Всего лишь сон.

Хриплый вдох осушает рот, царапая горло словно шипами, отзываясь болью в груди. Казутора не сразу осознал, где находится и что его окружает. Выдох оказался менее болезненным, но все равно прочесал колющую глотку россыпью гвоздей. Тело вернулось к жизни, он открыл глаза, тупым взглядом рассматривая серый потолок, что, даже имея ровную структуру, почему-то двоился и рассыпался в какие-то незамысловатые фигуры. В комнате царила полутьма, за окном были не то сумерки, не то просто дождевые тучи, поэтому Ханемия все никак не мог осознать, почему все краски мира выцвели, смешавшись в один серый ком. Он словно попал в астрал, где сам себя не узнаешь, только плаваешь в пространстве сгустком непонятной энергии, пытаясь куда-то приткнуться. В голове стоял лишь шум ветра, который щекотал оголённые ступни юноши, тревожа своим дыханием так же шторы его небольшой комнаты. Стоп, комнаты? У него никогда не было собственной комнаты. Паззл, тщательно разбросанный по задворкам сознания, потихоньку стал собираться воедино. Казутора почти физически ощущал, что эти паззлы хочется раз за разом истерически рассыпать, чтобы они никогда не сложились в единую картину. Парень медленно приподнялся, голову прострелило болью, и он зажмурился, ослабшей рукой сжав лохматые волосы. Ханемия не помнил, как заснул, почему он вообще находится здесь и что за странный сон ему снится. Парень посмотрел в окно, где мир облачился в такие же тусклые тона, что и клубящаяся тьма в комнате. Липкое ощущение неправильности происходящего окутывало его полностью, но Казутора, спустив голые ноги на холодный паркет, с шипением двинулся на балкон. Здесь заботливо лежали его сигареты с приторно сладким вкусом, зеленая зажигалка и полупустая пепельница. Медленно, но верно, воспоминания просочились в больную голову, и, Ханемия клянется, что лучше бы он и правда забыл свою никчемную жизнь. Переломанной куклой парня выкинули в общество, словно старую игрушку на мусорку, и если бы не Чифую, тот самый, что когда-то ненавидел его, Казутора бы выполнил свое давнее желание уйти отсюда. Юноша худощавой рукой открыл окно шире, глубоко вдыхая влажный воздух. Где-то за шелестом дождя завопила сирена скорой помощи, пролетая по их тихой улице вглубь города, и от этого зрелища внутри что-то неприятно стянулось. Этот звук для него навсегда останется предвестником смерти, поэтому хочется уши зажать и забиться в угол каждый раз, когда сверкающая красно-синим светом машина мелькает в поле видимости. Казутора тяжело сглотнул, живот скрутило, горло высохло и перетянуло невидимой веревкой. Черт возьми, он не может нормально функционировать, ни морально, ни физически. Зачем Мацуно начал с ним возиться – тоже загадка масштаба вселенной, не иначе, и разгадывать ее Ханемии уже порядком надоело. На балконе было еще холоднее, чем в мрачной комнате. Ледяной сквозняк облизывал ноги, продолжая морозить ступни до неприятного покраснения и покалывания. Казутора неловко щелкал зажигалкой, руки дрожали, но, несмотря на эту дрожь, он упорно подкуривал сигарету. Химозная сладость оставила едкий отпечаток на губах, и Ханемия выдохнул в серое небо облачко дыма. – Казу, ты опять? – Раздается из глубины комнаты недовольный голос, и Казутора вздрагивает, едва не роняя сигарету с окна. Он медленно оборачивается, замечая, как на балкон неуклюже ввалился Чифую, мокрый, словно только что море переплыл, все еще в дутой куртке и перчатках без пальцев. Парень ближе подходит и хмурится так, словно вот-вот начнет ругаться, но из-за прилипших прядей волос на лице и красных щек это скорее забавно и мило, чем пугающе. – Что? – Непонимающе моргает Казутора, пока пепел с его сигареты крупным кусочком падает на подоконник снаружи, рассыпаясь и смешиваясь в черную полосу под дождевыми каплями. – Хуй через плечо, – ругнулся Мацуно, приближаясь к парню и касаясь пальцами