Лотосы расцветают в воде

Всех приветствую в моей новой работе. Первая глава может показаться морально тяжелой и печальной, но потом все будет куда лучше. К тому же, обещаю, что Санзу принесет долю своего юмора и огромное количество хаоса. Приятного чтения) Санзу умирает на удивление тихо и мирно. Это происходит не в перестрелке с другой бандитской группировкой, не из-за очередного невероятно сложного и опасного задания, порученного ему лично Майки, и даже не из-за в который уже раз сорвавшегося покушения на него, потому что многим совершенно не хотелось видеть его в живых. Эти покушения никогда не отнимали у него жизнь, но неизменно оставляли с новыми синяками и ранами, а иногда и с шрамами. Про эти шрамы никто и никогда не знал, потому что Харучиё вообще особо не любил распространяться о своих слабостях и травмах, так как прекрасно знал, что жалеть его уж точно никто не будет. Максимум хмыкнут, а то ведь и посмеяться могут из-за того, что он такой лох и заработал очередной шрам, хотя мог бы быть умнее и ходить сейчас с чистой нетронутой кожей. Впрочем, он прекрасно понимал, где именно находится, а потому делиться чем-то личным не спешил. Да от него и не требовали, честно говоря, на удивление легко купившись на его маску сумасшедшего и преданной псины Майки. Иногда Санзу пытался размышлять над тем, настолько ли хороши его актерские способности, что все ему так быстро поверили, ни разу даже не усомнившись в нем, или же все оказались настолько заняты собой (он не верил, что дело в их глупости — многие были умны, порой даже слишком), что им и дела не было ни до него, ни до кого-либо еще (кроме тех, кого они считали для себя важными). Он много размышлял, но так и не смог прийти к какому-либо однозначному выводу, а значит велика вероятность, что тут верны сразу оба варианта. Ну, как бы то ни было, никто никогда не пытался заглянуть в его личность глубже, чем он им показывал, чтобы узнать его настоящего. Да и, вероятно, это никому не нужно было в принципе. Вероятно, разве что только Такеоми и Сенджу могли бы увидеть его, если бы захотели. Вот только они не хотели. К нынешнему времени их отношения испортились уже настолько, что они казались совершенно чужими друг другу людьми, хотя между ними и была кровная связь. И если в отношениях между Такеоми и Сенджу все было не настолько плохо, то вот с ним самим… Харучиё тяжело вздохнул и отказался думать об этом дальше, чтобы не расстраивать самого себя. Вероятно, в этом есть изрядная доля его вины, однако все же удивительно, насколько непрочными и хрупкими оказались их семейные узы. И ладно старший брат, с которым он никогда не был особенно близок, хотя и всегда старался к нему тянуться, то вот Сенджу, с которой они были в детстве не разлей вода… Впрочем, это все осталось в прошлом, а сейчас он имеет то, что имеет. Санзу прекрасно знает, кем его считают окружающие — Бешеным псом и верным слугой Майки, которому он в их глазах до одури предан, хотя по факту на самом-то деле и не нужен совершенно. Он прекрасно понимает, кого в нем все видят, потому что собственноручно нацепил на себя эту маску. Да, Харучиё признает, что в какой-то степени откровенно поехал кукухой — давно еще, в далеком детстве, вот только он не настолько псих, каким любит выставлять себя. Говорят, что гениальность порой соседствует или граничит с сумасшествием. Иногда ему интересно, чего в нем больше — гениальности или сумасшествия. Но, несмотря на то, что он не может до конца ответить на этот вопрос (да и это было бы слишком лицемерно с его стороны), по крайней мере своего он добился — пусть и немного, но смог обуздать Черный импульс Майки. Он видел его. Он знал, на что тот способен. В конце концов, он лично испытывал его на себе, чудом отделавшись всего лишь разорванным ртом и надломленной психикой. Санзу может