птенчик

Феликс чувствует себя глупо, когда понимает, что завис на видео с гендер-пати, жадно высматривая реакции альф на пол их будущего ребенка. Они были самыми разными: кто-то был абсолютно равнодушен, независимо от пола; кто-то обнимал своего партнера, говоря слова благодарности; у кого-то начиналась самая настоящая истерика. Но было… было что-то такое грустное и травмирующее, что-то, что заставляло внутренности сжиматься и чувствовать, как в груди образуется тяжелый булыжник. Некоторые альфы были не рады розовым шарикам и хлопушкам. Некоторые альфы обижались, когда крем торта был не голубым. Некоторые альфы не хотели ребенка омегу или дочь. И Феликсу не стоило это все смотреть накануне своего гендер-пати. Сейчас чуть выпирающий живот, скрытый теплым вязаным свитером, ощущается чужим. Но он ведь просто хотел узнать, подготовиться. Ему было важно, чтобы его вечеринка прошла на высшем уровне. Но вдруг у него с его альфой будет девочка? Или маленький омега? Феликс громко вздыхает, когда внутри его живота начинаются движения. Он опускает на него руку и медленно поглаживает, мысленно извиняясь перед собственным ребенком. Конечно же он будет рад, независимо от того, какого пола будет его малыш. Главное, чтобы был здоровым. Но если… если его альфа будет не рад? Что, если Феликс увидит именно ту реакцию, которую меньше всего ожидает? Глаза начинают медленно намокать от накативших мыслей. Еще ничего не произошло, но он уже расстроен из-за того, что может произойти. Но это ведь будет справедливым, разве нет? Феликс шмыгает носом, гладит свой живот и обещает, что примет любой исход. Может быть, ему стоит позвонить своим друзьям? Узнать их мнение? Или попросить поддержку, чтобы они успокоили его нервы. Но стоит ли их заваливать своими проблемами? У его друзей еще нет детей, они не поймут. Феликс тяжело вздыхает, пытается успокоиться, отсчитывает до десяти. Омега знает, что будет готов к любому исходу, знает, что Чанбин, его альфа, не такой подонок, как те другие, на которых он еще не так давно смотрел в телефоне. Конечно же тот будет рад любому полу! И не важно: альфа, омега, мальчик или девочка. Все равно. А потом память услужливо подкидывает воспоминания, до этого покрытые дымкой. Еще давние, подростковые… то, что произошло еще лет в шестнадцать, когда они с Чанбином только начали встречаться, много разговаривать и фантазировать. Они в тот день делились своими представлениями об идеальной семье и Чанбин тогда сказал, что хотел бы сына. Альфу. Омега судорожно всхлипывает, его губы раскрываются в букве «О». Что же будет, если Чанбин до сих пор хочет сына альфу? Он разозлится? Расстроится? Что произойдет? Феликс должен прямо сейчас узнать, что же было написано на бумажке, которую он отдал Сынмину после посещения узи. И, когда заляпанный экран телефона оказывается прижат к уху, на Феликса накатывает озарение, что это все гормоны, ложные переживания, что он просто накручивает себя. Но было уже поздно, потому что ему ответили. — Если ты не рожаешь, у вас не горит квартира и соседи не затопили твою милую розовую постель, то у тебя должны быть увесистые причины, чтобы звонить мне в девять утра, Со Феликс. Омега всхлипывает, как только тирада Сынмина заканчивается. Он сам не ожидал того, что слезы вновь нахлынут на него. Феликс же успокоился! Вытер с мягких щек слезы и даже несколько раз улыбнулся самому себе, чтобы точно. — Феликс? — в голосе Сынмина слышатся нотки волнения. — Что-то произошло? С ребенком? С тобой? С твоим бестолковым альфой? — Сынмин, — выдавливает из себя омега, в попытках остановить друга. Он уже жалеет, что позвонил тому. Сынмин же такой впечатлительный, экспрессивный, резкий. Он же не так поймет. — Я-я… знаешь, ошибся… — Знаешь, что! Не надо мне тут. Это все твой Чанбин, да? — Феликс жмурится, пытается остановить поток слез, но при этом старается слушать Сынмина, который трещит без умолку. — Отстань, Хенджин, — уже слышится приглушенно. И Феликс испытывает резкое чувство вины и стыда. Он не должен был будить своих друзей из-за такой бестолковой причины. — Нет, Сынмин-а, — Феликс все же пытается успокоить друга и успокоиться сам. — Это… это все из-за меня! Это все я! Не Чанбин! — он кричит в трубку, чтобы его услышали, потому что омега уже не уверен, что друг его слышит, занятый своим альфой, если судить по возне на фоне. Звонок быстро сбрасывается, а телефон откидывается куда-то в сторону, потому что пальцы омеги