одном из пабов Лютного — тащиться к магглам не хотелось. Но… Тут как раз подойдёт ещё одно весьма жизненное высказывание, которое бьет не в бровь, а в глаз. Какое? «То, чего меньше всего ждёшь, имеет все шансы произойти в самый неожиданный и неподходящий момент» — иначе говоря, судьба любит… сюрпризы. Именно тогда-то и наткнулся на ту самую вывеску. Конечно, ещё тогда, когда оказался здесь впервые, Поттер не верил, что если зайдет туда, то что-то изменится. Но и пройти мимо… не смог тогда. Ноги будто бы отказывались идти дальше. Хотя потом возвращался сюда снова и снова совсем не из-за вывески, которая стала лишь чем-то вроде не самой удачной шутки, не более. И сегодня пришёл сюда уж точно не из-за неё. Гарри зашёл внутрь под звон колокольчика. С его волос сорвалась пара капель, но никто это не заметил. Надо сказать, с прошлого его визита тут мало что изменилось… Освещение тут было тусклым, почти интимным — наверное, темнее, чем следовало бы. Впрочем, разглядывать тут было особого нечего, если быть честным. Посуда и интерьер абсолютно безликие на первый взгляд, но стоило провести широкой ладонью по барной стойке, чувствуя каждую трещину, скол, как приходит понимание, что даже с внешней безликостью, у этого места был свой характер, имелась неповторимая история — это привлекало гораздо больше, чем абсолютные гладкость и идеальность «новомодных» дорогих заведений. Сам зал, к слову, оказался довольно просторным, но не огромным. Беззубая в своей громкости музыка играла на фоне, благодаря зачарованным инструментам — приятная, вибрирующая и по-своему неспешная. Куда ни глянь — все заведение будто собрано из одинаковых безымянных кубиков, которые можно переставлять, как угодно, с равным успехом. Поттер обвел взглядом зал, отмечая, что тут не так уж и людно, хотя некоторые места все же оказались заняты. Впрочем, вряд ли стоило жаловаться на отсутствие клиентов, ведь лично ему это только на руку — меньше шансов быть узнанным и застрять здесь на долгое время, раздавая автографы… к сожалению, к этой стороне славы привыкнуть так и не удалось, даже после большого количества различных интервью и пресс-конференций. Он занял место за угловым столом в тени деревянной колонны и коснулся палочкой названия нужного напитка, что был в меню — именно благодаря этому бармен и узнавал, что заказывали те посетители, которые предпочли места за столиками. И лишь только после этого Гарри остановил взгляд на бармене за стойкой — он стал причиной того, почему «национальный герой» раз за разом выбирал именно этот паб. Оставалось только выпить, чтобы внутри стало не так паршиво. Поттер помнил, как оказался здесь впервые, заметив того бармена практически сразу после того, как огляделся. Мужчина тогда буквально слышал, как в собственной голове прозвучало «о-о-о». И это «о» внутри внезапно взбудораженного мозга своевольно и упрямо превратилось в прописную, разрослось, завершаясь жирным и ярким восклицательным знаком. Высокий, но не слишком. Жилистый — не было необъятного разлета плеч и чрезмерной маскулинности, как, собственно, и излишней хрупкости. Каштановые волосы, едва прикрывающие уши, слегка завивались и в местном полумраке казались чёрными. Черты лица женственно тонкие, но не лишающие мужества, скорее, почти режущие, даже хищные… сильно отдающие тем самым видом «аристократизма», который въедался в ДНК, передаваясь из поколения в поколение. Его можно было бы назвать мрачным. Но вся тяжеловесность темного цвета, идеально подходящего к бледной, но не лишенной жизни, коже, покрывалась трещинами из-за васильковых глаз, которые ему не подходили, не вписывались и воспринимались совершенно неправильно, как если бы на черно-белой картине появилась гротескная и лишняя, искрящаяся насыщенностью, клякса, растекаясь по холсту неровными краями. Он весь будто бы был этой самой кляксой, что невольно притягивала взгляд. И вроде… если смотреть объективно, ничего особенного, наверное. Но что-то заставило взгляд замереть на нем, выделить его среди прочих. Впрочем, может, все дело было в кельтских узорах на одной руке или тёмной метке на другой? Или все из-за того, что тот казался отдалённо знакомым? Почти «дежавю», если можно так