носа Ханемии. Он оказывается даже холоднее, чем покрасневшие и чуть распухшие пальцы только что вернувшегося с улицы Чифую, – ты опять босиком на балконе – раз, снова раскрытый – два, куришь с больным горлом – три… – Все-все, я понял, – тяжело вздыхает Казутора, потушив недокуренную сигарету и откидывая бычок в пепельницу. Он шлепает босыми ногами в комнату, подгоняемый злым взглядом Мацуно, что для пущей убедительности руки в боки поставил и угрожающе щурился. Парень неуклюже заполз под пышное одеяло, облокотившись спиной о стену, чтобы наблюдать за закрывающим балкон Чифую. – Как ты себя чувствуешь? – Осторожно спрашивает Мацуно, успевший стянуть с рук перчатки и спрятать их в широкие карманы своей куртки. Он снова едва уловимо раскрывает губы, но тут же смыкает их, словно не решаясь задать еще какой-то волнующий его вопрос, вместо этого снимая куртку и оставляя ее на вешалке в коридоре. – Голова раскалывается, – хмыкает Казутора, краснея от своего застывшего на переодевающемся Чифую взгляде, а тот не замечает этого, складывая свой безразмерный свитер цвета молока на спинку стула. – Я как раз бегал за таблетками в аптеку, – переодевшись в домашнее, Мацуно заполз на прохладную постель, по-хозяйски распахивая одеяло, выпуская все то тепло, что Казутора успел себе нагреть. – А еще взял нам лапши на ужин. Это обыденное «нам» пронзает Ханемию током, задевая все самые сокровенные уголки сгнившего насквозь сердца. Парень молчит, отводит взгляд от довольного Чифую, который ласково укладывает голову на его плечо, чтобы поделиться своим теплом, и не может выдавить из себя ни единого слова благодарности. Внутри все от этого тепла распирает, взрывается будто от неизвестной ему химической реакции, которую ненароком вызывает Мацуно одним своим присутствием, но язык онемел, мозг отключился, губы склеились. – Тора… – Кажется, Чифую замечает происходящий внутри Ханемии ядерный взрыв, поэтому отстраняется, пытается смотреть в потухшие глаза собеседника, но тот старательно их уводит на все, что только можно, не имеющий силы вести диалог с прямым контактом. Казутора вообще говорить о чувствах не может физически, а если уж его рану все же вскрывают, чтобы от гноя очистить, может только молча пытаться убежать в себя, от боли и страха. – Нам надо поговорить. Об этом… Сердце Казуторы пропускает удар, кожа покрывается холодными мурашками, но он не противится, когда Чифую достает его руку из-под одеяла, словно показывая ему самому, нежели себе, мол, посмотри внимательно, что ты сделал. Рука, как рука, вот только туго перевязана бинтом, уже без пятен крови, ибо ночью все затянулось, Ханемия глубже сделать не успел, опять же благодаря присутствию в его жизни странного Мацуно. Казутора продолжает молчать, мучая свои губы нервными укусами, пока из них уже не перестает идти кровь, настолько сильно он успел их погрызть. Чифую осторожно опускает руку парня поверх одеяла и прикрывает глаза, тяжело вздыхая, подбирая слова. Ему говорить ни чуть не легче, но он правда старается. – Я так сильно испугался за тебя. – Честно выдает Мацуно без предисловия, пронзительной зеленью своих глаз прожигая слегка удивившегося Казутору, ожидавшего очередную поучительную лекцию про то, что это обязательно надо рассказать психотерапевту, про таблетки по расписанию и так далее по списку его нравоучений. Чифую перед ним какой-то совершенно другой, еще ласковее обычного, хотя в глазах плещется старая боль. – Прости, – сухо выдавливает из себя Ханемия, не зная точно, искренне ли это очередное извинение, потому что внутри опять глухая тишина, всепоглощающая, давно сожравшая все его эмоции и чувства, оставляя только рвоту в виде страха и боли. Мацуно его по щекам гладит заботливо, наклоняется, почти по-семейному целуя в лоб, нос и щеки, не касаясь губ, чтобы не налегать. Казуторе приятно, он принимает его ласки, а у самого перед