***
Нейтан, Я давно не получала от тебя сообщений. Ты, наверное, всё ещё злишься на меня за то, что я уехала. Я не виню тебя. Единственной причиной, почему я не хотела уезжать, был ты. Невыносима была сама мысль о том, что мне придётся собрать вещи и оставить тебя, сделав мишенью для всего того дерьма, на которое способен отец. Но я больше не могла здесь находиться. Не после той ночи. Я надеюсь, когда-нибудь ты сможешь простить меня. Я так рада, что ты теперь студент Блэквелла, я правда горжусь тобой. Приглядывай за мамой и не позволяй Шону помыкать тобой. Я люблю тебя и надеюсь, что ты ответишь мне. — Кристин.
***
У Нейтана звенело в ушах. Кислый привкус во рту сохранялся всё утро, и даже чёрный кофе, который он забрал у Виктории, не был способен перебить его. Занятие по фотографии с Джефферсоном, которое обычно было отдушиной мрачных дней Нейтана, оказалось кошмаром. Прескотт сидел за последней партой самого дальнего ряда, и Джефферсон даже ни разу не взглянул на него. Он предупредил Нейтана, что не сможет проявлять к нему особого отношения и каким-либо образом выделять его среди остальных в академии. Прескотт прекрасно понимал это, но сталкивался с откровенным игнорированием каждый раз, когда поднимал руку, чтобы ответить на вопрос. На единственном занятии, где он удосуживался принимать хоть какое-то участие. В голове стоит белый шум, он борется с желанием сжать челюсти, чтобы не раскрошить зубы. Звуки вокруг слились в бессвязное эхо, он не может разобрать даже обрывочные фразы. «Тише, успокойся… Просто дыши». Он с силой прижимает пальцы к вискам, пытаясь сосредоточиться на лекции. «Что же, давайте посмотрим, сколько из вас действительно ознакомились с литературой, заданной на лето. Кто скажет мне, в каком веке была основана реальная практика фотографии?» Класс стыдливо молчал, и лишь Нейтан поднял руку. — Так не пойдёт. Вы не в государственном колледже, вы должны стараться намного лучше, — Джефферсон проигнорировал Нейтана. — Ответ: девятнадцатый век, ребята. Проснитесь.***
Мама: Удачи тебе в первый день! Постарайся завести много друзей и позвони мне на выходных!
Макс Колфилд отвечает на сообщение утвердительно, доедая сэндвич с индейкой, который она купила на обед. Она уединённо сидит в библиотеке академии. К её ужасу, каким-то образом в Блэквелле уже все друг друга знают. Ей думалось, что, начав учиться со всеми в начале учебного года, ей удастся избежать клейма «новенького». Как обычно, удача не на её стороне. Многие ребята были с ней вежливы, но вели себя отстранённо. Одна девушка помахала ей на занятии, однако Макс даже не узнала её имени. Поэтому пока единственным человеком, с которым она действительно познакомилась, был Уоррен Грехэм. Макс листает историю сообщений в телефоне. «У тебя могло бы быть два друга, если бы ты всё не испортила», мысленно укоряет себя Макс, глядя на контакт Хлои. Её пальцы зависли над иконкой с её фотографией. После того, как отец Хлои погиб в автокатастрофе, Макс писала десятки разных сообщений и писем, но всё отправилось в стол. Ей казалось, никакие слова не могут выразить её чувств, да и текст вряд ли бы принёс утешения подруге. «Мне жаль, что я уехала в то время, когда умер твой папа. Надеюсь, ты справишься с этим»? Вряд ли это звучало искренне. Чем больше проходило времени, тем подавленнее чувствовала себя Макс, и когда уже стало слишком поздно писать что-либо, ей стало ещё хуже. Когда она думает о Хлое, в её груди словно образуется чёрная дыра, которая засасывает её в мрачную пучину стыда. Она потеряла самого близкого друга только из-за того, что не знала, как сказать лишь одну вещь: «Я рядом». Смяв пластиковый контейнер от сэндвича, она бросает его в мусорку. Снаружи светит яркое солнце, и вещи вокруг словно накрыты золотистым шифоном. Кампус Блэквелла гордо возвышается над Аркадией Бэй, он выглядит так же идеально, как и на брошюре академии. Бордовый клинкерный кирпич, английский тёмно-зеленый плющ, обрамляющий стены академии, высокие густые кедровые сосны, приютившиеся на каждом углу территории Блэквелла. Макс привлекает внимание группы ребят, сидящих за одним из деревянных столов у