быть садистом, мудаком и даже сумасшедшим (пусть и не до конца), но это не значит, что он желает ребятам из Бонтена, даже если они его порой слишком сильно бесят, испытать все самые темные проявления этого на себе. Они никогда не видели величайшие проявления Черного импульса — и, не дай Бездна, никогда не увидят. По крайней мере, он лично убедиться в этом. Он знает, как предугадать плохое настроение Майки. Он знает, как и куда перенаправить его энергию, чтобы ему стало легче, а им всем безопаснее. Он знает тысячу и один способ его отвлечь или переключить внимание на кого-либо еще. Вероятно, никто — даже сам Король (ироничное прозвище, которое давно уже потеряло свой первоначальный смысл) даже не понимают, как много ежедневно делает Харучиё для того, чтобы взрыва вулкана удалось избежать. С тех пор, как появился Такемичи, ему стало значительно легче следить за Майки, но все равно это был ежедневный и порой даже ежечасный тяжелый неблагодарный труд. Иногда ему казалось, что он пытается вычерпать чашкой бесконечно поступающую воду, словно и правда надеется, что это сможет сдержать наводнение. Но опять-таки, он добровольно делал все это. До его настоящего Я никому и дела нет, поэтому на людях он просто действует так, как от него этого ожидают, хотя наедине с собой поступает совершенно иначе. Как бы то ни было, он умирает тихо и спокойно. Ни взрыв, ни задание, ни перестрелка. Наркотики также оказываются совершенно не при чем, хотя учитывая, сколько таблеток за раз он бывало принимал, это, пожалуй, было удивительнее всего. Вероятно, его смерть совсем не похожа на ту, какую от него могли бы ожидать окружающие. Потому что Санзу — огонь, Санзу — динамит, он вспыльчивый и решительный, а еще абсолютно сумасшедший. Его спокойствие и безумие могут переключаться за одну секунду, поэтому никому не стоит его злить и выводить из себя. Он — личный цепной пёс Короля Бонтена, о котором в страхе переговариваются все стоящие ниже и наравне с ними группировки. Вся его жизнь — это постоянные подвижность и текучесть, словно он — лава, которая не может остановиться, ведь иначе просто застынет и станет камнем. Однако, рано или поздно он должен был стать неподвижным, ведь смерть всегда приходит за людьми, а значит однажды она придет и за ним. Учитывая их опасную жизнь, его (или кого-либо еще из ребят) смерть были лишь вопросом времени, в конце-концов, никто их них не был бессмертным. Он был уверен, что однажды его обязательно настигнет какая-нибудь шальная пуля. Или, может, он не рассчитает дозу и просто переборщит с наркотиками, сдохнув от этого. Или, возможно, его прибьет Майки, когда Черный импульс уже не получится сдерживать, и его крышу (и без того откровенно хлипкую) окончательно сорвет. Или он скончается от чего-нибудь еще — да от той же автокатастрофы например. В голове Санзу были сотня и сотня вариантов собственной смерти, и частенько он с настоящим наслаждением размышлял над этим, пытаясь угадать, от чего же он все-таки умрет. Иногда это граничило почти с мазохизмом, когда он смаковал любые болезненные детали своей возможной смерти. Он никогда не боялся ее, ведь не видел в этом совершенно никакого смысла. Зачем трястись над чем-то, что просто неизбежно? Не важно, боишься ты погибнуть или же нет, но она всегда рано или поздно придет за каждым. Так что в страхе смерти не было никакой логики. Не важно, ждет его впереди ад или рай, полное прекращение его существования или же бессмысленное скитание в качестве неупокоенного духа, он готов был принять все. Так что Харучиё знал, что готов к любой смерти. Он был уверен, что примет ее с распростертыми объятиями, как старого друга, встреча с которым по какой-то причине постоянно откладывалась. Это был просто еще один неизбежный процесс в его короткой человеческой жизни, так что да, он был готов. А