выразиться. Поттер не мог похвастаться феноменальной памятью на лица, но почему-то прямо сейчас ему казалось, что уже видела его где-то, как если бы пересекались, причём, больше, чем просто мимолётно. И Гарри потребовалось время, чтобы узнать в нем Теодора Нотта, с которым в школе он практически не пересекался, от того лицо и казалось лишь отдалённо знакомым. Тогда Поттер так и не сел за стойку, продолжая наблюдать как раз из своего «укрытия» в виде углового столика. Время и несколько и бутылка огневиски, может, больше, но Гарри поймал себя на мысли, что попытался представить его без этих чёрных брюк и на половину расстёгнутой белой рубашки. Он без труда вообразил, как его язык скользит по этой холодной даже на вид бледной коже в тонком изгибе между шеей и плечом, в то время как руки собственнически сжимают его бёдра. Видение было столь явственным, что Поттер даже ощутил на кончике собственного языка приятную солоноватость чужой кожи. В брюках стало предсказуемо тесно. Честно? Гарри тогда сразу встал и ушёл. Нельзя сказать, что собственные неожиданные фантазии напугали. Скорее, выбивало из колеи то, что в них фигурировал бывший однокурсник, слизеринец и явно бывший Пожиратель Смерти в одном лице, а не какой-то мальчик из борделя, с борделем вообще с каждым разом становилось все более скверно, особенно если вспомнить последний раз… который состоялся как раз вчера, прямо как в тот вечер, когда Поттер спешно покинул этот паб и направился в ближайший бордель, чтобы вытравить бредовые фантазии…«Чужие губы мягко обхватили потемневшую головку изнывающего члена, язык невесомо скользнул по чувствительной уретре, слизывая выступившую смазку — Поттер выдыхает сквозь плотно сжатые зубы, рука, до этого свободно и расслабленно лежащая на подлокотнике, скользнула в волосы безымянного юноши… наверняка, у того было имя, но оно не имело никакого значения ни сейчас, ни позже. В это же время тонкие и длинные пальцы обхватили ствол Гарри, проводя по нему вверх-вниз, плотно держа в кольце, сдвигая крайнюю плоть, а после погрузил в свой жаркий рот до самого основания. Юноша стоял на коленях меж раздвинутых ног Поттера и работал своим жарким блядским ртом с особенным усердием, пока из его растраханной задницы вытекало семя по внутренней стороне бедра, грозя в скором времени испачкать ковёр снятого на ограниченное время номера, больше похожего на жалкую ночлежку. Не останавливался, продолжал жарко, глубоко, увлечённо — не зря его сутенер брал за паренька такие большие деньги, ведь что ни говори, а тот бы удивительно талантлив. Многим секс заменял и спиртное, и наркотики, позволяя им отдохнуть и душой, и телом. Вот только Поттер не входил в число этих «счастливчиков», даже совмещая секс дополнялся изрядным количеством спиртного. Конечно, какое-то влияние было. Но обещанной свободы от власти разума в пользу бессознательного Поттер так и не получил в своих отчаянных попытках ее обрести и тем более не смог избавиться от мыслей о бармене, представляя, что было бы, увидь он его руки и его рот на своём члене — в такие моменты не смущала даже тёмная метка, наоборот, лишь повышала градус происходящего. Необходимые доли безумия и расслабления накатывали. Искусственное состояние эйфории, как жаль, что даже тогда, когда мальчишка, устроившись между его ног, самозабвенно ему отсасывал, Поттер понимал — это искусственно, этого мало, недостаточно. Ликовал организм, но не разум. Разум цинично потешался над попытками выйти из-под его власти, попытками заполнить пустоту, избавиться от бредовых фантазий, в то время пока член погружался в жаркую и влажную тесноту чужой глотки. Вот и сейчас… чужой язык все ещё умело ласкал его член, поймал себя на одном внезапном желании — чтобы тот довёл его до разрядки, собрал вещи и ушёл, оставив его одного в этом вшивом номере, ведь время ещё останется. Вот и сейчас, глядя на обнаженного красивого парня, который так вольготно и совершенно без стыда расположился между его ног, Поттер не испытывал ожидаемого восторга. Тонкая фигура, узкие бёдра, упругий зад, длинные красивые ноги… Этим можно и нужно любоваться и восхищаться. Только вот… Гарри испытывал лишь скуку, а еще на кончике языка