Пьяное (от боли) солнце

      Реборн не помнит уже, как его звали. Кто-то называл его Ренато. Кто-то — Винсент. Винценцо, Энцо, Росси, Лауро, Роберто… Слишком много имен, слишком много жизней. И все — чужие. В какой-то момент в его жизни осталась всего одна константа, не давшая сойти с ума.       Соулмейт.       Глупое тату на предплечье насмешливо показывало сцену из мультфильма «Король лев», где обезьяна поднимала на скале мелкого львенка с краской на лбу. Цветной рисунок на коже полностью проявился в шестнадцать и с тех пор не исчезал и не деформировался даже тогда, когда кожу буквально снимали. Татуировке соула все было нипочем. Это было неудобно. Это было необходимо.       Когда вся жизнь — все жизни - рушилась, именно этот глупый рисунок вытащил его из бездны.       Реборн не помнил, каким он был и как его звали. Реборн не знает, как он стал кем, кто он есть сейчас. Просто в какой-то момент он стал Реборном, а в его жизни появились новые константы — черная федора с оранжевой лентой, верный пистолет, крепкий эспрессо и хамелеон. Последний в шутку в честь татуировки был назван Леоном. Реборну такая ирония показалась забавной.       Он сам себя собрал из осколков и закрыл от мира. Или мир от себя — лично ему эта версия нравилась больше. Это не он тут жертва, он хищник, зубастый и опасный. Леон ехидно крутил глазами и прилипал языком к уху. На двадцать пятый раз Реборн даже перестал кривиться на это. Привык.       Реборн сам собрал себя и свою жизнь, благодаря соулу, но не ради него. И не собирался искать его. В какой-то степени он был фаталистом и считал, что если соулу понадобится, они сами как-нибудь встретятся.       Даже себе Реборн никогда не признается, что еще с зеленой юности мечтал о встрече со своим соулом, со своей второй душой, с потерянным кусочком своего паззла, со своей родной кобурой. Единственной и неповторимой.       В какой-то момент Реборн уверился, что никогда не встретит своего соула. Вот только практически сразу после этого он именно его и встретил. Её.       Он не сразу ее узнал. Далеко не сразу. Это так не работает. При встрече соулов мир не переворачивается с ног на голову, небо не падает, в глазах не искрит. И даже татуировка не сразу может показать, что это твой человек. Ведь сначала его нужно хорошенько узнать, чтобы соотнести с собственной татуировкой. И нужно хорошо знать себя самого, чтобы узнать себя в татуировке соула. Не у всех получается.       У Реборна получилось спустя три месяца. Именно столько ему потребовалось, чтобы в мелком неуклюжем и абсолютно очаровательном цыпленке увидеть львенка. Того самого наследника царя зверей, которому на роду написано править. Савада Тсунаёши была абсолютно невозможно, совершенно невыносима, сверкала повсюду своими янтарными глазами, трясла лохматой гривой, исподтишка показывала язык, шугалась первой же опасности и была наследницей королевской семьи, Вонголы.       Савада Тсунаёши была неразумным кружащим голову своей искренностью четырнадцатилетним подростком с широкой улыбкой, высоким голосом и татуировкой соула под правыми ребрами. Высокая башня посреди гор, с выглядывающим из окошка хвостом хамелеона и длиннющей блондинистой косой. Тоже кадр из мультика.       У Реборна в первые мгновения была самая настоящая истерика — благо, было это ночью и видел только Леон. Реборн — чертова Рапунцель. Принцесса в розово-фиолетовом, носящаяся с красками и бьющая врагов сковородкой. Зато с хамелеоном, да.       И все бы могло быть хорошо, правда, даже разница в возрасте его не так сильно волновала — в конце концов, ему было всего тридцать два всего-то на восемнадцать лет старше, подумаешь. Если бы не одно но, которому он сам поспособствовал.       Его соул была безнадежно влюблена в его первого ученика, Каваллоне Дино, у которого соула не было вовсе. И он отвечал ей взаимностью.       Глупый конь, этот гарцующий мустанг, весь извелся, стараясь быть джентльменом и очаровать прекрасную даму в лице Тсунаёши. Никогда его глаза так не сияли, никогда он не был столь аккуратен и осторожен в отсутствие своих подчиненных.       