определенно живут какой-то своей жизнью, а беременность сделала из него какого-то мазохиста. Все в порядке. Чанбин примет их ребенка таким, какой он есть. Это ведь его альфа! Самый лучший! Который достался ему — Феликсу. Но этот противный червь сомнения, засевший в голове, все ставит под вопрос. Даже решение Феликса все же довериться своему альфе. Следующее, что хочет сделать омега — отменить вечеринку. Как ему праздновать такой щепетильный и трогательный момент, если его альфа может быть не рад? Как Феликсу тогда продолжать быть веселым и непринужденным? И прежде, чем новая волна слез и отчаяния обхватывает омегу с головой, дверь спальни раскрывается и внутрь заходит распаренный после душа альфа. Темные волосы начинают подкручиваться из-за влажности, а домашняя футболка мокрая в нескольких местах. Чанбин выглядит расслабленным ровно до того момента, пока не замечает состояние Феликса. Испуг на его лице становится ярко выраженным. И слезы с новой силой вновь обрушаются на измученные красные щеки. Феликс сжимает зубами губу, чтобы та не задрожала, и он вовсе не завыл в голос. Это все чертовы гормоны! Это все из-за них. И Феликс вроде бы это понимает, принимает… осознает! Только ему от этого не становится легче, когда страх за будущее, за их малыша бьет его со всех сторон. — Птенчик? Чанбин отбрасывает мокрое полотенце на пол, которое до этого держал в руках, и широкими шагами подходит к сидящему на кровати Феликсу. Омега жмурится, когда замечает, как руки альфы дрожат, ему страшно, стыдно и невыносимо. Зачем он это делал? Зачем сам себя расстроил и заставил волноваться Чанбина? — Все в порядке, — шепот срываемый с губ едва уловимый, его не слушают, ему не верят. Феликс сам себе не верит. — Почему ты плачешь, птенчик? Руки альфы большие и теплые, немного грубоватые и кожа не такая нежная, как у омеги. Но они родные. Свои. И когда шершавые пальцы стирают слезы, Феликс растворяется под прикосновениями Чанбина. Ему так тяжело и боязно, но он все еще плавится как мороженое на солнце, потому что чужая любовь такая яркая и трогательная. — Мне страшно, альфа, — Феликс открывает глаза, обрамленные мокрыми ресницами, почти что кукольные. — Что тебя напугало? — Чанбин сидит перед ним на коленях, его лицо сосредоточено, брови нахмурены, из-за чего кажется, что он злится. Раздражается. И это все из-за Феликса. — Альфа. В комнате резко становится тихо. Омега шмыгает носом, трет его рукой, немного резко и нервно, но он сам от себя не ожидал, что выдаст подобное. Ведь это звучало так грубо и некрасиво. Очередная волна, которая за сегодня уже кажется тысячной, подкатывает в этот раз ощутимо. Феликс не хочет плакать, но он все еще расстроен и к этому добавляется обида на себя. Он не хотел обидеть Чанбина. — Что этот глупый альфа сделал не так? — Феликс недоволен собой, своим поведением, хочется разозлиться, потому что Чанбин выглядит расстроенным, разочарованным, но не из-за омеги. — Еще… еще ничего, — спотыкается в начале предложения омега, ему неловко и так стыдно. Почему он это делает? Зачем это все говорит? Зачем обижает? — Тогда… — Чанбин замолкает, хмурится и смотрит так, что Феликс не выдерживает этого внимательного взгляда, отворачиваясь в сторону, — что я должен сделать? — Ты расстроишься, — в этот раз честно и без запинки отвечает Феликс. — Совсем скоро. — Почему? — в этот раз лицо альфы искажается от недоумения. — Потому что вы все расстраиваетесь. — Я не расстроюсь, — Чанбин говорит уверенно. Феликс еще раз смотрит на лицо альфы, пытается понять, лжет ли он или нет, делает какие-то выводы в голове, кивает и решается рассказать тому. — Но те альфы расстроились! Они были недовольны, злы, раздражительны! Они были безразличны и грубы! — Феликс больше не хочет плакать, он хочет злиться и он это делает, наконец-то выплескивая накопившиеся эмоции. — Они отворачивались от своих омег и жен, когда хлопушки оказываются розовыми, а крем внутри торта не того цвета, который они хотели! Они не хотели детей, если это не мальчик альфа! Тяжелый вздох срывается с губ Чанбина, он выглядит несколько отрешенным и ошарашенным от услышанного. Феликс прижимает ладошки к груди, которые от волнения вспотели. Но он чувствует себя лучше, почти довольным и счастливым, что смог наконец-то рассказать то, что его тревожит с самого утра. Тем более, прямо сейчас он может узнать, что же на самом деле считает его альфа по этому поводу. — Я бы никогда… птенчик… я