слишком явственно осело горчащее разочарование. Он уже его больше не хотел. Да, тот был красив, роскошен, шикарен, даже волшебен… Но это лишь только тело. Начинка же разочаровала. А какой смысл в конфете, если ты не можешь толком насладиться ее вкусом? Нет… Вкус у него был. Абсолютно пресный — такое обычно вызывало лишь именно что разочарование и глухое раздражение. Возможно, кто-то бы на его месте, наоборот, хотел бы продлить этот момент, повторить. Но нет… Поттер подобного не жаждал. Ему все равно не хватило. Не хватит, даже если тот попытается своим ртом высосать из него душу. К слову, не с первой попытки, но имя все же вспомнилось. «Михаэль», кажется? Впрочем, он не был уверен в этом на все сто процентов. Слишком уж много таких «Михаэлев» развелось за последнее время. Довольно популярное имя среди шлюх — любили они «ангельские» имена. И все-таки… «Михаэль» не был таким же недостижимым ангелом, которым пытался кажется. Обычный юноша модельной внешности, который с удовольствием раздвигал ноги в стороны, если заплатить. Было бы смешно, если бы не оказалось столь предсказуемо и до тошнотворного скучно… А так… Изящный блондин. Хотя этот его «блонд»… Крашенный блондин с черными корнями. Да и все остальное было каким-то обычным, тусклым и безжизненным. Очередной «Михаэль» никак и ничем не отличался от других, таких же. Рука, что все ещё была в волосах Михаэля, сжала их сильнее, буквально насаживая юношу ртом на член — тот принимал покорно, с готовностью расслабив горло. Хватило четырёх резких толчков на всю длину, чтобы достичь разрядки с полустоном-полувыдохом. Не то. Совсем не то.»
И на протяжении всего прошедшего месяца продолжал упрямо их вытравлять, перемежая все визитами в этот паб, в который зарекся приходить, но пришёл сразу же после первой недели своеобразного «воздержания». Благо, те «бредовые фантазии» оставались в борделях и больше не посещали его голову, когда Поттер приходил сюда, занимая угловой столик, наблюдая за барменом и его ловкими руками с то и дело мелькающей тёмной меткой — сукин сын даже не пытался ее скрывать! Сегодняшний визит ничем не отличался от предыдущего и тех, что были до него. Один бокал огневиски сменился вторым, второй третьим, заглушая мерзкий осадок после разговора с Кингсли, будто бы стирая сами воспоминания об этом разговоре. Опьянение накатывало на Гарри медленно, но неотвратимо. Счета выпитому не вёл. Взгляд, как прикованный следил за левой рукой, за побледневшим рисунком на коже. Этот знак должен был вызывать отвращения, но он лишь концентрировал внимание на себе. Хотелось обвести змею, выползающую из черепа, языком. Вены на руках Нотта проступали сильнее, когда тот сжимал очередную бутылку, обмениваясь шутливыми репликами с какой-то престарелой и явно побитой жизнью дамой — на губах то и дело мелькала усмешка, приоткрывающая чуть заостренные клыки, придававшие всей усмешке яркие хищные ноты, при этом не уменьшая ее странной мягкости. Внутри ворочалось нечто тягучее, неприятное. Досада, негодование и злость — они скреблись в аккурат рядом с пустотой, скользя длинными, искривлёнными когтями по самому краю… пока невесомо, но, казалось, еще немного, и эти самые когти вонзятся глубже. Поттер слишком поздно поймал себя на мысли, что смотрел, наверное, непозволительно долго. В какой-то момент у него даже появилась уверенность, что Нотт заметил его — хотя сам Гарри не был уверен, хотел ли он этого или нет. «Объект внимания» напрягся. Или ему так показалось? Просто он как-то подтянулся весь, а после тряхнул плечами, словно бы в попытке что-то сбросить с себя, стряхнуть — его передернуло. А после, практически через мгновение, совершенно неожиданно поднял свой взгляд, практически тут же останавливая его в одной точке. Поттеру понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что этой самой «точкой» был он. Взгляды васильковых и зелёных глаз схлестнулись. Наверное, в такие моменты те же романтичные барышни, начитавшись бульварных романов, обязательно упомянули бы, что время будто бы замерло, дабы продлить магнетический и волшебный момент. Но это не было ни чем-то магнетическим, ни, тем более, волшебным. Для Поттера это был момент позора и слабости. Время