Каллисфения

Тело ломит от усталости, голова не в состоянии структурировать происходящее. Казалось бы, лечь и забыться, но нет. Все не просто. Я буду ворочаться до трех ночи, пока нечто внутри меня не успокоится и не даст слабину, только тогда я усну на несколько часов перед работой. И то не спокойно, буду дергаться и вырываться, а очнусь разбитой. Мне кое-что снится. Из сна в сон кое-что меня преследует. Только я не могу разобрать это. Сонник Густава Миллера говорит, что мне предстоит тяжелая дорога и все силы придется отдавать работе. Чертов шарлатан может быть прав. Заметки Ани за апрель: «Мерзлая трава. Мокрый воздух. Холодная влажная одежда прилипает. Тело спокойно. Внутри жестяные иглы. Необходимо идти по мерзлой траве, покрытой инеем. Ступать пока не оступишься. Не оступишься никак, ноги сами идут ровно и как надо. Ступни обнаженные. Холодная ткань, из которой сделано платье, прилипает к телу. Не холодно, только жестяные иглы внутри. Не закричать. Ноги ведут к обрыву. По мерзлой траве. В поле. В сыром ельнике. Плотные грозовые тучи не дают пробиться рассвету. Рот открыт в немом крике. Не закричать. Ноги идут к обрыву, шаг над пропастью. Зов. Слышу, как она окликает меня. Неведомый голос неразборчивыми словами отзывает мои ноги. Иду спиной. Голос начинает напоминать старческий женский. Старуха в тряпье болотного цвета зовет. Ноги сами тащат меня. Не вижу ее лица. Жестяные иглы набухают. Мне страшно. И меня выдергивает… 2.04» На обнаженном потолке пошла трещина. Это старый фонд, Васильевский остров, не удивительно. Стоило отложить дневник сновидений, куда я записываю всю ересь, которая снится мне последний год. Стоило его отложить, я увидела чертову трещину на белоснежного потолке. Придется вызывать, чтобы заделали. Но сейчас мне кажется, что лучше бы по этой трещине разошелся плющ или чтобы потолок пробила верхушка дерева, проросшего через несколько этажей моей многоэтажки. Меня затягивает в лесные дерби. Кошмарные сны хватают за руку и тянут к деревьям. Но я выстою. Я выстою натиск леса, хотя так давно не была там. Знал бы Господь Бог как меня достал грохот и пыльный скрежет шин проезжающих мимо автомобилей. Они едут безостановочно. И днем, и ночью. Я наушники купила с шумоподавлением. Там редко играет музыка, я ими заглушаю звуки пыльного города. Сегодня утром мне нехорошо, как и последние месяцы. Все в порядке с питанием, я занимаюсь спортом, у меня отличное здоровье, ложусь в одно и то же время. Но нечто не дает мне нормально выспаться. И таблетки не помогают. Помогает одно — двое суток не спать, а потом отрубиться до беспамятства на пятнадцать часов. Но такой график я себе позволить не могу. Свихнуться можно. Безумные тревожные сны второй месяц не дают мне нормально спать. Кажется, единственное, что меня держит на плаву — работа. Я слишком много усилий приложила, чтобы работать в удобном графике, чтобы быть личностью со своим мнением в компании, чтобы получать такие деньги. Очень много сил и времени вложено в образование, много упорства и выдержки потребовалось, чтобы выйти на такой уровень дохода. И променять все это на лес? Да сколько же можно! Сколько, сука, можно!.. Хватит!.. Надо закрыть чертово окно, расшумелись, что-то ремонтируют прямо под моим окном. И кофе остыл. А мне выходить скоро… Черти что. Нужно полить мои цветы, сейчас же… Где посудина для поливки? Ах, вот она. Вот же где она стояла, спряталась. У меня так много цветов теперь в доме, на балконе… Моя маленькая