вот к чему он готов не был, так это к тому, что ему придется отнять свою жизнь собственными руками. Да, он откровенно заколебался и задолбался, но не настолько, чтобы он мог вообразить такой исход. Он принимал наркотики чаще, чем спал, практически с них не слезая. Его постоянно метало от приподнятого настроения до упаднического, переплетая все это с дикими вспышками раздражения, агрессии и ненависти. Ему надоело разруливать большинство самых опасных проблем Бонтена, из раза в раз увеличивая на себя и без того непосильную нагрузку, но при этом действуя как совершенно поехавший. На нем также были огромное количество документов, которыми больше никто не занимался. Он курил, как паровоз, чтобы сбросить напряжение, но это не помогало. И даже наркотики перестали помогать. В последние два года он находился либо на опасных заданиях, либо в пыточной чаще, чем бывал в Бонтене — и то, кроме Хайтани, этого никто не заметил или не придал этому значения. Да и те почему-то решили, что у него внезапно (ага, аж десять раз) девушка появилась. Он медленно и верно ехал кукухой окончательно (впрочем, этот процесс, похоже, длился все то время, сколько он себя помнит), имея реальную опасность окончательно стать тем, кого изображал. Он устал и запутался, испытывая к каждому из Бонтена тысячу разных эмоций, которых иногда даже себе объяснить не мог. Они определенно бесили и раздражали его до такой степени, что порой он хотел их на месте убить собственными руками. Но с другой стороны… Он бы убил любого, кто посмел бы их тронуть, потому что… Санзу и сам не мог себе объяснить это, но они были ЕГО. Да, вот так просто. Они были ЕГО, поэтому он никому не дал бы их и пальцем коснуться. Вероятно, ребята могли думать, что его верность принадлежит только Королю, и в какой-то степени это было именно так. Но они были ЕГО, поэтому хоть он этого и не показывал, но они тоже были важны. Вероятно, слишком важны, хотя он и сам до последнего не мог понять, насколько именно. Он просто это осознал внезапно, когда перед ним встал простой и одновременно сложный выбор — либо их жизни, либо его собственная. Вероятно, если бы Харучиё был эгоистом или же слишком ценил свою жизнь, он бы выбрал себя. Вероятно, почти любой нормальный человек — ну, кроме Такемичи (впрочем, тот особо никогда не был нормальным) — выбрал бы себя. Но он сам не был нормальным. Да и себя он не особо любил и ценил. Поэтому когда ему дали выбрать между жизнями тех, кто ему внезапно оказался слишком дорог, и своей собственной, он выбрал их. И, когда он без раздумий сделал этот выбор, он с удивлением осознал, что делал бы этот выбор снова, снова и снова. Неважно, когда и при каких обстоятельствах его спросили бы об этом, но он бы снова и снова выбрал бы ребят… нет, друзей и семью. Пусть они раздражали, пусть они бесили, пусть они никогда не были близки друг с другом, просто имея общие интересы и желания, но они были его друзьями и семьей. Пусть неправильной, корявой и жестокой, но семьей. Немного грустно, что он осознал подобное слишком поздно, но… Лучше поздно, чем никогда. Самое ироничное то, что Санзу, которого считали слепо преданным Королю, готов был отдать жизнь не столько за Майки (вероятно, если бы это был только он, ему было бы плевать на его смерть), сколько за всех остальных: Ран, Риндо, Изана, Какучо, Коконай, Такеоми, Сенджу, Канджи… Нет, Майки также был чертовски важен, но… он и сам не знал, как объяснить его чувства к нему. Да даже за ненавистного Такемичи, который слишком бесил его своей наивностью и тупостью, а также влиянием на состояние Короля, он был готов отдать жизнь. Потому что этот придурок тоже стал в какой-то момент ЕГО, хотя он и не понял, как это получилось. Это просто незаметно произошло, и с этим ничего нельзя было сделать. Они были важны. Они все были важны, поэтому