не остановилось, оно просто замедлилось, издеваясь, вгрызаясь зубами в, итак, надтреснутого «национального героя», который так и не разобрался, не решил хотя бы для себя — хотел быть замеченным или же нет. Словно в замедленной съемке Поттер наблюдал за тем, как уголок губ Нотта уже знакомо за этот месяц приподнимается, точной режущей гранью обозначая усмешку. Но не ту, что отравляет все вокруг злобой. Скорее, насмешливую, и в отличие от всех прошлых разов… предназначенную именно Гарри, а не какой-то старой перечнице. Она острой гранью скользит по самолюбию, царапая и словно бы говоря: «Я знаю, что ты смотришь. Я тебя поймал.». Дурацкое ощущение собственного, пусть и пустякового, провала сбивает дыхание Поттера с ровного ритма, заставляет вздернуть подбородок, бросая вызов, пока губы сжимаются в тонкую линию, а на лбу проступает морщина. Усмешка уже бывшего слизеринца от этого становится только шире. Из-под верхней губы мелькают зубы, особенно в глаза бросаются чуть заостренные клыки, которые и придавали усмешке хищные тона. Его бровь вопросительно изгибается. Он словно бы говорил: «Бросаешь вызов? Серьезно?». Поттеру так и хочется бросить в ответ: «А ты сомневаешься?», но с этого расстояния его вряд ли услышали бы, а кричать через весь зал как-то не с руки. К слову, безмолвный разговор так и оборвался, не получив продолжения — к барной стойке подошел очередной клиент, полностью сосредотачивая внимание Нотта на себе. Поттер, не глядя, подхватил бокал, допивая остатки огневиски в нем за один глоток, со стуком ставя его на стол, все ещё наблюдая за бывшим слизеринцем. Самым разумным было оставить на столе нужную сумму монет, встать и уйти. Поттер и так перешёл всевозможные грани, позволив себе зациклиться на бывшем Пожирателе Смерти, бывшем слизеринце, бывшим однокурснике, представляя даже тогда, когда ему делал профессиональный минет мальчишка из борделям, а о том, что хотел бы провести языком по потускневшей змее, что выползала из черепа, вообще лучше бы забыть, как страшный сон. Гарри все это понимал. Да только был недостаточно трезв, чтобы встать и уйти, и дело не в том, что не смог бы физически, наоборот, смог бы, просто это его «встать и уйти» воспринималось после всего ничем иным, как позорным бегством, а он, как никак, «национальный герой», гриффиндорец и аврор — так что, бегство, каким бы оно ни было разумным, позволить себе не мог, можно сказать: «по статусу не положено». Именно поэтому Гарри не ушёл. Думать, что все дело в том, что не мог уйти, а не в том, что хотел остаться — проще. И заказал ещё бокал огневиски: благо, перед походом в паб успел плотно поесть, а то бы уже лежал лицом в стол. Оставалось только дождаться закрытия, хотя какого плана не было. И это в какой-то степени совсем не удивительно. В конце концов, это Гермиона с Дамблдором придерживались планов, рассчитывали все, выверяли до идеала, чтобы ни один винтик в их тщательно выстроенной конструкции не сбоил. Гарри же никогда особо не жаловал все эти «механизмы» и «конструкции» — всегда был склонен к импровизации… она все же более непредсказуема, что всегда оставляет место для «эффекта неожиданности». Импровизацию не разрушить, ведь выход даже из самой патовой ситуации всегда найдётся, пусть зачастую и не очень приятный. А вот о планах такого не скажешь: вытащи одну деталь из отлаженного механизма, выверенной конструкции — все полетит на хрен, и уже ничего будет не изменить, не выправить. Так что, да. У Поттера не было никаких планов на грядущий разговор, а в том, что тот состоится, не сомневался — в конце концов, хоть он и отрицал это до последнего, прикрывая принципа Гриффиндора, своим уже грошовым титулом «национального героя» и работой аврора, выбор у него был, сам решил не уходить. Как уже говорилось ранее, оставалось только ждать. А если подумать… что такое это «ожидание»? Нет, правда. Сам мужчина редко философствовал, но иногда случалось — прекрасно помогало занять голову и отвлечься от чего-то более реального и предметного. О том, как воспринимать «ожидание», Поттер раньше не задумывался. Но сейчас, кажется, мог подобрать подходящую ассоциацию. Это… это как ограниченный обрывок времени. Невольно