оранжерея. Тут и Драцена Душистая, и Рапис Высокий, и Нефролепис, и Хризантема, и Агленема… Я их люблю, как мать любит своих детей. Достаточно воды моим малышам. У меня одиннадцать минут до выхода. Хлопковый халат летит в ноги, переступаю и упаковываю себя в современный костюм-двойку — мягкий жакет и классические брюки. Сумка, документы. И, конечно, же наушники. И… Кроссовки. Ненавижу кроссовки, всю жизнь бы ходила на высоких каблуках, но все ходят в кроссовках. Они чертовски удобные, хоть и жарко бывает ногам. Но так нужно, мне нужно ходить в кроссовках, моим ногам этот комфорт необходим, потому что ходить много придется. Дверь. Замок. Ключ. Поворот. Кнопка. Лифт. Лестница. Дверь. Лавочка. Асфальт. Мусорный бак. Плитка. Сквер. Остановка. Пыль. Автобус. Чужой автобус. Троллейбус. Трамвай. Теснота. Шум. Уступайте места беременным и женщинам с детьми. Оплачивайте проезд картой. Приложили? Пьянь. Пенсионеры. Тележки. Крик разозленной матери. Мешки под глазами. Двери. Высокая ступень. Прыжок. Асфальт. Запах шин. Быстрые машины. Пыль. Сырость. Плитка. Здание. Серое небо. Ступени. Стеклянные двери. — Аня! — крик. Выбивает напрочь из спокойствия, к которому еще надо было прийти. Приходится спустить наушники на шею и улыбнуться. Но… Свежий воздух, прохлада, тишина, приятный скрип веток, чистый воздух, можно вдохнуть полной грудью, птица вдалеке, тяжелые ботинки, в них заправлены штаны, шаги, деревья, ельник, следы… — Аня! — крик. Волны. Крик. — Ань, ты чего залипла, норм все? Запах тошнотворного айкоса прямо в нос. Господи, не трогай меня этими руками, они пахнут химическим ядом. — Привет, Дин, — улыбаюсь. Надо уйти, поскорее подняться к себе. Всасывает будто воронка, будто черная дыра засасывает дым, он выходит из приоткрытых губ-вареников, в которые она влила три миллилитра филлера. Такими губами очень удобно сосать, то есть я имела в виду всасывать дым. — Дин, не кури рядом со мной, ты же знаешь, я не люблю, — улыбаюсь. Но сдержанно. Будто мышцы лица не позволяют полноценно улыбнуться. — Ой-йо-ой, прости, прости, сейчас я докурю, две тяжки осталось, он уже пиликает, видишь? Подожди меня, вместе поднимемся. — Дина убегает докуривать, она забавно бегает с ее комплекцией — широкие плечи и узкие бедра. Она невысокая, в классическом костюме и в кроссовках, как и все, конечно же. Я захожу в здание и запрыгиваю в лифт вместе с уборщицей, не дожидаясь Дину. Не хочу. Не хочу. Здороваюсь запоздало с тетей Гульнарой, она добродушно по-таджикски улыбается, ей где-то тридцать пять лет, но выглядит старше, уставшая очень. Мой офис на десятом этаже. Мои подчиненные сидят на своих местах, чем-то занимаются, здороваются со мной, им первым положено. Мимо проходит начальник, я с ним первая здороваюсь, он странно задерживает на мне взгляд, будто хочет что-то поручить, но ничего. Я надеюсь, что ничего. Надо пару чертежей распечатать сейчас. То, что я не распечатала в пятницу, так как грядет конкурс внутри компании на участие в одном проекте. Там хорошие деньги. Или еще кое-что скинули, надо и это распечатать. Чувствую себя Тайлером Дерденом… Ой, не. Я рассказчик. Какое у него имя? Ну же? Нет у него имени? Сейчас надо глянуть, ага, да, у главного героя книги «Бойцовский клуб» нет имени. Что же… Как есть. Важно, что рассказчик, как и я, умирал от бессонницы и этих серых вещей на работе. Я временно в наушниках. Открываю рабочую вкладку. Но перед работой надо быстренько посмотреть туры в Карелию, это приятно. Интересно просто. Ага, в