общежития. — Эй, новенькая! — её окликнул парень с короткими волосами, одетый в клубный бомбер. — Макс. — А? — Меня зовут Макс. — Приходи на первую вечеринку учебного года в этой заднице Блэквелл, Макс. Комната 224. — В будний вечер? — В будний вечер? — девушка с высоким хвостиком поворачивается к ней, насмешливо пародируя её. Девушка рядом с ней смеётся. — Твою мать, это Мэдсен! — шипит один из парней. — Туши, быстро! — при виде идущего по направлению к их столу охранника академии, ребята начинают суетиться и судорожно тушить сигареты, моментально забыв о странной новенькой. Макс отходит от них и садится на скамейку под большой сосной. — Я тоже не хожу на подобные вечеринки, — обратился к ней чей-то голос. Это была та светловолосая девушка, которая помахала ей на занятии. Девушка жестом указала на удаляющуюся группу, которая пригласила Макс на вечеринку. — Видимо, я не очень-то и вписываюсь в их тусовку, да? — Если тебе не нравятся сомнительные пьянки, то, наверное, тебе с ними не по пути, — девушка садится рядом с Макс. — Макс Колфилд. — Кейт Марш. Приятно познакомиться.***
Макс с волнением и восторгом ждала последнего занятия. Язык фотографии. Марк Джефферсон известен своим мастерством во всём мире, и ей не терпелось начать учиться у него ремеслу фотографии. Она зашла в кабинет одной из первых, заняв самую последнюю парту последнего ряда, в надежде остаться вне поле зрения других студентов. Её телефон неожиданно завибрировал.Уоррен: Встретимся у кампуса после занятий?
Макс: Разумеется.
Она убирает телефон в сумку как раз в секунду, когда звенит звонок и начинается занятие. В класс быстро заходит Кейт, за ней следует Виктория Чейз, о характере которой её предупреждал Уоррен. Мистер Джефферсон оказался моложе, чем она его себе представляла, глядя на его работы. На был одет в начищенные до блеска лоферы, тёмно-синие джинсы, белую рубашку с небрежно расстёгнутыми верхними пуговицами, и чёрный пиджак. Карие глаза временами скрывались за отблеском линз его чёрно-белых очков. Его козлиная бородка казалась Макс слегка неуместной. Ей немного наскучил его монолог о себе, но она терпеливо слушала его вступительную речь, ожидая, когда они наконец закончат с формальной частью. Пару раз она даже сталкивалась с ним взглядом. — Можете оставить учебник, который вам выдали в библиотеке на этот учебный год, в общежитии. Благодаря невероятной забывчивости студентов прошлого года, в кабинете есть достаточно книг, которыми вы можете пользоваться во время наших занятий. Поэтому, раз уж у вас есть целых два идентичных учебника и на столе, и в вашей комнате в кампусе, у вас не будет никаких оправданий тому, что вы не подготовились к уроку. Он удовлетворённо хрустит суставами пальцев. — Теперь же моя очередь узнать вас получе. Ваше первое задание будет очень простым: принести мне свою лучшую работу. К концу недели вы должны прислать мне на почту или принести фотографию, которой вы действительно гордитесь как художник. — Джефферсон оглядел класс. — Я оценю ваши работы, следовательно, вы уже получите свою первую оценку. Это задание нужно для того, чтобы определить ваш уровень мастерства. Виктория сидела на стуле с такой прямой спиной, что Макс казалось, будто та проглотила палку. Она не сводила своего хищного взгляда с мистера Джефферсона, надеясь, что он её заметит. Когда этого не произошло, она грациозно подняла руку вверх. — Да? — А если у кого-то уже есть составленное портфолио, можно принести его Вам? — спросила Виктория с важным видом. — Только одну фотографию, — повторяет он, поднимая указательный палец вверх. — Выбирайте с умом. Виктория что-то быстро шепчет своей соседке по парте, пока мужчина садится на парту в середине кабинета. — Открывайте учебники. Начнём с обзора. Тёмные, будто выцарапанные резаком каракули на последней странице учебника привлекают внимание Макс. Ей трудно было определить, кому принадлежит почерк. Он не совсем похож на женский, но и не похож на еле разборчивый куриный почерк, свойственный большинству парней. Аккуратно выведенные длинные буквы стояли близко друг к другу, тесно прижатые, и образовывали подобие паутины. «Я — НИЧТОЖЕСТВО», гласила надпись. Макс, не задумываясь, пишет чуть ниже: «Это не так». — Максин Колфилд, — Макс резко подскакивает на месте, услышав своё имя. — Эм, Макс, — вырывается у неё. — Если мне не удаётся удержать Ваше внимание даже в первый день, боюсь, этот год не предвещает Вам ничего хорошего, — кто-то из ребят презрительно хихикает. — Я, кажется, сказал открыть первую главу, не так ли? — Да. Простите, — она думала, что мистер Джефферсон наругает её за то, что она пишет в учебнике. Макс быстро открывает нужную страницу учебника, чувствуя, как её щёки начинают гореть от стыда и нежелательного внимания.***
— Чувак, я же говорил вам, у него есть дурь, — восклицает Хейден. — Попробуй это дерьмо. Музыка играет так громко, что кажется, будто трясутся стены. Небольшая комната мужского крыла общежития затянута душной дымкой, стоит терпкий запах травки и алкоголя. Вечеринка в честь нового учебного года в самом разгаре, и студенты приложили немало усилий для того, чтобы ни Уэллс, ни Мэдсен о ней не прознали и всё прошло в лучшем виде. Окна были завешаны толстыми тёмными шторами, датчики дыма предусмотрительно отключены, маршрут охранника-занозы-в-заднице известен — всё было сделано в лучшем виде. Как и большинство других тусовок «Циклона», она эксклюзивна, но в этот раз она являлась таковой из-за того, что в чёртовой крошечной комнате кампуса может поместиться лишь определённое количество человек. Студенты набиваются в комнату, передают друг другу косяки, танцуют и напиваются, попивая спиртное из пластиковых стаканчиков. Все собравшиеся уже были в хлам, но некоторые девушки вновь стали танцевать в середине комнаты. Тейлор, уже прошедшая этот порочный круг из танцев, пьяных звонков и слёз, присоединяется к сидящим на диване. — Тейлор, ты должна попробовать эту травку, которую достал Нейтан. Лучшая в Аркадии Бэй, — возбуждённо тараторил Хейден, переборщивший с коктейлем из дешёвого энергетика и ликёра. — Ты видела сегодня мистера Джефферсона? — Виктория обращается к Тейлор. — Эти грёбанные джинсы ни хрена не скрывали. — Ты охренеть какая пошлячка, — смеётся Тейлор, глубоко затягиваясь косяком. — Ой, только не делай вид, будто не оценивала его вместе с остальными. Такой мужчина, как Джефферсон, заслуживает признания. — Такой мужчина, как кто? Который считает себя гребанным сверхчеловеком и дрочит на собственное отражение? — спрашивает Хайден — Учитывая его вклад в мировое фотоискусство, я бы сказала, что он имеет полное право считать себя таковым, — Виктория хмурится и отвечает. Она поворачивается к Нейтану и жалобно тараторит. — Какой же отстой, что у тебя с ним занятия по утрам, а у меня после обеда! — Только скажи, и я сделаю так, чтобы тебе поменяли расписание, — насмешливо говорит Нейтан. — Вся администрация лижет задницу моему отцу, лишь бы он их не уволил нахрен. — Ой, прекрати! Правда, не делай этого, — игриво восклицает она, проводя пальцами по воротнику его куртки. Нейтан делает глоток янтарной жидкости, и она обжигает его гортань, во рту вновь возникает кислый привкус, от которого он пытался избавиться утром. Комната начинает медленно дрожать и вращаться, лица вокруг него сменяются один за другим — каждый из них просит у него вещества. Он чувствует густой дым между зубов, всё вокруг окроплено кровью, словно какой-то художник использовал её как акварель. Он наслаждается этим состоянием сенсорной депривации, пока Виктория не выводит его из ступора, мелькая перед глазами. Виктория аккуратно забирает пластиковый стаканчик из пальцев Нейтана и садится к нему на колени, перекидывая его руку себе на плечо. Её кожа кажется Нейтану тёплой и немного влажной от пота после танцев. Она наклоняется к его уху, её серьги слегка звенят, и шепчет: — Я не знаю, чей плеер подключен к колонкам, но вкус у него просто отвратительный. Лучше поставь свой плейлист, пока народ ещё не ушёл. Нейтан кивает, но не двигается с места. Виктория зажимает тонкую сигарету меж зубов, и он прикуривает от неё. — Клянусь, если я услышу ещё хоть одну подобную электро-херню, я покончу с собой, — она приподнимается с его плеча, и он засовывает руку в карман куртки, чтобы