вспоминалась маггловская математика, а именно начерченный отрезок с буквами «А» и «В» на концах, где сам Гарри — лишь точка, что стремилась от одного конца к другому. И… Вроде хотелось побыстрее, но максимальная скорость пересечения ограничена слишком многими обстоятельствами и факторами так, что увеличить ее не было возможности, хотя и хотелось до ломоты в костях и какого-то трепета где-то внутри, под рёбрами. Да, пожалуй, это и было «ожидание» в его понимании. И Поттер не любил ждать, пусть ему и пришлось выдрессировать в себе некоторую терпимость в этом вопросе, но любви к подобному это не прибавило. Так что, тот заказанный бокал Гарри цедил по глотку вплоть до закрытия — нет, буквально… выпил оставшийся глоток, когда за последним посетителем закрылась в дверь, с каким-то нетерпением простучав незамысловатую мелодию пальцами по столу. Зачарованные музыкальные инструменты ещё играли, но музыка словно бы стала тише — то ли чары были на исходе, то ли все так и было задумано. Гарри с пустым бокалом подошёл к барной стойке. — Повторить? — дежурно спросил Нотт, как будто перед ним стоял дежурный клиент, даже в лице не изменился, если не считать взгляда, который несмотря на лукавый лисий прищур был цепким, внимательным. Нотт сейчас наблюдал и выжидал. И это невольно напомнило Гарри о передаче про контакт путешественников с хищниками, которую смотрел ещё в детстве, когда жил у Дурслей, которые в тот день оставили его одного, и он решил рискнуть и посмотреть телевизор. Передача про сафари попалась тогда совершенно случайно. Честно говоря, охотничья поездка незнакомцев по Восточной Африке не слишком впечатлила — охота все-таки не его ремесло, чтобы полностью втянуться и, распробовав все до мельчайших деталей, насладиться вкусом через экран… по крайней мере, Поттер так считал тогда. Однако был момент, который он запомнил. Хотелось бы сказать, что тогда один из охотников, которому Гарри более всего симпатизировал, первым заметил хищника, но это далеко от правды. Хищник заметил его первым, просто не спешил нападать, чувствуя границы. Смотрел, наблюдал, выжидающе затаившись в кустах. Его взгляд был изучающим, может, даже любопытным, а еще в нем таилась угроза. И не было нужды в словах. Гарри просто знал тогда, что стоило охотнику пересечь какую-то невидимую границу, как на него тут же набросятся, острые зубы безжалостно вонзятся в плоть. Сейчас… сейчас было так же. Только вместо того охотника был сам Поттер. Нотт спросил лишь: «Повторить?», не угрожал, просто наблюдал за каждым действием и даже малейшим вздохом Гарри. И в этом его взгляде таилось предупреждение, что одна ошибка вполне могла стоить «дорого», а вот в чем выражалось это «дорого» предстояло ещё выяснить. Боялся ли Поттер? Совершенно точно, нет. Наоборот, неозвученная, застывшая в воздухе угроза лишь подстегивала. — Не ожидал, что дружок Малфоя будет работать в жалком пабе в Лютном переулке, — Гарри усмехнулся, напрочь проигнорировав дежурный вопрос Нотта. Слова вырвались до того, как и вышло бы хоть немного обдумать. Вообще Гарри не был таким — это просто не в его стиле. Обычно он не из тех, кто начинал грубить первым: нет, такое случалось, но это было больше исключением, чем чем-то привычным. Но тут все вышло как-то само, словно они оба метнулись в прошлое, когда ещё учились в Хогвартсе, и Поттер занял место Малфоя, который частенько прохаживался в те времена на его счёт по поводу и без. Глупо — в конце концов, оба уже давно вышли из школьного возраста, тот же Гарри уже не был сопливым подростком и даже обзавёлся семьей, чтобы бросаться на человека, который раньше носил изумрудный галстук, как бык на красный цвет. И на этапе простых рассуждений все звучало легко, но на деле «быть взрослым» сейчас оказалось не так уж и просто, как могло показаться на первый взгляд. Просто Поттер злился, злился с того самого момента, как представил, что собственные пальцы впиваются в его бедра, что его левая рука с поблекшей тёмной меткой самозабвенно дрочит член, чтобы в следующее мгновение обхватить его губами, позволяя той, приевшейся за месяц наблюдений, хищной усмешке развеяться под давлением головки на нёбо. И эта злость копилась в нем капля