он не сомневался и не колебался. Именно поэтому он совершенно осознанно и хладнокровно пристреливает Кисаки Тетту и Шуджи Ханму, а также и остальную их шайку, которые давно уже сотрудничали с Бонтеном, занимая не последние посты, и предоставляли им «полезную» информацию, хотя на самом деле лишь подталкивали их к краю пропасти и уничтожению. Он не знал, какова их конечная цель, да и, честно говоря, совершенно не хотел знать. Ему вполне было достаточно того, что они были опасны для его семьи. Он знал, к чему приведет его это решение и осознанно пошел на это. Майки не простил бы предательства и порчи своих «вещей», коими он почему-то посчитал Кисаки и Ханму. Те были слишком ценными информаторами да и сотрудниками вообще, и Королю будет плевать на то, какие планы у них были. В конце-то концов, если он даже Такемичи не поверил насчет них, то почему ему должен поверить? Харучиё не был дураком, поэтому наперед просчитал любую возможную реакцию с его стороны. Его ждала смерть, однако, даже осознавая это, он все равно сделал бы снова то, что сделал. В конце концов, выбор всегда был небольшой — либо ты их, либо тебя. Вернее, либо его жизнь, либо всех остальных — для кого-то невероятно сложный выбор, но для него тот стал предельно простым. Санзу знал, что, вероятно, мог бы действовать более хитро и исподволь, но он не был так хорош в интригах, как тот же Тетта. Именно поэтому просто прийти и пристрелить их, не имея особого плана, было куда эффективнее, чем пытаться их победить умом в долгосрочной перспективе. Все же, его коронным вариантом всегда была импровизация, так как он на интуитивном уровне знал, что нужно сделать дальше. В конце-концов, кто знает, как много времени и сил он потратил бы на то, чтобы превзойти этого гениального психа на его поле. Кто знает, не было бы это безвозвратно упущенное время фатальным для его семьи. Он не хотел и не мог так рисковать. Именно поэтому сделал то, что сделал. И сделал бы это снова, если бы его поставили перед таким выбором. Впрочем, только на этих интриганах и шестерках он не остановился, потому что Кисаки и Ханма довольно плотно сошлись с одной довольно сильной группировкой, которая и должна была убить их всех. И, если в этот день в некоторых отдаленных районах прогремело несколько взрывов, повлекших за собой невероятно сильные пожары и уничтожение ветхих зданий, где исчезли и все следы враждебной к ним организации… Ну, всякое бывает. Улик, указывающих на Бонтен, не будет — Харучиё позаботился об этом. Пусть он не способен был разбираться в бомбах также хорошо, как умел владеть катаной, но он все равно преуспел. Конечно, ради этого ему потребовалось недели долгих ночей практически без сна под стимуляторами для изучения необходимой информации и сбора самих взрывных устройств, но результат того стоил. Опасность, о которой никто не знал, кроме него, была задавлена на корню. И даже если уцелевшие после взрывов и были… Ну, им понадобится огромное количество времени, чтобы восстановиться хотя бы до прежнего уровня. Он сделал то, что хотел сделать, после этого почувствовав настоящее удовлетворение. Именно поэтому обратно в Бонтен он возвращался спокойно и решительно, ни на миг не медля. Да и зачем? Как любили поговаривать их русские партнеры: «что должно случиться, рано или поздно произойдёт вне зависимости от твоего желания». И, надо сказать, в этом они были чертовски правы. Честно говоря, Санзу с самого начала бы был готов к тому, что Майки пристрелит его сразу же как только увидит за то, что он сделал. В конце-концов, как он и сказал, роль Кисаки и Ханмы была слишком важна, чтобы их убийство вообще можно было бы спустить ему с рук. Да и кому бы то ни было с рук. Вероятно, даже Такемичи, если бы ему пришло в голову сделать подобное, не остался бы безнаказанным. Так что да, он был готов