глазами плавают картинки вчерашнего вечера, что и являлся виновником его, да и Чифую тоже, состояния сейчас. – Тора, эй, ты слышишь меня?! Казутора! – В голосе проскальзывают истеричные ноты, он срывается и становится тонким, режет слух словно ножом. Ханемия вздрагивает и приходит в себя, удивленно уставившись в покрасневшие глаза Чифую напротив, чей крик, смешанный с бешенным звоном серьги, смог вернуть его в сознание. На контрасте с воспаленной слизистой зелень его глаз превращается практически в неоновую, освещает даже погруженное во тьму сердце Казуторы. – Что? – Одними губами шепчет Ханемия и наконец-то до него доходит. Он сидит в холодной ванне, сжимая в ладони нож – лезвиям Чифую давно запретил храниться в стенах этой комнаты. Кровь алыми каплями стекает по тонкому запястью, распускаясь уродливыми цветами в мутной воде. – Блять. Руки Казуторы начинают безудержно дрожать, нож выпадает и погружается в воду с глухим стуком достигая дна. Мацуно едва слышно всхлипывает, ослабляя хватку на плечах парня, и опускается на колени на плиточный пол. Опустив голову, Чифую пытается взять себя в руки, но сердце продолжает в ужасе метаться по костяной клетке из которой не дано ему выбраться. Стоило парню переступить порог их тихой квартиры, в которой не горел свет – это Мацуно отметил еще тогда, когда только подходил к подъезду, паника начала медленно отравлять его кровь. Ни работающего телевизора, ни шипящего чайника, ни даже холода с всегда открытого балкона, на который Ханемия ежечасно сбегает курить. Когда его не оказалось и в спальне, Чифую едва ли не в истерике кинулся к ванной комнате, восхваляя прошлого себя за то, что снял чертов замок с двери для своего же спокойствия. Спокойствия, которое очередной раз разъебано вдребезги даже без замка. – Чифую, я не хотел, я… – Казутора едва ли не захлебывается собственными словами, пустым взглядом рассматривая то свою руку, то дрожащего рядом парня. В комнате для двоих разом исчез весь воздух. Дыхание угомонилось через долгие две минуты и Мацуно встал, ослабшей рукой ласково проведя по влажным локонам Ханемии. – Вылезай, вода уже холодная, – сухо шепчет парень и поднимается, чуть пошатнувшись на ватных ногах, но вовремя удержал себя ладонью, упершейся в стену, – я достану аптечку. И Чифую уходит, оценив степень порезов, оставляя Казутору одного. Мацуно не признается, что самый главный страх его ночных кошмаров – это не успеть и увидеть бессознательного Ханемию, который смог довести дело до конца в трезвом намерении, а не в истерическом состоянии. Шум в ушах постепенно стихает и Казутора понимает, что пора бы двигаться, хоть страх и стыд плотно сковывают цепями тело. Неуклюже поднимаясь на ноги, Ханемия смывает, насколько возможно, кровь с руки, чтобы не пачкать белое полотенце, скидывает мокрую одежду прямо на пол и надевает сухую. Трогать себя и смотреть на свою кожу странно, но взгляд то и дело замирает на своих руках, изувеченных кривыми белыми полосами. Казуторе противно до тошноты, но он не отводит взгляд, с нажимом вытирая полотенцем новые капли крови, которые струятся на пол. Все-таки, полотенце придется стирать. Зажав им свою ладонь, Ханемия выходит на мрачную кухню, в которую Чифую одним своим присутствием вдыхает жизнь. Тот уже заботливо и чайник поставил кипятиться, и аптечку открыл, выискивая все необходимое. Сердце Казуторы болезненно сжимается сначала от безграничной нежности к этому парню, а потом от ненависти к себе, отвратительно неблагодарному и никчемному мусору, что смеет портить ему жизнь. Да, это решение принял Чифую, взваливая ответственность за возмужавшие за столько лет плечи, но Казутора, хоть и принял его руку, но лишь из-за того, что среди пустоты она была единственной. Было бы вокруг хоть одно место, куда бы он смог убежать, Ханемия сделал бы это без единого сомнения. Чифую просто обязан быть счастливым, улыбаться