принципе, не дорого. На выходных можно съездить, только заранее, лучше за месяц все запланировать, а на каких выходных? На каких же выходных… Мне надо продолжить заниматься. В наушниках неприлично сидеть, но коллеги начали разговаривать. Болтать. Болтать не по работе. Шумно. Громко. Они ругают кого-то. — Господи Боже… — вздыхала Дина, причмокивая чаем и утирая слезы салфеткой. — Бедная Лидочка. А Лара!.. Чтобы ее этот граф! Вот подстилка! — вздыхала пухлая Катя. — Верно. Сучка та еще. Но Бог все видит, — поддакивала Галина. — Ой, как мне жаль Лидочку, ой, — Дина заплакала вновь. — Это же статья… — Верно, надо хоть как-то скинуться, что ли… — говорила Катя. — Не чужой человек как-никак. — Интересно, все уже в курсе, что произошло? — спрашивала Галя. — Беда… — Господи, такая молоденькая. Вот Ларке место за решеткой! — заплакала Катя. — Бедна Лида… Довольно. Встаю. Подхожу. — Что за сплетни? Бабы скуксились. Даже не дамы, не леди, даже не женщины… Язык поворачивается назвать их лишь бабами. — Да это… — А… Эм… — Что? — жестко уточняю. — Ань, ты не в курсе про Лиду? — начала Дина, утирая слезы. — Да. Она уволилась на прошлой неделе. А что? — говорю я, но чувствую, что-то не так, я не все знаю. — Ну так… Она… Она умерла сегодня утром… — говорила Катя. — Что? В смысле? — не верю сразу, но вижу, что у них глаза на мокром месте и до меня начинает доходить смысл слов. — Мама Лиды выложила историю, что она умерла в Вотсап… — говорила Дина. — Не видела? — Не смотрю там истории. — Я спросила от чего, а мне сказали, что не успела скорая довезти до больницы… Эх… — продолжала Дина. — Жалко. — Странно. Мне очень жаль. Надо написать ее матери, — отвечаю ей. — Странно, что умерла она как раз после того, как Лариса ее подставила, — хмыкнула Галя. — Она всего лишь слухи. Доказать невозможно, — развела я руками. — Все прекрасно понимают, что Лариса украла у Лиды проект, а Лиду никто слушать не стал — сразу уволили, — говорила полушепотом Катя. — У Ларки на такое мозгов не хватит. — Прекращайте обвинять человека, пока ничего не доказано, — повторила я. — Ну-ну, — хмыкнула Дина. Бабы переглянулись и еще больше скуксились. Разошлись по рабочим местам. Они поняли, что я не на их стороне, но и не на стороне Ларисы. И я ухожу. А Лиду жаль. Искренне. Я запомнила ее горящие глаза на всю жизнь. …Шаги. Лес. Влажная земля. Ботинки. Асфальт. Ровный асфальт. Гладкий асфальт. Идеальный асфальт. Ботинки. Шаги. Асфальт. Черти что… Меня опять вынесло в какое-то забытье. Жутко. Я очень рассеянной стала. Рабочий день подходит к концу. Мой рабочий день короче, чем у других. Сегодня так. Собираю вещи и выхожу, надо забежать за кофе, потом дома полежать и заняться цветами. Покидаю здание и иду к переходу. Светофор на перекрестке переключается через целых сто двадцать секунд. Такие правила. Соблюдаю. Машины бешеные, не перебежать. Ощущение, что на меня кто-то смотрит. Оборачиваюсь. Никого. Показалось. Я иду и смотрю под ноги, прижимая к себе сумку. Только ноги. Сколько кроссовок. Все в кроссовках. Надо поторапливаться. …Шаги. Асфальт. Кроссовки. Сапоги в земле. Шаги… Нет же… Я будто на то же самое чужими глазами посмотрела. Будто это же увидела… Будто дежавю… Но это не оно… Что это? Иллюзия моего настоящего? А настоящее сейчас тут, и вот же!.. Ботинки! Это ботинки из моих видений! Из моих снов… Мне тоже снились эти ботинки, идущие по лесу. А сейчас они идут по асфальту. Я оборачиваюсь, встаю. И он тоже встает. Высокий парень, крепко