к тому, что его пристрелят. Как говорится, бешеные псины, укусившие хозяина, должны быть убиты незамедлительно? Ну, или как-то так. Однако, его никто не трогает, хотя от их пристального внимания у него и чешется кожа. Особенно выразителен тяжелый и пронзительный взгляд Майки, который вкупе с исходящим от него Черным импульсом без слов говорит ему все, что он должен знать. Им не просто недовольны, его ненавидят и презирают за то, что он сделал. Это вполне ожидаемая реакция, однако почему-то это ранит на удивление сильно. Он чувствует себя псиной, сгрызшей хозяйский тапок у него же на глазах. Харучиё ненавидит так себя чувствовать. И, если честно, собак он тоже ненавидит, хотя всегда делал вид, что они ему нравятся. Собаки слишком сильно напоминают ему себя — слабого, слишком сильно и быстро привязывающегося, а также зависимого от хозяина. Он надеется, что давным-давно смог перебороть это, однако почти сразу понимает, что бессмысленно обманывать самого себя. Он как был псом, так, похоже, им и остался. Отвратительное чувство, словно тебя положили в бочку с червями. Однако тем не менее, стыда он за совершенное не испытывает, потому что он сделал то, что должен был. Именно поэтому он гордо поднимает голову и распрямляет плечи, встречая взгляд Майки пронзительным своим. С удивлением он понимает, что в последний раз смотрел ему в глаза открыто… Вспомнить не может, потому что никогда не считал нужным это делать, хотя уже и сам не помнил, почему так вообще происходило. Это просто было, и сейчас никто не смог бы этого изменить. — Ты хоть понимаешь, что ты сделал? — тихий голос Короля, казалось, мог заморозить все на свете. Черный импульс все больше усиливается по мере того, как Майки медленно подходит к нему, подергивая пальцами. Время словно замедляется, указывая на затишье перед бурей. Вероятно, учитывая, что Санзу уже получал от него в таком состоянии, он должен трястись от страха. Однако, он испытывает лишь ледяное спокойствие, хотя голову и кружит от легкого опьяняющего адреналина. Он не боится, хотя и сам не может сказать, с чем именно это связано. Ему не все равно, но что-то очень близкое к этому. По крайней мере, его радует, что сейчас в комнате они одни. Ему бы не хотелось, чтобы остальные видели, как Майки будет избивать его в своем неадекватном состоянии, потому что это в дальнейшем ни к чему хорошему не приведет. Или, не дай Бездна, не отхватили ни за что. — Да, я прекрасно знаю, что сделал. — спокойно отвечает он, и его голос даже не дрожит. Он продолжает стоять и открыто смотреть в дула черных глаз, которые любого, наверное, напугали бы до усрачки. Ну, он знал, на что шел, когда брал в руки пистолет. Он осознанно сделал этот шаг, взвесив все за и против, поэтому было бы глупо сейчас юлить и оправдываться. Да и не просто глупо, но и банально жалко. Особенное, если даже какой-либо вины нет от слова совсем. — Ты не чувствуешь своей вины. — внезапно говорит Майки и останавливается перед ним. Не бьет, хотя Санзу уже ожидает сокрушительного удара. Это настолько неожиданно, что он на миг теряется, позволяя лицу выразить искреннее удивление, но быстро берет себя в руки. Немного страшно не получить то, на что рассчитывал, мало ли, вдруг будет еще хуже, но он не позволяет сомнениям осветить свое лицо. — Разве хорошие собаки ведут себя подобным образом? — А кто сказал, что я хорошая собака? — криво скалится Харучиё, чувствуя, как его шрамы фантомно ноют. Пренеприятнейшее ощущение, словно по телу множество насекомых бегает. Мерзко, как же это все мерзко. Однако, это все еще лучше всего того, что он испытывал последним несколько лет. — Я же твоя Бешеная псина, как она есть, не забыл? Его Король долго молчит, а потом роняет сухое и хлёсткое: — Моя ли? — звучит равнодушно и отчуждённо. Это тоже ранит сильнее, чем должно. А ведь