Снежинки ртом ловил.

Ученый сидел в своем кабинете, не глядя подписывая очередную стопку документов. За окном шел снег, белоснежный и чистый, рисуя узоры инеем на просторах панорамных окон Сеченского кабинета. Волшебник такую красоту никогда не пропускал, и тайно, когда лишних глаз уж точно не было, с детским восторгом прилипал к окнам, рассматривая платформу "Икар" и остальные города с высоты, на которой любопытного мальчишку никто уж точно не заметит. Дмитрий рисовал узоры на стекле длинными пальцами, иногда вырисовывая знакомые силуэты близняшек, Вовчиков и даже людские черты, зачастую похожие на бывших коллег, моделей из модных, иностранных журналов, а может даже собак и кошек, которых сам академик обожал, переняв эту черту у покойного друга. Иногда волшебник засыпал в сидячем рядом со стеклом положении, задумавшись за рисованием настолько, что на утро можно было найти пару новых чертежей роботов, перенесенных на стеклянную поверхность. Дмитрий не часто возвращался домой, не желая видеть свою тусклую квартиру, в которой давно не живет, а морально выживает. Многие работники предприятия ошибочно предполагают, что Сеченов живет в своем кабинете, имея потайные двери в помещении, закрытые на тысячи замков, но это совсем не так. Академик был таким же человеком, как и остальные, со своей квартирой, потребностями и любовью к определенным погодным условиям. Сеченов и вправду зачастую не появлялся в своей квартире, да и не любил он ее. У него все никак не доходили руки до того, чтобы наконец спрятать фотографии со знакомыми лицами, которых он больше никогда не увидит, даже если достигнет такого прогресса, при котором сможет воскрешать давно мертвых людей. Из уважения Сеченов никогда не стал бы воскрешать покойных, осознав свою ошибку после того, как превратил старого друга в полимерную соплю. Эта полимерная субстанция уже давно живет в доме с Нечаевым, выступая для Сережи телохранителем и другом, с которым он наконец чувствует себя комфортно. Дмитрий очевидно рад, что Сережа обзавелся другом после травмы в Болгарии, даже если этот друг на 60 процентов состоит из полимеров, на 39 из сплавов и только на 1 из человеческой души, давно забытых желаний и человечности, которую Захаров проявлял разве что к уличным кошкам, да к собственной Мусеньке, беленькой такой, пушистой настолько, что с первого взгляда ни ушей ни морды разглядеть не получится. Дмитрий осторожно встает из-за стола, потирая поясницу, что не так давно начала болеть, хотя корсет носили на постоянной основе, и иногда даже спали в нем. "Возраст уже не тот" - каждый раз бубнит себе под нос Дима, когда поясница и спина снова начинают ныть и ругаться с хозяином за сидячий образ жизни. Сеченов редко выходит на прогулки, а если и выходил, то лишь в зимнюю пору, на часок другой, лишь бы половить снежинки ртом, как в детстве, наломать голыми руками сосулек и незаметно бросить в прохожего снежок, а потом спрятаться за углом, хихикая от такой детской шалости, за которую родители бы точно отругали и лишили конфет, до самого нового года. Осторожно потирая спину академик отдает немой сигнал одной из близняшек, приказывая подать пальто. Кажется во внутреннем кармане все еще осталась заплатка, которую еще живая матушка пришивала Дмитрию, когда тот только поступил в институт. Сеченов натягивает на себя пальто, лениво застегивая его на пару пуговиц и завязывая вокруг шеи вязаный шарф, который когда-то давно ему вязала бабушка, пока Димка читал младшему братику сказку, развалившись на диване, убаюкивая не только брата, но и бабушку. Волшебник выходит из помещения, раскрывая размашистые двери кабинета. Близняшки сопровождают Дмитрия в лифте, но после не докучают, вдвоем поднимаясь обратно, на самый высокий этаж. Академик размеренно шагает лакированными туфлями по плитке, рассматривая холл предприятия, который не только он, но и все работники и посетители считают произведением искусства. Он выходит из предприятия, сразу чувствуя легкий мороз, заставляющий поморщиться и потереть нос тыльной стороной ладони, параллельно натягивая вязаный шарф, чтобы не заболеть. Сеченов идет пару мгновений, а после замечает знакомый силуэт мужчины, в таких же лакированных туфлях. Михаэль Штокхаузен, правая рука самого Дмитрия Сергеевича, стоял у перил рядом со входом, откинув кудрявую голову назад. Михаэля чудом спасли после сбоя роботов, после чего тот проходил долгую реабилитацию, пытаясь встать на ноги и снова работать. На ноги то Миша встал, только жутко хромал, все еще не до конца восстановившись после взрыва осколочной гранаты, которая чудом не разорвала Йозефу ноги. Михаэль стоял в очаровательной позе, закинув поврежденную ногу на один из выступов и опрокинув голову, ловя языком белоснежные снежинки. Картина была очаровательна, и Сеченов не торопился нарушать идиллию его любимого Михаэля, пока тот наслаждается зимой так же, как и Дмитрий. Академик видит в Михаэле себя. Такого же невинного мальчишку, который не против поиграть в снежки и построить снежную бабу с друзьями октябрятами, после чего завалиться в сугроб и смеяться, пока не надорвешь живот, или мама ласково не позовет кушать. Видит в Михаэле Мишу. Мишку, которого тот порой ласково называет орленком, когда они вдвоем пьют чай и рассматривают чертежи, и Михаэль так задумывается, что засыпает на плече товарища. А сейчас Миша смотрит ввысь, разглядывая парящие острова с городами, звезды и снег. Белоснежные крупицы снега падают на бледное лицо, заставляя на секунду морщится от неприятного мороза. Михаэль осторожно приоткрывает рот, и ненароком ловит им снежинки, которые на языке ощущаются куда лучше, чем на спутанных кудрях. Академик подходит со спины, обвязывая вязаный шарф на шее Штокхаузена, что заставляет его вздрогнуть, но не отстраниться, вспоминая родные и теплые руки в милых варежках, которые Миша связал сам, в подарок. — чем занимается мой любимый заместитель в такой час? - Дмитрий говорит тихо, не пытаясь напугать Михаэля. — важным делом. - Михаэль хихикает, бархатно разливая смех, который очень нравится Дмитрию. Сеченов осторожно подходит сзади, приобнимая заместителя левой рукой, пока правая упирается в перила. — а по моему ты просто стоишь, и ловишь ртом снежинки. - говорит академик, утыкаясь лицом в мягкую кудрявую макушку, вдыхая аромат духов, предусмотрительно прыснутых даже на голову. — вы кажется не против. - Михаэль расслаблен, и ему нравятся объятия. — ничуть. Оба стояли так еще пару минут. Один ловил ртом снежинки и хихикал, а второй просто наслаждался присутствием самого дорогого на свете человека, которого так любит.