достать свой телефон. — Сделай это сама. — Дай мне минутку, — она забирает у него телефон и исчезает из поля зрения, но он слышит, как знакомые треки быстро сменяются один за другим. Когда она снова подходит к нему, Нейтан вновь почти в отключке. Сквозь пелену плывущих мутных образов и белого шума он слышит голос Джефферсона. «Хватит колебаться. Нажми на курок». Кто-то остервенело дёргает его за руки, и лёгкие мучительно сдавливает. Голос Виктории разрезает его видение. — Потанцуй со мной, Нейтан. — Нет, — он вырывает свои руки из её хватки. — Ты будто не в себе. — Ты тоже. Она вновь опускается на диван, садясь рядом с ним и немного покачиваясь. Её тембр становится ниже, и он уже знает, что Виктория собирается сказать. — Поцелуй меня. — Нет, Вик. — Ну давай, просто поцелуй меня. Я хороша в этом. — Не сомневаюсь, — она продолжает тянуть его за воротник куртки, а Нейтан всё отстраняется от неё. Она ведёт себя так только когда пьяна, но от этого он раздражается не меньше. Она неуклюже встаёт и наталкивается на Логана, опрокидывая его стаканчик со странной фиолетовой жидкостью на его майку. — Какого хера ты, пьяная сука, делаешь? — кричит Логан, взмахивая руками. На белой майке возникает тёмно-синее пятно. — Всё нормально, мужик, забей, — устало говорит Нейтан. Логан попытался сказать что-то ещё, и Нейтан поднялся с дивана, стараясь не обращать внимание на то, как опасно накоренилась в бок комната в его помутнённом сознании. — Я сказал забей. Если ты, разумеется, не хочешь, чтобы твоё имя было навсегда вычеркнуто из «Циклона». Ледяной тон его голоса заставляет Логана обиженно отвернуться. Решив, что лучшего момента закончить эту вечеринку, чем сейчас, ему не удастся, он быстро хватает клатч Виктории и провожает её по коридору до комнаты 221. Музыка позади них постепенно стихает, и лунный свет тускло освещает конец коридора женского крыла общежития. — Ты ведь не думаешь, что Логан действительно мог бы ударить девушку? — Нет. Он просто в говно. — Я не понимаю, почему ты не хочешь поцеловать меня. Все и так думают, что мы с тобой трахаемся, — беззаботно говорит она, открывая дверь. — Как насчет бекона и вафлей завтра в «Двух китах»? — Единственный наркотик, от которого я никогда не смогу отказаться. — Увидимся, — она зевает и закрывает дверь.***
Нейтан сидит за столом, рассматривая и запоминая незамысловатый волнистый узор на дереве. Полная херня. Прошло уже три недели с начала семестра, и Джефферсон не только игнорировал все его сообщения, но и заставил следовать дресс-коду. Когда Нейтан вошёл в класс в солнцезащитных очках, он не удивился, когда Джефферсон сказал ему снять их. Большинство преподавателей говорили ему это. Однако на самом деле он носил их, чтобы скрыть свои опухшие красные глаза с полопанными сосудами. Как только он снял их, всем стало очевидно, что Нейтан под кайфом. Он проснулся с отвратительным похмельем, и травка была единственным, что могло подавить рвотные позывы наполненного желчью желудка. Джефферсон целых десять секунд буравил его взглядом, прежде чем публично обругать его за то, что на его рубашке изображено лого какого-то чёртового вина. Он сказал, будто подобный внешний вид не соответствует дресс-коду академии. Чего, блять, вообще? Кому в этой дыре вообще есть дело до бренда левого пойла? Нейтан уверен, Джефферсон был просто взбешён тем, что тот явился к нему на занятии под кайфом. Он нарочно унизил его перед всеми. Неужели он забыл, с кем имеет дело? Забыл, у кого были все бабки? Воспоминание утягивает его, словно ядовитое зловонное болото. Джефферсон впервые обратил внимание на Нейтана в начале этого лета. В середине июня, кажется. Тогда целую ночь лило как из ведра, и утром воздух был таким тяжёлым, будто превратился в кисель, и таким горячим, что вся мошкара, должно быть, просто сварилась. Нейтан отправился в музей изобразительных искусств и сел на диван перед своей любимой картиной, которая, по воле случая, оказалась аккурат рядом с кондиционером. Картина была чистой абстракцией. Пространство у границ было выкрашено в чёрные и белые тона, между которыми пробивались незакрашенные линии белого полотна. В