он сам искренне был уверен, что готов ко всему. Снова ошибся в оценке собственных чувств, видимо. Впрочем, он все равно особо никогда не умел этого делать. В прочем, он на это может лишь пожать плечами, так как сказать ему совершенно нечего. Их молчание также длится дольше, чем должно. Наконец, Майки роняет равнодушное и тяжелое, словно могильную плиту (впрочем, в каком-то смысле это и есть могильная плита исключительно для него). — Ты возьмешь за случившееся полную ответственность. В счет твоих старых заслуг и по просьбе Такемичи я не трону тебя, поэтому ты сам должен будешь выбрать себе наказание. Только выбирай с умом. Я должен быть достаточно удовлетворён им, чтобы не пострадал кто-нибудь еще. Санзу не вздрагивает, хотя ему отчаянно хочется это сделать. Он видит, что Черный импульс уже во всю правит, а значит ему и правда нужно придумать себе такое наказание, которое сполна удовлетворит Короля. Такое наказание, которое сполна продемонстрирует, как он сожалеет о том, что сделал. И пусть на самом деле он не жалеет о содеянном совершенно, и Майки это знает… Если наказание его действительно удовлетворит, то почему бы и нет. По крайней мере, если тот будет доволен, то вероятность того, что он сорвётся на ком-то еще, стремится к нулю. Не важно, кто был бы козлом отпущения, потому что… Этого просто нельзя было допустить. Нужно просто сделать достаточно кровавое подношение, чтобы Черный импульс был сполна удовлетворен. Дать тому сполна осознать то, как он мучился и, соответственно, сожалел (нет, но его боль и кровь должны были смыть грехи его решения). — Все будет готово через три дня. — ставит в известность он, так как ему еще нужно закончить все свои дела. Все же, умереть не так уж и просто, особенно если у тебя куча незаконченной работы, без которой Бонтен не сможет функционировать нормально. А ведь он действительно хотел хоть чуть-чуть нормально поспать. Видимо, уже на том свете отоспится. — Я не особо терпелив, поэтому, надеюсь, ты не пытаешься придумать, как сбежать от наказания. — опасно скалится его Король и хватает его за запястье, до хруста сжимая его. Это невероятно больно, но он лишь равнодушно смотрит в ответ, сохраняя на лице лишь пустоту и равнодушие. Не стоит дразнить хищника, когда тот и так выведен из себя до предела. — У тебя ровно три дня, и не днем больше. Помни, что в понедельник я хочу видеть то, каким образом ты решил наказать себя. — Будет исполнено. — кланяется Санзу, после чего ждет чужого разрешения, чтобы уйти. Черный импульс лучше лишний раз не драконить, и раз ему уже дали отсрочку, надо вести себя хорошо, чтобы все не ухудшить. После этого он направляется к своему кабинету, игнорируя взгляды остальных и шепотки за спиной. Честно говоря, он слегка удивлен, что они не подошли к нему, чтобы в лицо высказать все, что они думают о его поступке. Или что они не подошли, чтобы просто насмехаться над ним. Ну, по крайней мере, они сэкономили время и ему, и себе. Следующие три дня он неустанно работает, закидываюсь огромным количеством кофе. Все же, разобрать самые важные документы, которые и так всегда были на нём, чтобы нормально их рассортировать и расписать, оказалось той ещё задачей. Это раньше он мог в любой момент на словах объяснить все, чего хочет от них добиться, а через три дня разбираться с его почерком и объемом его работы будет банально некому. Честно говоря, его слегка пугает, что в его кабинет по очереди то и дело заглядывает весь цвет Бонтена (они ведь даже ничего не говорят — чисто смотрят, как на экспонат в музее, и все), будто они ждут, что у него сдадут нервы, и он прямо сейчас сбежит. Вот только в планах Харучиё нет побега от наказания, и его равнодушие в противовес обычной раздражительности граничит почти с апатией. Просто он наконец-то получил точную конечную цель и гарантированное