за каплей. Сам факт того, что у Гарри встало на бывшего приспешника Реддла, бывшего слизеринца, подтачивало изнутри. Все не так. Так не должно было быть. Ошибка. Лишь его ошибка, ничья больше. Злость, смятение, раздражение… все это рождало бушующее и неконтролируемое пламя, что буквально выжигало его изнутри, и не хватило бы всего этого треклятого дождя, что шёл снаружи уже который час, чтобы затушить его. Угольки злости тлели внутри на протяжении всего этого месяца, но сейчас Поттер именно горел. — А я не ожидал, что прославленный «национальный герой» и «золотой мальчик» с Гриффиндора будет спиваться в жалком пабе в Лютном переулке, — ответил тот, зачаровывая невербально тряпку парой взмахов волшебной палочки, чтобы та натирала сама до блеска бокалы без его участия. — Но жизнь полна неоправданных ожиданий, верно, Поттер? Гарри горел? Да. Вот только одной непринуждённой репликой Нотт только сильнее раздул это пламя — иначе не скажешь. — Хамишь аврору? — пальцы сильнее сжали пустой бокал. — Тебе с этим… — кивнул на изрядно потускневшую метку на его руке. — …стоило бы держать язык за зубами. На пару суток в камеру временного задержания попадали и за меньшее. — А ты при исполнении? — легко парировал Нотт. — И напиваешься в пабе? Уверен, со службы слетали и за меньшее, — вышел из-за стойки, оказываясь рядом, буквально в шаге. — Хотя чего это я? Ты ведь даже не аврор. Так… карманный мальчик министра. «Карманный мальчик министра» неприятно резонировало с «цирковой обезьянкой» — этот шепот Гарри слышал буквально со всех сторон, преследовал его, тихим шорохом таился будто бы в самой его тени, подбираясь ближе, пока не попадет под чуть жестковатую ткань форменной аврорской мантии и дальше, чтобы раздвоенным шепчущим языком лизнуть чуть солоноватую кожу. И «карманный мальчик министра» стала последней каплей, после которой чаша его ограниченного терпения оказалась враз переполнена. Хватило бы просчитать «раз-два», чтобы положение изменилось. Ведь именно на счете «два» Гарри сдвинулся, сокращая то жалкое расстояние в шаг, в то время как собственные руки сжали распахнутый ворот рубашки Нотта, притягивая его ещё ближе — чисто инстинктивный порыв, совершенно незапланированный и почти неосознанный, продиктованный саднящим под рёбрами желанием заткнуть этого слизеринцы, пусть на нем уже давно не было изумрудного галстука, и стереть это раздражающее спокойствие, пропитанное расслабленностью, с его лица. Чуть горьковатый на вдохе мужской одеколон, нанес удар по обонятельным рецепторам Поттер. Запах сигарет, точнее, запах табака, крепкий, горчащий, дымный, но не так, словно рядом опрокинули пепельницу, он оказался на удивление приятным. А еще… еще был сандал — аромат теплого дерева, с едва уловимым оттенком мускуса, бархатистый, сухой, сладкий, виртуозно смешанный с чем-то терпким, алкогольным. Гарри так и замер, окутанный чужим ароматом: он держал Нотта за ворот рубашки, вжимал в стойку, но при этом сам находился будто в коконе, в захвате из сплетения запахов. «Слишком близко!» — остерегающее восклицание где-то на краю сознания. Но это не остановило, не заставило отстраниться. — А ты точно аврор? — и снова хищный изгиб губ в неустанном сопровождении лукавого лисьего прищура. — Насколько мне известно, задержание проходит не так. — Пошёл ты, — бросил ему в лицо Поттер с нажимом, на выдохе.Раз.
Нужно было хорошенько врезать по этому точеному аристократическому лицу — может, даже два раза, а то и три, до хруста носа, до сдавленного стона и отборной ругани. Да, надо было поступить именно так.Два.
Руки сильнее сжали ворот чужой рубашки — под пальцами натужно заскрипела ткань. Гарри упустил тот момент, когда собственные мысли и намерения сменили направление. И вместо этого…Три.
