Вольфганг

      Труп лопнул, устав бороться с мёртвой жизнью в своём нутре. В траншею стекала чёрная кровь вперемешку с желудочной желчью. Скользкие остатки сгнивших кишок прилипали к доскам, поблёскивая в неярком свете застывшего пасмурного дня, словно драгоценные камни, вырастающие из стен. Распухший мертвец продолжал висеть на проволоке, запутавшись в ней рукой и ногой. Ранее его опасались перемещать, отчасти боясь, что он лопнет при переносе, отчасти боясь вылезать из траншеи в густой зловещий туман. Так он и висел, дыша своим пожелтевшим животом, который в любой момент мог не выдержать обилия скопившихся в нём миазмов. Избавившись от тяжести своей требухи, мертвец распрямился и потревоженная проволока, оплетающая его, тихо лязгнула.       — Сучий бош! Бош всё-таки лопнул! Поганец...       Гийом находился неподалёку и пошёл проверять оставленные рядом вещи. Конечно же, их тоже залило зловонным нутром. Он посмотрел на мертвеца и сплюнул от негодования.       Как только они пришли, труп немца уже висел здесь. Ни одной живой души, траншея пуста, и её сторожит одинокий дневальный-покойник. Вскоре к нему все привыкли и даже дали имя Гиги, что, в общем-то, не нравилось только Гийому. А ещё Гийому не нравилось, что его товарищи оставляют свои вещи рядом с Гиги. Бесспорно хороший ориентир, который можно было обнаружить и с закрытыми глазами, если бы за три года им всем не отшибло обоняние. Всё же, хоть этот Гиги и был врагом — его присутствие здесь парадоксально обнадёживало. Возможно, он так же потерялся в земляных лабиринтах, но ему повезло куда меньше. Всем хотелось верить, что Гиги был настоящим. От него воняло разложением, но никак не землёй, что было свойственно тому, что созидала Земля. Одна рука Гиги запуталась в проволоке, другая доверительно свисала вниз — каждый желающий мог дотронуться до его распухших ладоней с разорванной кожей по краям мозолей, чтобы лично убедиться в том, что Гиги не был куклой из ветоши и земли.       Гийом отодвинул испачканные тюки и достал кусачки, намереваясь наконец освободить своего нерадивого тёзку. Освобождённый Гиги повис вниз головой, всё ещё держась ногой за проволоку. Пару раз качнувшись, Гиги всё же шлёпнулся в раскисшую землю, оставив на ограждении свой сапог со ступнёй внутри. Расстегнув китель Гиги, Гийом нащупал именной медальон.       — И никакой ты не Вильгельм, — сказал он молчаливому мертвецу, — так, всего лишь Вольфи.       Гийом вернул медальон вновь обретшему имя Вольфгангу. Он прислонил мертвеца к стене и сел напротив него, вперившись воспалёнными с бессонья глазами в зияющие чернотой глазницы.       Никто не приходил. Все были заняты, и никому не было никакого дела, о чём Гийом переговаривался с Вольфгангом. Они ведь даже не знали, что Гийом снял его, и что его зовут не Гиги, а Вольфганг.       Ещё некоторое время назад, когда Вольфганг висел на ограждении, Гийом ненавидел его, ревнуя общее имя и видя в нём только мёртвого врага. Теперь перед ним сидели останки человека-товарища по несчастью. Как он только мог не разглядеть этого раньше? Без живота покойник казался ему жалким. Нутро связывало тело с жизнью, а теперь Вольфганг ничем не лучше выпотрошенной рыбы, от которой только и осталось, что голова. Гийом говорил, а Вольфганг внимательно слушал, сложив руки так, словно стеснялся своего изуродованного тела и пытался прикрыть его. Покойник заинтересованно наклонил голову.       — Вот и я о том же: нельзя верить тем, у кого стеклянные глаза, — сказал Гийом, — я верю только тем, у кого глаза выклевали птицы, как у тебя. Знаешь почему?       Вольфганг внимательно слушал.       — Я заметил, что те, у кого стеклянные глаза, то и дело оказываются мороком. Настоящих покойников можно узнать по пустым глазницам — они уже мертвы и им всё известно, им не нужно видеть...       