отпущение грехов, поэтому с упрямством носорога пер к этому. На его удивление, последние дни, несмотря на подавляющую рабочую нагрузку без сна, выдались очень мирными и тихими. Не часто такое бывает в их организации, а уж чтобы они шли один за другим и вовсе что-то из разряда фантастики. Возможно, если бы дело не шло к его скорой смерти, Санзу вполне бы мог порадоваться. Впрочем, он и так радовался, так как это заметно облегчило его работу, поэтому он все успел сделать. Отложив в сторону последний исписанный лист, а также под документы положил свое завещание, которое составил как раз перед походом к Кисаки и Ханме, он ушел домой. Его никто не провожал, и ему никто ничего за эти так и не сказал, от чего порой у Харучиё складывалось впечатление, словно он какой-то прокажённый. Ну, учитывая, что он сделал, это было ожидаемо, хотя и обидно. Впрочем, это уже скоро совершенно перестанет его волновать, так как он уже знал, каким образом накажет себя и каким образом покончит с собой. Конечно, Майки говорил просто про наказание, не вводя конкретику, но за предательство, коим и являлось в глазах Бонтена и Короля лично то, что он сделал, единственным возможным наказанием была смерть. Без вариантов. Причем, смерть долгая и мучительная. Только после такого кровавого подношения Чёрный импульс, а вместе с тем и Майки были бы достаточно удовлетворены, чтобы успокоиться и притихнуть. Санзу не являлся мазохистом да и убивать себя никогда не входило в его планы. Все же, одно дело просто готовность приветствовать смерть в любой момент жизни, но совсем другое дело эту самую смерть принести себе собственными же руками. Однако, опять-таки, похоже, судьба (или крыша Майки — еще неизвестно, что хуже) решила иначе. Он не мог сказать, было благословением или же проклятием то, что Король собственноручно не пристрелил его, а дал ему возможность самому выбрать себе смерть. Он не знал, с чем это могло бы быть связано — с садисткими наклонностями, расцветшими под воздействием Черного импульса, нежеланием пачкать руки о предателя или ещё с чем-то подобным, но факт оставался фактом. И раз тот хотел кровавое подношение, он его получит. У Харучиё давно уже была на примете достаточно болезненная и кровавая смерть, которую также можно было назвать действительно благородной. Помнится, в детстве он остался под глубоким впечатлением от увиденного на экране. И пусть спустя годы он уже знает, что все показанное было постановкой, происходящее менее ужасающим и захватывающим от этого не становилось. Да, он говорил про сэппуку*. Разумеется, он не был настолько сумасшедшим, чтобы делать подобное на глазах у Майки и остальных, так что, если тот все же хотел лично полюбоваться этим, то он будет в пролёте. Однако, Санзу оставит ему видеозапись всего процесса, чтобы тот мог лично убедиться в том, насколько все было кроваво и болезненно. Почему именно сэппуку? Кроме уже вышеобозначенных факторов, оно несло в себе очень важное ритуальное значение покаяния, высказывания сожалений за содеянное и также играло не последнюю роль как средство смывания всех грехов, ведь смерть обеляла все. И пусть он не являлся благородным самураем, но зато хотя бы был неплохим мечником. Раньше он уже интересовался этим, но даже и представить не мог, что однажды ему понадобятся эти знания в реальной жизни. Причем, для самого себя. А жизнь весьма ироничная штука. Впрочем, он уже давно был ко всему готов, последние три дня лишь окончательно набираясь решимости для последнего шага. Все же, он должен будет следовать четким правилам, чтобы благородное сэппуку не превратилось в обычное харакири*. Это будет мучительно больно, Харучиё уже знает, однако это лишь сильнее подстегивает его решимость. Раз его Король хотел, чтобы он самолично выбрал себе наказание, которое по тяжести должно равняться