искренне по утрам от поцелуев любимого человека, приходить в уютную квартиру, зная, что его там ждут с вкусным ужином и смешными историями. В итоге же он лишь со страхом открывает дверь каждый вечер, не зная, что там внутри ждет его сегодня – русская рулетка. Либо вздернутое под потолком тело, либо вкусный, хоть и неумелый, ужин со сгоревшей кастрюлей. Куда тошнотворнее то, что с самого первого взгляда Казутора расхуярил жизнь Чифую. Ироничная любовь получается: я разрушил весь твой мир вокруг, чтобы среди пепельного моря ты мог потянуться только к одному маяку на многие тысячи километров. – Садись, чего в дверях застыл? – Усмехается Чифую, рассматривая жуткую тень Казуторы. Парень застыл в темном дверном проеме, мертвым взглядом уставившись на Мацуно, пока полотенце, беспомощно прижатое к груди вместе с рукой, продолжало напитываться кровью. Однако Чифую ссыклом никогда не был, несмотря на внешнюю мягкость, нельзя заблуждаться в том, что он не пропишет тебе смачного подзатыльника. Казутора послушно приземляется на стул, но продолжает смотреть снизу вверх на своего своеобразного спасителя, который одной рукой чайник выключает, а второй достает бинты. Мацуно заботливо берет руку Ханемии и убирает полотенце, поджимая бледные губы. Порез продолжал извергать алую жидкость, а кожа, все еще влажная, слегка опухла. Обработав все смоченной в перекись водорода ваткой и завязывая бинт, Чифую снова опускается перед Казуторой на корточки, горячим лбом прижимаясь к костяшкам его руки. Его холодные пальцы нежно сжимают руку, поглаживая свежий бинт, но он продолжает молчать. В таком положении рукава огромного свитера Чифую сползают вниз, открывая тонкие руки, на одной из которых тоже есть шрам. Один, идущий вдоль всей руки прямо по венам. Казуторе хочется нервно смеяться с того, что все его кривые, изогнутые в разных направлениях, шрамы, просто жалкая подделка, которых стоит стыдиться. Шрам Мацуно красноречивее, его поступок сильнее, он в целом сильнее его во всем, он… – Ты сегодня кушал? – Мягкий голос Чифую вдребезги разбивает мысленный поток уничижающих мыслей, заставляя вернуться в реальность, где все еще шипит вскипевший чайник, а еще есть прикосновения Мацуно и его родной голос. – Утром, – кивает Казутора и ловит на себе взгляд исподлобья. Холодок пробегает по спине, как в детстве, и он замирает в ожидании потока ругани, которой обычно кормили его родители за любой даже малейший проступок. –Ты время видел? – Вздыхает Мацуно и невесомо целует костяшки руки парня, поднимаясь, чтобы залить кипятком кружки чая. Из полки, забитой лапшой быстрого приготовления, достает очередную упаковку гречневой, почему-то фанатично зациклившись на ней одной. – Нужно поесть, ты ведь знаешь, что на голодный желудок таблетки пить нельзя. Чифую по-домашнему бубнит, шелестя упаковкой быстрой еды, по традиции засыпая специи под лапшу и только потом заливая все кипятком. Затем засыпает сахар себе в кружку, Казутора же привык пить просто крепкий черный чай без всего, поэтому ему он ставит обычный чай. – Ну, рассказывай. Все последующие часы до глубокой ночи они тратят на очередной разговор по душам за легким ужином, пока Ханемия, распухший от слез, не уснет на груди у Чифую, который, только убедившись, что парень впал в глубокий сон, позволит себе пару предательских слез. Он чертовски сильно устал. Жизнь с Казуторой – тяжело, но не тяжелее, чем удушающее одиночество, в котором Чифую умирал ежедневно, пытаясь заглушить дыру в груди работой и редкими встречами с Такемичи. Ханемия остался последней нитью, которая не порвалась за прошедшие в хаосе годы. Мацуно осознает, что это неправильно, но, касаясь Казуторы, он словно ощущает себя подростком, а вокруг снова теплая осень, живой Баджи и решающий бой, где остановилось целых три сердца. Рядом с ним Чифую живет, старательно в одиночку закрывая свои