центре ярким пятном выступала синева, растворяющаяся в чёрной бездне. Нейтану она нравилась, картина занимала его сознание, при этом не заставляя напрягаться, чтобы сосредоточиться на отдельных фрагментах. Она захватывала его своей целостностью. Иногда воображение вырисовывало в картине тонущего мальчика, вытягивающего тонкую руку из синевы, пытавшегося дотянуться до самого неба. В этот самый день он ответил на входящий звонок и с неудовлетворением узнал, что у отца лопнула шина, пока он ехал на какую-то важную конференцию руководителей, и теперь он был в ужаснейшем настроении. Бросить трубку, пока Шон разражался гневной тирадой, было сродни самоубийству, поэтому Нейтан лишь неловко стоял перед картиной, которая с каждой секундой казалась ему всё уродливее и безобразнее. Холодный воздух, вырывавшийся из кондиционера, стал невыносимым и пробивал его на дрожь. Нейтану стало казаться, будто он умер и теперь его труп поместили в морозильник, поэтому он с мрачным видом вышел из музея, направившись в здание напротив, где проходила выставка современной фотографии. Телефон словно прибило гвоздём к его голове, пока отец ругал и унижал своего сына, выплёвывая проклятия ему в ухо. Он облокотился на белую стену и ссутулился. — Я буду более осмотрителен в этом семестре, — тихо пробормотал он в трубку. Лучшим решением было покорно соглашаться со всем, что говорит Шон, и уменьшить количество времени, которое занимают разговоры с ним. — Я серьёзно, Нейтан. Учитывая, что «Pan Estates» вот-вот начнёт работать, одного единственного проёба с твоей стороны будет достаточно, чтобы всё пошло к чертям. Нам важно поддерживать хорошую репутацию, и от тебя многое зависит в этом году. Понимаешь, что я имею в виду? — Да. — Что, прости? — Да, сэр. К тому времени, когда этот проклятый звонок закончился, Нейтану стало почти невозможно контролировать своё дыхание. Дергающаяся нога, сжатые кулаки, нахмуренный лоб — он, должно быть, выглядит как олигофрен. Все вокруг смотрели на него с отвращением, все видели, каким неудачником он был, какое он ничтожество. Нейтан бы хотел задёрнуть тёмную штору между ним и окружающим миром, чтобы защититься от посторонних взглядов. С таким же успехом он мог бы транслировать свой диалог с отцом через громкоговоритель в этом здании. — Разве это не удивительно, что великому фотографу удаётся запечатлеть даже в самом безэмоциональном выражении лица? Нейтан не был уверен, сколько времени прошло после окончания проклятого звонка. Холод, который словно преследовал его, пробирал до костей и заставлял мелко дрожать. Марк Джефферсон подобно античной статуе стоял перед ближайшей картиной, спиной к Нейтану, сцепив руки за спиной в замок. — Фотографы не всегда получают признания за свою работу. Мы должны пользоваться данностью и показать толпе саму сущность этой данности, то, чего они не могут ухватить, столкнувшись с естественным состоянием этих вещей. А художники, — он указал на картину перед собой, — обладают свободой создать новую реальность, не схваченную цепями законов. Нейтан расслабил ладони, пока Джефферсон говорил. Его слова дали Нейтану пищу для разума, то, на чём он может сконцентрироваться. Он догадывался, что мужчина обращается к нему, хотя тот всё ещё стоял к нему спиной, поэтому Нейтан не был уверен до конца. — Вот почему правильная модель, — продолжил Джефферсон, — является решающим элементом качественного продукта. Никакой гениальный фотограф не запечатлит в объекте то, чего там нет, — он слегка повернул голову, искоса посмотрев на Нейтана. — В этом заключается разница между любителем и профессионалом: способность распознать в модели потенциал. Шаги Джефферсона эхом отдавались в белоснежном холле здания. Нейтан неосознанно последовал за ним, словно кто-то вёл его за руку. — Вот, посмотри, — скептически указал Джефферсон на монохромную фотографию женщины. Серебряная табличка с названием рядом с фотографией отражала свет длинной люстры, светившей холодным белым. — Как банально. Единственная вещь, за которую здесь можно зацепиться, — пустота. Её глаза смотрят прямо в объектив, и всё же они пусты, им нечего выразить, нечего