сложен, с походным рюкзаком, он не местный. Он спокоен. Оборачивается, и я вижу простое и умное лицо молодого мужчины. Что ему от меня нужно? Светофор. Пора перебежать. Красный! Быстрее! Я бегу, оглядываюсь, но его след простыл. Он на том берегу. Его унесла толпа. Я высматриваю, высматриваю, но его нет. Как будто бы он из леса ко мне пришел. Кто это был? Меня трясет, кажется. Меня преследуют? Кому я нужна? *** — Мне плохо, нет, нет, мне хорошо, я успокаиваюсь. Чем бы занять свои расшатанные нервы? Чем? Трещина в потолке напоминает о себе. От просмотра коротких видео подташнивает. От того, что я лежу уже третий час после работы и не могу найти сил, чтобы помыться и приготовить ужин, начинаю ненавидеть себя. День все длиннее. Когда же сядет солнце окончательно? Когда зажгут фонари? Мне необходимо хотя бы сделать чай себе, хотя налить воду в чайник, хотя бы это. Зажгли! Город наполнился. Мой маленький район, мой маленький муравейник наполнился огнями. Я сумасшедшая? Скажи, Господи. Я не могу так больше. Я хочу встать, но нет сил. Хочу хоть что-нибудь захотеть, но не выходит. Когда это началось? На каком моменте у меня поехала крыша? Зазвонил телефон. — Да? Молчание. — Я вас слушаю. Молчание. — Что за?.. — отключаю. Бред полный. Кто-то издевается. Жутко. Надо номер менять. Мне даже позвонить некому, если что-то случится. Например, сейчас, когда кто-то звонит в дверь. Прямо сейчас. Мать его. Мне. Звонят. В двери. Дзынь-Дзынь. Кто это? Крадучись, подхожу к двери и внимательно смотрю в глазок. Мужчина. Молодой мужчина в черной одежде, на плече походный рюкзак, похоже. И ботинки… Те самые ботинки. Господи. Бесшумно отскакиваю и боязливо смотрю на дверь, делаю шаг назад. Он продолжает звонить. Дзынь-дзынь. Сердце сжалось. Маньяк, что ли… Нельзя открывать, нельзя. Но что-то дернуло у меня внутри, и я произнесла: — Кто это? — Это Саша. Я твой двоюродный брат из Карелии, сын тети Катариины, твой отец Михаил мой дядя. Что это еще такое? Ну, приехали. Десятый час и родственники нагрянули. Как же мне все это не кстати. Открываю двери. Молодой и симпатичный парень смотрит на меня добрым взглядом. Простое лицо, походная одежда. Он пешком шел из самой Карелии? — Привет. Эм… Я понимаю, но предупредили бы хотя бы… — говорю в надежде, что не придется принимать родственников в такой поздний час, у меня не отель. — Прости. Номера не было, был только адрес. Это квартира твоих родителей, насколько я понимаю, — говорит он совершенно добродушно, с боязливым любопытством посматривая на отделку квартиры. — Ты не подумай, я по делу. Извини, что поздно, долго искал. Мне бы поговорить с тобой, а потом я поеду, не переживай, я хостел снял. — Да, ладно, проходи. Обувь тут оставь, — говорю я и продолжаю изучать его лицо, манеры… Он скромен и собран. Я поставила чайник, нашла сыр и хлеб, даже молоко для чая. Саша достал из рюкзака банку меда и банку с протертой облепихи с сахаром, поставил на стол. — Это тебе бабушка передала гостинцы, погоди, вот еще, — говорит он и достает из рюкзака травы для чая. — Тоже бабушка собирала осенью. — Большое спасибо, — говорю я и убираю гостинцы в холодильник. Даже не знаю, что буду делать с данным реквизитом. — Тебе спасибо, что впустила. Я вот по какому делу приехал… Я понимаю, что родственные связи остались лишь формальностью, мы давно не общаемся, сразу после того, как твой отец уехал в город и сменил имя. Он ведь был Миикул, а стал Михаилом. — Да, верно, — отвечаю коротко. Действительно, о