совершенному им, то так тому и быть. Майки хотел видеть его кровавую и болезненную смерть, поэтому так тому и быть. Последние приготовления Санзу делает в невероятно мирном и спокойном состоянии, будто он не собирается ритуально вспороть себе живот, а всего лишь убирается или же готовит. Его квартира, и так не отличающаяся захламлённостью, сейчас имеет стерильную чистоту, словно тут никто никогда и не жил. Все вещи сложены по коробкам и подписаны, чтобы их было потом проще рассортировать и ненужное выкинуть. Рядом с окном, за которым постепенно поднимается солнце, стоит камера. Ее объектив направлен на середину почти полностью пустой комнаты, где уже стоит столик. Санзу еще пару минут наслаждается рассветом, а потом решительно идет к камере, включая ее. Это в любом случае будет больно, поэтому не имеет смысла пытаться оттянуть происходящее. Да и не зачем — он уже принял холодную ванну, в последний раз отведал любимую пищу, как того требовал ритуал, и оделся в траурное белое кимоно, которое давненько уже пылилось в его шкафу. Он уже и сам не помнил, откуда оно у него, но на его удивление кимоно для собственного сэппуку у него было. Ему и вспоминать ничего не нужно было — все необходимые ритуалы сами собой всплывали в его голове. Он садится в сэйдзу** перед низким столиком санбо, на котором лежал традиционный набор предметов. Самым важным было танто. К сожалению, его любимая катана была слишком длинной, поэтому с ее помощью нельзя было сделать сэппуку, поэтому он и заменил ее на более короткое лезвие. Да и по ритуалу танто больше подходило. Также на столике находились чашка с сакэ, листы бумаги и письменные принадлежности. Последнее было необязательно, так как стихоплет из него был откровенно хреновый, однако он хотел до конца следовать правилам ритуала. Именно поэтому он неторопливо черкает стихотворение буквально на три строчки — короткое, но при этом выверенное по времени (ни секундой больше, ни секундой меньше). После того как листы отложены в сторону, а сакэ выпито, наступает самая важная и ответственная часть. Он берет танто обеими руками, продолжая смотреть в камеру, и низко кланяется. После этого он распахивает свое кимоно и со всей силы вонзает лезвие в нижнюю левую часть живота, пока не истощилась его решимость и воля. Мучительно больно делать положенный по ритуалу надрез, и еще мучительнее понимать, что его мучения могут длиться часами. Однако, несмотря на острую боль, от которой все его тело сводит и горит, он продолжает неподвижно сидеть, не позволяя ни одной эмоции отразиться на своем лице. Кайсяку*** все равно нет, так что не имело смысла склонять голову или делать еще хоть что-то. Да, как и думал Санзу, это было чертовски больно и мучительно долго. Его даже слегка удивило, что несмотря на угрозу Майки, к нему так никто и не пришел. Ведь, если бы они решили к нему зайти, их могло бы ждать потрясающее в своем кровавом хаосе зрелище. Однако, словно в этот день все дружно решили о нем забыть, будто он вообще не занимал какой-либо важной роли в их жизнях. Это было слишком больно как физически, так и морально — мучительная непрекращающаяся агония, приносящая и страдания, и облегчение. Однако, при всем при этом, это все равно оказалась на удивление тихая и мирная смерть. Примечание автора: *Сэппуку (досл. «вспарывать живот») иначе называемое харакири (досл. «живот/вспарывание») — это особая форма ритуального самоубийства, которая зародилась среди самураев средневековой Японии. Тем не менее, в статье утверждается, что сэппуку совершали благородные самураи, а харакири было уделом простых крестьян и бедняков. **Сейдза — традиционный японский способ сидения на коленях. ***Кайсяку — секундант/ассистент. Одним ударом меча отрубал голову самурая, совершившего сэппуку, дабы избавить умирающего от дальнейших страданий.