Он буквально впился в губы Нотта, впечатался в них, словно за один короткий миг решил не оставить себе даже и шанса на отступление. Хотя у Поттера язык бы не повернулся назвать подобное поцелуем. Скорее уж, это было беспощадным захватом, после которого живых остаться не должно, лишь обугленные останки. Губы Гарри так хищно и жадно прошлись по губам Нотта, что даже со стороны было видно, как ворвался внутрь его язык. Прошло несколько секунд или пару минут сорок, быть может, даже больше. Ощущение времени словно бы затерялось в полумраке паба, меж губ, что отдавали свежим и сочным гранатом, смешанным с чем-то алкогольным — не хотелось подсчитывать с педантичной точностью ни минуты, ни тем более секунды, как если бы они потеряли свою былую важность. Время замкнулось в петле бесконечности, было четкое ощущение того, что каждую секунду шприцом накачивали дополнительным временем, и они раздувались, растягивались до невообразимых размеров. Отстранился Поттер только тогда, когда воздуха не осталось, когда легкие заболели, а руки Нотта по-хозяйски расположились где-то на его бёдрах, обжигая даже через ткань форменных брюк. Гарри задыхался. Он с жадностью хватал ртом воздух, как если бы не дышал до этого момента вовсе, но даже с этими жадными и по-своему отчаянными вдохами, в него все равно будто бы попадало смехотворно мизерное количество воздуха. Причем, ему казалось, что тот поступает не через нос или рот, а через крохотное отверстие в груди — невесть откуда там взявшееся. Руки все ещё сжимали ворот чужой форменной рубашки. Но Гарри не замечал этого вовсе, видел лишь глаза, зрачок в которых своей затягивающей чернотой затопил васильковую радужку, и припухшие после затяжного «не-поцелуя» губы. Что если… продолжить? Что если… не останавливаться? Вопрос «что если?..» — наверное, он самый опасный. Ведь стоило такому появиться в голове, то он тут же въедался в подкорку так, что не вытравить, разрастаясь самыми разными и такими манящими соблазнами. Вот только… Сейчас был ещё один шанс остановиться, развернуться и уйти, громко хлопнув дверью, а после никогда сюда больше не возвращаться. Это было бы разумно, а главное — правильно. Гораздо правильнее, чем переспать с бывшим Пожирателем Смерти, о чем неустанно напоминала поблекшая тёмная метка на чужой руке, ведь Поттер — «национальный герой», как никак, что накладывало определённые обязательства. Гарри прекрасно был знаком со словом «долг». Оно сопровождало его практически с рождения. Наверное, многие отдали бы все, чтобы родиться им, став ребёнком проклятого пророчества, совершенно не подозревая, что за этим кроется. Поттер был скован по рукам и ногам. Должен, должен, должен… Казалось, одному все эти «должен» на своих плечах не унести. И Гарри принял свой долг, как что-то незыблемое, нерушимое и естественное, выводя все остальное за своеобразные границы, как «не столь важное» — да, позволял себе напиваться в пабах, изменять жене, захаживая в бордели, что было на расстоянии от привычной правильности, но это то немного, что себе позволял, учитывая все обстоятельства и бесконечные обязательства… эдакая поблажка, которую Поттер позволил себе, причём, далеко не сразу. Переспать с бывшим Пожирателем Смерти — уже не просто «поблажка», уже «за гранью». Уйти сейчас, прийти домой — может, даже успеет повидаться с сыном до того, как тот заснёт. Ещё было бы неплохо купить Джинни цветы или ещё что-нибудь, что стало бы своеобразным извинением. А завтра с утра прийти на поклон к Кингсли, который, может, передумает и даст возможность вернуться к работе, если же нет, то Гарри просто извинится, смиренно проглотив свой отпуск. Все это было бы правильно. Но… Все сомнения разбились вдребезги… — К тебе или ко мне? …о голос Нотта с приятной для слуха хрипотцой.***
Несмотря на сомнения, итог был предрешён с самого начала. После вопроса: «К тебе или ко мне?», окружающая действительность стала восприниматься смазано. Он вроде помнил свой ответ: «У меня жена и ребёнок.», который ещё мог бы все прекратить, оборвав не дав начаться. Но Нотт сказал на это: «Ясно. Значит, ко мне.». Джинни и их сын не стали проблемой, причиной все остановить и переиграть, как не стало этой причиной и то, что Нотту вроде как нужно было прибраться и закрыть паб: он это легко поручил эльфу — именно тогда Поттер понял, что этот паб целиком принадлежал бывшему слизеринцу, хотя нельзя сказать, что это хоть сколько-нибудь было важно, по крайней мере, в тот момент. Ведь стоило только Нотту дать указания своему эльфу, как их обоих закрутил вихрь аппарации. Итог и правда был предрешён будто бы с самого начала. Больше они не