сказать. Талант фотографа будет захвачен этой пустотой, пока он не найдёт объект получше. Объект с глубиной. Мастер хорош настолько, насколько хорош его объект. Его мокрая шея покрылась гусиной кожей от холодного воздуха, и он нервно вытер потные ладони о джинсы. Впервые Нейтану показалось, что от него не требуется ответа, и он взглянул на фотографию на стене иначе, обдумывая слова мужчины. — Марк Джефферсон. Я преподаю в Блэквелле. — Да, у меня будут занятия с Вами в следующем семестре, — Нейтан видел его пару раз на территории академии в прошлом году. Всемирно известный фотограф стал главным предметом сплетен по всей Аркадии Бэй на несколько месяцев после своего прибытия. — Я с нетерпением жду возможности поработать со студентом, который действительно обладает хорошим вкусом, Нейтан. Я уверен, ты меня не разочаруешь. — Вы меня знаете? — Нейтан занервничал. — Как мог член самой влиятельной семьи этого города ускользнуть от моего внимания? Сейчас, смотря на листок с правилами касательно внешнего вида в академии, который Джефферсон дал ему во время занятия, Нейтан сминает его в кулаке, жалея, что не может испепелить его в этот момент. Его нога раздражённо дёргается, носок обуви быстро стучит по кафелю. Всего каких-то два месяца назад Джефферсон открыл ему глаза, заставил взглянуть на мир искусства под другим углом, а теперь отстранился от него, игнорируя его так же, как это делает отец, унижая его в классе, оставляя Нейтана наедине со его белым шумом в воспалённом сознании.***
Нейтан проводит свой восемнадцатый день рождения в полном неадеквате. Пространство и звуки сливаются воедино, вторгаясь в его сознание словно толща густого галлюциногенного газа, и он пьёт, надеясь стереть себе память. К сожалению, его мысли подобны пятну от сока клюквы на белоснежной скатерти — их никогда не удастся стереть до конца. Он забронировал номер-люкс на всю ночь, и благодаря Виктории это стало гигантским событием, слухи распространились по Блэквеллу, как лесной пожар. Он арендовал диджея и освещение, а обо всём остальном позаботилась Виктория. Бокалы на барных стойках сырые от конденсата, рядом на подносах стоят почти не тронутые изысканные закуски, стол весь испещрён белыми полосами, аккуратно выровненными с помощью ID-карт, люди с блестящими глазами и ненормально широкими зрачками стоят рядом с ледяными урнами, в которых лежат открытые и закупоренные бутылки, осколки в разных углах от разбившихся рюмок, разлитый на полу обжигающий ликёр, таблетки разных цветов и форм мелькают тут и там в ладонях, на языках толпы. Когда Нейтан просыпается, он сталкивается с абсолютной тишиной. Руками он проводит по мраморной поверхности пола, и понимает, что лежит в гостиничной ванной комнате. Голова раскалывается и ему кажется, что она сейчас треснет. Он чувствует ужасный запах, на его рубашке пятна рвоты. Яркое полуденное солнце врывается через открытое окно, ослепляющей косой заставляет Нейтана прикрыть глаза.***
Проходят недели, прежде чем Макс снова открывает последнюю страницу учебника по фотографии. «Я — НИЧТОЖЕСТВО», она глядит на знакомую надпись. Ей собственная надпись под ней всё ещё осталась. «Это не так» Однако под ней появилась новая. «МНЕ НУЖНА ЧЁРТОВА ПЕРЕДЫШКА» Те же паучьи сети, складывающиеся во фразу. Он ответил, её неизвестный собеседник. Значит, первая надпись была написана недавно. Кто же мог быть автором? Студент Джефферсона, который также пытается слиться с фоном, спрятаться от всего мира. Может быть, это кто-то с утренних занятий? Этот день — полный отстой. Макс забыла в общежитии свою домашнюю работу по математике, полностью завалила тест по химии и Виктория бросила ей что-то очень обидное во время обеда. Сегодня она была не в том настроении, чтобы спорить с кем-то, поэтому просто проигнорировала её. Поэтому сейчас, прожигая взглядом недавно выведенную надпись незнакомца, её неожиданно охватывает гнев. «извини, мне так жаль, что прерываю твоё самоуничижение чем-то позитивным» Она забывает о последней странице учебника ещё на две недели. Когда она наконец снова открывает её, то обнаруживает там записку, вложенную её тайным собеседником.