Он закурил и продолжил:       — А этим, с глазами, нужно смотреть куда ступать, ведь если они упадут, то глаза вылетят и они не смогут встать.       Из глазницы Вольфганга выполз откормленный опарыш и скрылся через дыру в щеке. Гийом мог только предположить, каково это, когда в тебе копошатся черви-падальщики. Быть может, это невыносимо щекотно, недаром мертвецы в историях такие весёлые. Но Вольфганг пока что не отличился чувством юмора. Он был из тех покойников, которые предпочитают внимать живым. Впрочем, Гийома это не сильно расстраивало — редко выпадает возможность поговорить по душам с таким надёжным собеседником. Лучшая черта мертвецов — они никому не расскажут доверенное им.       — Дал бы ты хоть какой-нибудь знак, что понимаешь меня, — сказал Гийом.       Покойники всё знают, но Гийом не был уверен, распространяется ли это на знание языков. Всё-таки Вольфганг был немцем и, скорее всего, говорил именно по-немецки. Понимал ли он Гийома, который всю свою жизнь говорил только на французском?       У Вольфганга медленно стекли остатки кожи с лица, обнажая оскалившийся череп.       — Устал? Ну, отдохни. Здесь нет крыс, а к червям ты, видимо, уж привык.       Гийом сорвал брезент со входа в блиндаж и накрыл им общий скарб, хоть это и не имело уже особого смысла.       — Я ведь им говорил не оставлять вещи здесь, теперь всё провоняет твоим дерьмом, Вольфи, — выругался он, нюхая свои руки.       Вольфганг молчал.       — У моей тётки тоже было недержание. Не могу тебя винить, должно быть, очень неприятно так жить. Не серчай.       Гийом втаптывал опарышей в вязкую грязь, но даже так они продолжали извиваться.       — Скоро в мух разродятся, покою не будет.       Гийом посмотрел на туман. А ведь всё выглядело так, словно Вольфганг пришёл оттуда, но, спускаясь в траншею, застрял в колючке.       «Должно быть, он ещё долго трепыхался, прежде чем испустил дух. А ведь он один, ему помочь некому было»       На мгновение Гийому стало стыдно: они ведь столько раз проходили мимо тогда ещё Гиги, и никто не захотел спустить его вниз. Это, должно быть, очень больно — застрять в колючке. Однажды Гийом сослепу ухватился рукой за развороченные остатки укреплений, во время ночной вылазки, прокол даже гноился; ему очень повезло, что удалось отделаться только этим.       Ему показалось, что покойник тоскливо вздохнул, почувствовав жалость к себе.       — Не скули. Теперь твоё дело с почвой срастаться, жизнь ты уже отпустил.       Вольфганг промолчал и на это, как бы смиряясь со своей участью.       — И всем вам так жить хочется, даже тебе, покойничку, — Гийом наклонился к Вольфгангу, — лучше уж совсем не думать о ценности жизни, тогда и терять её будет не так обидно.       Гийом ободряюще потряс мертвеца за плечо, чувствуя как под одеждой гуляет студёная плоть, отлепившаяся от костей. Думая об этом, Гийому захотелось варёного мяса, которое так же легко отходит от кости и всяко лучше его нынешнего рациона.       — Руки бы после тебя помыть где-нибудь. Ну, бывай, брат.       И Гийом ушёл искать себе живое общество, оставляя Вольфганга дальше сидеть в его посмертных размышлениях. Покойника любовно обняли со всех сторон опарыши. Если при жизни Вольфганг боялся одиночества и могильного холода — то теперь он был рад тому, что стал домом для многочисленной мелкой жизни. Черви согревали его, вгрызаясь в гниль тела, жирея и и размножаясь, нарастая на Вольфганге, как вторая кожа. И если живой человек и уделил Вольфгангу время, то рано или поздно живому придётся уйти, ведь пока он дышит у него много забот и во всём надо спешить — а черви будут с Вольфгангом до тех пор, пока не съедят его всего без остатка.