Реборн напился. Просто выпил несколько бутылок коньяка, заедая кофейными зернами в шоколаде. Все вдруг встало на свои места. И глупая тату, и Никчемная Тсуна, и то, чего ему всю жизнь, все жизни, не хватало. Ему нужно было это тепло, этот открытый взгляд, этот искренний смех, эта очаровательная неуклюжесть, эта легкая зависимость от игр, эта потрясающая интуиция, эта еще пока детская грация, эти янтарные глаза и пушистые волосы, молочная кожа, старые шрамы от падений под коленками, бардак на рабочем столе, двойки в тетрадях, разбросанная по комнате одежда, истошные крики и возмущения и способность засыпать на чем угодно. Это и многое другое. Ему нужна была Савада Тсунаёши. До рези в глазах, до жжения в руках, до боли в груди.       Только вот он ей не нужен был.       По крайней мере до того момента, как она узнает о том, что он ее соул.       Реборн давно уже не был порывистым подростком, и уж точно не был наивным идиотом. Невозможность быть с соулом была и выворачивала наизнанку только тогда, когда соула узнавали. Он не знал и знать не хотел, психосоматика это, связь соулов или еще что. Но рушить все, на этот раз действительно все, всего одним неправильным решением он не хотел и не собирался.       Нужен был один, всего один вопрос. Простой и сложный одновременно. И задать его нужно было аккуратно, так, чтобы не догадалась. Даже со своей интуицией.       И Реборн устроил ей очередные испытания. Ввязал в них Дино. И под конец, когда она вымоталась и устала, когда ее интуиция притупилась, а реакции стали честнее, он спросил. — Что будешь делать, если встретишь своего соула? Оставишь Дино?       Во вскинувшемся взгляде Тсунаёши было столько пламенного праведного гнева, что он чуть не отшатнулся. Ее решимость полоснула его изнутри. — Ни за что! Я люблю Дино, и пусть этот неизвестный соул идет лесом, я буду с Дино!       Валяющийся рядом Дино просиял счастливой улыбкой, Тсуна смущенно зарделась, а Реборн стиснул зубы и развернулся.       Больно. Прямо душу наизнанку.       Вечером он сидел в уединенном место и задумчиво смотрел на пресловутое тату, крутя в руках нож. Стоит ли пытаться? Есть ли смысл? Может, теперь, когда его соул от него отказалась в груди словно выжженная пустыня, покрытая сажей, пеплом и горящими, жгущими изнутри, углями, татуировка сможет оставить его?.. — Не советую, — рядом опустилась Бьянки, лениво потягивая дымящую сигарету с приторным запахом винограда. — Я пробовала, не сойдет.       Реборн полоснул ее взглядом, но убрал нож и откинулся на спинку скамейки, растянув руки поверх. Думал, девушка привычно прильнет к нему или хоть на его руку приляжет, но Бьянки сидела с королевской кошачьей осанкой, закинув одну ногу на другую, и изящно пускала дымные колечки. Ногти с ядрено-розовым маникюром прошлись по левому плечу с черной татуировкой скорпиона. С затаенной нежностью и осторожностью. — Я пыталась избавиться от татуировки после того, как избавилась от соула, но это так не работает. Метка соула это не про соулов, а про нас. Это то, чего нам самим не хватает в себе, в жизни, в окружающих. И никогда не будет хватать, — острые ногти до крови вцепились в скорпиона, но стоило убрать руку, как татуировка зажила, словно и не было никаких царапин.       Реборн смотрел на этого скорпиона и понимал, что Бьянки действительно не особо похожа на скорпиона. Точнее, слишком нарочито похожа. Словно именно скорпиона и пытается добавить в свою жизнь. Вот только не получится. — И боль не проходит? — Никогда.       Они сидели в молчании, между ними вился дымок с отвратным ароматом приторного винограда. Реборн думал о не своей Королеве-львенке с солнечными глазами. Бьянки думала о Ромео, навсегда застрявшем в ее сердце скорпионьим жалом. — Ненавижу соулов, — прохрипела Бьянки, щелчком отправляя окурок в урну. Она поднялась воистину королевским плавным движением и, не оборачиваясь, модельной походкой удалилась вперед по тропинке. Последними из вида скрылись ее нежно-розовые волосы.       Реборн остался один. Даже Леон остался в доме Савады. Она всегда была единственной константой его жизни, и сейчас тянула всю его жизнь за собой. Но вот ему там места не было. — Надо поскорее кончать с этой дрянной работенкой. Сдам Саваду Вонголе и пусть дальше гарцует куда хочет, меня это не касается, — выдохнул Реборн, поднимаясь.       Только и сам понимал, что все равно его будет тянуть остаться рядом и через разрывающую боль в груди присматривать за этой дурындой. Но он сильный. И не такое переживал. Его пьяное от боли солнце пройдет мимо этой сладкой парочки и больше не вернется. Именно так.