бы… Между ними словно возрастает стена. Феликс хмурится, сожалеет, что сказал это. Чанбин выглядит неправильно. Омега расстраивается. — Птенчик, — альфа набирает полную грудь воздуха, а затем шумно выдыхает, как будто бы обдумывая что-то важное, — Феликс… Я не знаю, почему те альфы так отреагировали, не знаю, почему они не хотят детей омег и дочерей. Но я не они. Птенчик, последнее о чем я думал за все эти месяцы — пол нашего ребенка, когда единственное, что меня волновало — ты. Первый месяц был для тебя самым сложным, казалось, что ты увядаешь на глазах, тебе часто было плохо, ты мало ел и тебя тошнило. А затем, когда тебе стало лучше, я думал лишь о том, как ярко ты улыбаешься и каким счастливым выглядишь, когда ты смотришь или трогаешь свой живот. Я буду рад любым хлопушкам, любому крему в торте. Мальчик, девочка, альфа или омега — все это не имеет значения, главное то, что это наш с тобой ребенок, плод любви, ради которого мы сделаем все. Тихий всхлип срывается с губ, когда те непроизвольно кривятся. Феликс хочет плакать. Опять! Но в этот раз все по-другому. Он хочет плакать от счастья, от слов, которые ему сказал его альфа, ему хочется кричать на весь мир о том, что он не ошибся! Что их ребенок будет самым счастливым и самым любимым, потому что его альфа, его самый любимый супруг Чанбин — замечательный. И теперь омеге хочется целоваться, хочется прижаться к губам своего возлюбленного, потому что сегодня они этого почти не делали. — Спасибо, альфа, — теплые ладошки ложатся на пылающие щеки Чанбина, Феликс становится на коленки, чтобы подползти, оказаться настолько близко, чтобы он наконец-то смог прижаться к чужим губам. — Я так тебя люблю. — Я тоже тебя люблю, птенчик, — наконец-то альфа расслабляется, вдыхает. Буря миновала, за ней следует просвет. Сладкий омежий запах, который смешал в себе столько разных оттенков, разносится по комнате. Он чарует, околдовывает, потому что когда их губы наконец-то смыкаются в поцелуе, руки альфы начинают жить своей жизнью. Они приподнимают края свитера, обнажая небольшой живот, который с каждым месяцем становится более упругим и выпуклым. Феликса прикосновения теплых рук заставляют задрожать, вспомнить, как они каждую ночь наносят согретое масло на живот. — Мне жаль, что я заставил тебя грустить, — шепчет Чанбин в губы омеги. — Альфа о тебе позаботится, птенчик, сделает все, чтобы тебе было хорошо. Феликс соглашается, кивает головой, позволяет собой управлять, когда руки альфы осторожно сжимают талию, которой уже нет; позволяет уложить себя на мягкие подушки, и даже не сопротивляется, когда узловатые пальцы стягивают с него домашние штаны вместе с бельем. Альфа со всем разберется, он обещал. — Я могу? — Ты можешь все. Чанбин кивает головой, распрямляет свои широкие от тренировок плечи и стягивает футболку. Копна кудрявых волос на голове делает его слишком мягким, несмотря на то, что на лице альфы чаще бывает ярко выраженное недовольство. Но оно ведь направлено на других, не на Феликса, так зачем ему переживать? — Только сначала поцелуй, — омега надувает губы бантиком и вытягивает руки вперед, намекая на то, чтобы альфа пододвинулся ближе. Поцелуй выходит осторожным. Медленным. Но полным любви. Их языки совсем немного встречаются друг с другом, больше из-за инициативы омеги, потому что альфа занят другим, когда его руки нежно гладят живот. Феликс растворяется под этими прикосновениями, плавится. Ему так хорошо и сладко, и он предвкушает то, что будет дальше. Постельное белье под ним медленно промокает, пропитывается естественной смазкой омеги. Феликс осторожно двигает бедрами и поджимает пальцы ног, потому что уже хочется большего, только Чанбин, оторвавшийся от губ, уже во всю оставляет мокрые следы на теплой коже, перед тем, как приблизиться к самому главному. Феликс громко вздыхает и открывает рот, когда язык Чанбина касается его лобка. Ему уже хочется сжать голову альфы своими ногами, когда горячий рот того накрывает его член. Но он не хочет, чтобы это все прекращалось, поэтому запускает свои пальцы в чужие, все еще слегка влажные, волосы, сжимая их у корней. Эта пытка невыносимая, сладкая. И язык Чанбина, ласкающий его член тоже невыносимый. Феликс жмурится и шипит сквозь плотно стиснутые зубы, потому что это слишком. — Я… я не смогу долго, альфа, — с придыханием выпаливает Феликс, все же решаясь предупредить альфу, потому что по обжигающему огню внизу живота, он понимает, что