говорили. И, признаться честно, Гарри сомневался, что вспомнил хотя бы приблизительно те темы, что поднялись бы, если бы они поговорили. Все потеряло какую-либо значимость, когда они перешагнули порог небольшой квартире Нотта в центре Лондона. Не помнил, куда была отброшена одежда, не помнил, кто и кого первым поцеловал, не помнил, как оказался на диване — до кровати так и не добрались. Не важно. Не имело значения. Зато в память Поттера въелся, отпечатался где-то на подкорке, тот момент, когда перед ним опустились на колени под давлением собственной руки на его плечо — случалось такое и раньше, но этот раз казался особым, даже лучше, чем он представлял, когда в очередной раз снимал шлюху. Пряжка ремня оказалась расстегнута, а следом за ней и ширинка, боксёры оказались сняты вместе с брюками. Губы Нотта уверенно обхватывают головку члена, язык скользит по ней, делая круг — Поттер выдыхает сквозь плотно сжатые зубы, рука, до этого свободно и расслабленно лежащая на подлокотнике, впилась в него так, что дерево жалобно заскулило, заскрипело, затрещало. В это же время тонкие и длинные пальцы обхватывают ствол, проводя по нему вверх-вниз, плотно держа в кольце — змея, выползающая из черепа на руке, кажется уже не такой блеклой, наоборот, становится будто бы ярче. Нотт берет глубже, пропуская прямо в горло, втягивает щеки, создавая сводящий с ума вакуум. И… замирает. Поднимает свои невыносимо васильковые по самому краю радужки с расширившимися зрачками глаза на Поттера. Гарри готов поклясться в этот момент, что это… самое горячее, искушающее, что он видел за всю свою насыщенную жизнь. Вид Нотта невероятно пошлый, вульгарный, абсолютно непристойный и вызывающий — одно осознание того, что гордый бывший слизеринец с меткой Тёмного Лорда стоит на коленях меж его ног и работает своим ртом так, что пальцы на ногах поджимаются, действовало на Поттера так, словно он выпил «Феликс Фелицис», эйфорийный эликсир и запил все это дело изрядным количеством огневиски. И это становится каким-то спусковым крючком, контрольным выстрелом в голову, от чего Гарри с грудным рыком вздергивает его, притягивает к себе на колени, запуская руку в его волосы. Ему хотелось видеть его. Необходимо видеть его лицо, когда войдёт в него, с силой сжимая пальцами бёдра — так, что на этой бледной коже наверняка останутся следы. Собственная рука плотным кольцом пережимает свой член у основания, отдаляя разрядку, чуть разряжая поток возбуждения, если не в мозгах, то хотя бы в члене. Они перемещаются на кровать. Смазка по подсказке Нотта обнаруживается в ближайшей тумбочке. И вот уже после недолгой растяжки тугие стенки плотно обхватывают такую чувствительную сейчас плоть, стискивая в живом капкане. Сердце, казалось, колотится где-то в глотке. Поттер входит в него целиком, до основания, до пошлого и такого откровенного в своём звучании шлепка кожи о кожу. Их стоны звучат одновременно, переплетаясь, почти оглушая. Жаркая теснота доводит Гарри буквально до исступления, безумия. Толчок следует за толчком. Тело под ним содрогается от каждого следующего, от чего змея на коже кажется почти живой. Принимая его каждый раз до основания, Нотт прогибается в спине. Рука Поттера обхватывает эту тонкую и длинную шею, выглядящую, как чертово произведение искусства… особенно в тусклом свете луны, бьющего из панорамного окна. Сжимает, с каждым толчком усиливая хватку, видя, как распахиваются губы Нотты в отчаянной попытке сделать вдох. Поттер был уже близок к финалу. Он чувствовал скопившееся внутри напряжение. Его движения стали быстрее, резче, сильнее. Воздух в комнате раскалился. Казалось, тот приятно жёг глотку при каждом судорожном вдохе. Стоны, сбитое дыхание, шлёпки взмокших тел… Они сплелись настолько крепко, кожа к коже, что представлялись чем-то единым. А потом… потом узел у основания члена Поттера растворился в огне, растаял. Вспышка. Будто взрыв сверхновой. Поттера буквально подбросило, и он сильнее вжал в себя любовника на эту ночь, впиваясь в его губы, кончая с хриплым стоном. А после передышки, сбитого дыхания и оглушающих ударов сердца, что билось, казалось, не в грудине, а где-то в ушах, делая другие звуки ничтожными, все повторилось…