настоящем имени отца знали только мои карельские родственники. У меня оставались какие-то дальние братья вроде, но отец не любил говорить об этом. — Я не совсем Саша, я по паспорту и для своих Сантери, а когда выезжаю за пределы дома — Саша. Так на слух проще, люди не пугаются, — говорит он. — А тебе сколько лет? — Мне двадцать три года, — говорю ему, вспоминая свой возраст. Каждый раз забываю. Я застряла где-то между шестнадцатью и семнадцатью годами. — А мне двадцать девять. — Что?! Ты выглядишь на восемнадцать. — Это да, мы не быстро стареем. Как и ты. Лет до пятидесяти будешь свежей, а потом начнется. — Кто это мы? — Мы — это коренное племя карелов, те, в чьих жилах течет кровь предков. Так сложилось генетически, что стареем мы медленно, — усмехнулся Сантери. — Ясно… Отец что-то рассказывал такое… Понятно. — Я вот для чего приехал, Анники… — Аня. Просто Аня. — Да, — отвечает смущенно. — Прости. Аня. Та же путаница с именами. Аня — проще. — Именно. — Давай к сути, — Сантери вернулся к теме и посерьезнел, — я приехал просить помощи. Наша общая бабушка Февронья при смерти. Человеку девяносто восемь лет, надо понимать. У нее остается большой дом в деревне. Почему-то вышло так, что она написала этот дом наполовину моей семье, наполовину твоей. Понимаю, было двое детей у нее. Но тем не менее. Я хочу попросить тебя отказаться от части дома. У меня жена и маленькая дочка. Нам нужнее. Я, может быть, наглый, но, понимаешь, это просто… Просто копейки. Ты за него ничего не выручишь. А мы туда переехать сможем, я пристройку сделаю, там хороший участок земли для огорода. И у меня жена вторым беременна, а домик у нас маленький совсем. — Да. — Что? — Без проблем. Где подписать? — Погоди. Стой… Спасибо, большое, Анники… — Аня, — поправляю. — Ясно. Извини. Но… — Что не так? — спрашиваю спокойно. Быстрее бы с этим покончить. А вдруг там целая усадьба? Да не важно… Мне не до деревень. — Так не получится. Нужно твое присутствие, а бабушка не ходячая. Мы хотим пригласить к бабушке нотариуса и ты должна там присутствовать. Прощу прощения, мы с семьей просим тебя там присутствовать. — Слушай, это, конечно, все очень важно, но у меня работа… — отвечаю я, поджав губы. — Понимаю. Но мы можем не успеть. На территории нашей деревни начинается страшное, начинается большая стройка. Там планируют возвести большое предприятие, полно финских инвесторов, застройщики из Петербурга тоже в этом проекте. И… Мы можем не успеть. В случае чего мы с семьей сможем продать хотя бы два дома, и на эти деньги купить что-то простое подальше от родных мест. Хотя бы так… — То есть и ваше поселение снесут? — Если дом будет у меня, то я смогу отдать два голоса против. Мы всей деревней против. Я буду сильнее с двумя домами. — Звучит грустно. Я бы помогла, давно думаю в лес вырваться, но у меня работа… Сантери, мне жаль. — Слушай, я понимаю, — кивает Сантери. — Можно листочек? Я запишу свой номер. Ломаюсь. Не хочу. Мне это не нужно. — Да, конечно. Из вежливости нахожу ему бумажку. Мне не нужен его номер. — Вот, я записал. Сантери. Можно Саша. Как угодно. Позвони, пожалуйста, если что-то изменится. Мы будем очень благодарны. Время поджимает. — Да, Саш, конечно. — Спасибо. Спасибо, что пустила. Хорошего вечера, Аня! Был рад познакомиться и повидаться! Я попрощалась с Сантери и села на кровать. За окном давно наступила ночь, звезды затянуло смогом. Я посмотрела на номер, написанный не самым аккуратным почерком и усмехнулась. Мне жаль, Сантери.