слишком долго не протянет. Ему не отвечают, но омега и не думает обижаться, когда его ног касаются руки альфы. Их осторожно закидывают на твердые плечи, не делая резких движений, которые могли бы причинить вред. Но прямо сейчас Феликсу хочется, чтобы Чанбин поспешил, потому что он правда уже не может терпеть, и скорее всего изольется, когда… Громкий стон срывается с его губ слишком неожиданно. Омега широко распахивает глаза, которые уже готовы закатиться за веки. Горячий упругий язык скользит между его половинок, услужливо раздвинутых руками альфы. Феликс не может сдерживаться, не может молчать, когда Чанбин зарывается настолько глубоко, что его нос касается мошонки. — Альфа! Пальцы все еще дергают чужие темные кудри, Феликс не может лежать на месте, когда язык Чанбина толкается, проникая в него. Густой тяжелый запах альфы проникает в нос, заставляет выпускать еще больше выделений, которые сразу же слизывают, выпивают, присосавшись губами. Омега чувствует себя сумасшедшим, когда бормочет имя альфы, когда его бедра взлетают вверх, крепко зажатые чужими руками, потому что язык, который его ласкает, который проникает внутрь, заставляет кричать от удовольствия. Феликс пытается сжать свой член, отсрочить оргазм, который уже так близок, но прикосновение к себе делает только хуже. Чувствительный налитый кровью член реагирует от любого малейшего прикосновение. Отсрочить не получается. Омега кончает долго и бурно, его немного потряхивает, а еще он хочет чтобы все прекратилось. Немедленно. Потому что альфа как будто бы и не думал прекращать, он издевался, измывался, продолжал толкаться языком в отверстие, которое, уверен Феликс, успело покраснеть и раскрыться. Но он больше не может. Правда. И он вскрикивает, когда прозрачная смазка вытекает из него прямо в рот альфе. Это грязно. Безумно. — Альфа, пожалуйста, — Феликс смаргивает слезы, которые стекают по вискам. Он правда больше не может, но он все еще готов принять в себя что-то кроме языка. — Ладно, — соглашается Чанбин, приподнимается и облизывается, его язык беспорядочно проходится по мокрым губам. Феликсу хочется плакать. — Все хорошо, птенчик. Альфа наклоняется вперед, его губы так близко и омега хнычет, потому что это настолько невыносимо. От Чанбина пахнет им. Феликсом. И его так ведет от этого. Чувствовать собственный вкус так странно, но омеге нравится. Альфа отстраняется первым, слегка отодвигается, чтобы стянуть вниз мешающую одежду. Феликс сглатывает, его уши, кажется, закладывает из-за громкости, но ему плевать. Он следит за тем, как покачивается возбужденный член альфы. Омега хочет его в себя. И Феликс только успевает открыть рот, когда Чанбин его опережает. Горячая твердая плоть входит плавно, медленно, без как-либо резких движений. Омега вздрагивает, закусывает нижнюю губу и жмурится, когда рука альфы сжимает его. Ему так хорошо, просто невыносимо. И может его либидо слишком высокое, он быстро возбуждается даже после того, как недавно кончил, но он все еще слишком чувствительный. Глаза вновь открываются, Феликс смотрит на Чанбина, больно прикусив губу, следит за чужими эмоциями и не сдерживает громкого вздоха, когда член, находящийся внутри него, проталкивается дальше, задевая простату. Ему хватит несколько таких толчков, чтобы вновь все залить белесой жидкостью, но этого будет достаточно. Им обоим. — Давай, птенчик, твоему альфе осталось немного, — Феликс кивает головой, соглашается, потому что ему тоже. И, действительно, Чанбин несколько раз двигает бедрами, вытаскивая член почти полностью и загоняет его обратно, из-за чего смазка громко хлюпает. Феликс сжимается, он не хочет выпускать из себя альфу. Он хочет оставить его в себе. — Ну же, птенчик, — альфа умоляет, омега знает, что тот уже тоже на грани. — Я хочу тебя в себе, Чанбин, — Феликс хрипит, облизывает сухие губы и на секунду жалеет об этом поспешном выводе, потому что пить хочется безумно. Но когда он чувствует, как внутри, там внизу, член альфы расширяется, образовывая узел, ему больше не хочется воды. Им требуется несколько минут, чтобы удобно улечься и наконец-то стянуть свитер с Феликса. Их обнаженные тела переплетаются, почти прилипают друг к другу, из-за того, что они оба мокрые и потные, но альфу и омегу это не волнует, когда «Я тебя люблю», так и не остается произнесенным, потому что нахлынувший сон оказывается коварнее и сильнее. Ведь им нужно выспаться перед тем, как съесть торт с розовой начинкой.