раны, которые понять может в этом мире только один человек. Такемичи и так страдает в своем личном круговороте адских смертей, а он одну пережить никак не может. Жалкий слабак. Даже в моменте, когда Казутора, ослепленный яростью, кидается на него, смотрит бешено, как истинный зверь, Чифую не боится. Ханемию ему бояться не получается, его пугает только та гниль, что копится в груди, отравляя и сердце, и легкие, так и до мозга доберется. Он не какой-то там сопляк, чтобы какой-нибудь боли бояться, потому что знает, что так Ханемия выпускает ту же дрянь, которой наполнен и сам Мацуно. Зато Казутора целуется нежно, никогда не душит игриво и даже не кусается в порыве страсти. Его неумелая любовь сравнима с плавными волнами на озере в разгар летней жары, пока Баджи – чертов тайфун. Поэтому Мацуно никогда бы в жизни не спутал два разных чувства, что могло когда-то испытывать его сердце. Чифую уже давно от призрака Кейске сбежал, у него тут живых трупов хватает, что пока еще нуждаются в нем так отчаянно. Ханемия ласково бледные плечи гладит, нависает сверху и в закатном солнце, что лучами забегает в их комнату, кажется, будто его радужка залита жидким золотом. В его глазах и правда будто солнце застыло, и Мацуно тянется за новым поцелуем, чтобы сгореть в нем дотла. Казутора все еще боится его касаться, считая, словно скверну нечаянно посеет на чистом создании, но Чифуя клянется, что его душа ни капли не чище. Наверное, он нахватал грехов больше, чем Ханемия, которые свои грехи хотя бы искупает ежедневно. Губы у Казуторы мягкие и теплые, покрывают шею легкими, чуть влажными, прикосновениями, от которых под веками расцветают цветные точки. Мацуно знает, что Ханемия голодный до тактильных ласк, он тонет в них и жаждет так же, как запертая птица жаждет свободы. Ему нет дела до секса, это нужно только Чифую, что заводится так же легко, словно все еще остался подростком. Мацуно хочется грубых толчков, долгого процесса и феерической разрядки, пока Казуторе достаточно утопать в нежности и, чтобы не ощущать раздражающее напряжение, по-быстрому спустить. Чифую невесомо оглаживает татуировку на шее и ключице, приподнимается и с интересом, словно впервые, обводит каждую линию языком. Ему безумно нравится, как выглядит краска, застывшая под кожей в определенном рисунке, особенно на Ханемии с его выпирающими ключицами и изящной шеей. Казутора входит плавно, собирая сладкие стоны с опухших губ Чифую, который теряется в удовольствии, приглушенно слыша тихий звон знакомой сережки. Его тонкие пальцы, которыми надо бы создавать симфонии на белоснежных клавишах, цепляются за крепкие плечи Ханемии, с нажимом оглаживая мышцы. – Быстрее. – Сорвано умоляет Мацуно, после чего парню ничего не остается, кроме как задать быстрый темп, держась за бедро, упираясь большим пальцем в бедренную косточку. Чифую последнее время слишком похудел. Казутора видит, как мечется на мятой постели тело Мацуно, как тот откидывает голову, пытаясь отдышаться и не захлебнуться собственным голосом. Это не может не дарить удовлетворения, которое хочется победно отразить на лице с ухмылкой. Мол, вы взгляните, я могу дарить не только страдания людям вокруг, охуеть, правда? Чифую, выучив слабости Казуторы и помня их даже в бессознательности, начинает громче стонать любимое имя, пока его тело не начинает биться в судорогах, красиво прогибаясь в пояснице. Ханемия краснеет, ощущая жар от прилипшего к нему тела и, последний раз глубоко толкнувшись, замирает так на несколько секунд, желая почувствовать себя единым целым с тем, кого любит, а после выходит и кончает на простыни. Ни единого звука, как и всегда, только губы кусает и дышит тяжелее обычного, Мацуно бы с удовольствием бы послушал его голос, но то, что вырастили в Казуторе с детства, так просто не разрушить одним лишь желанием. Податливо ластясь, Чифую лениво зацеловывает красное лицо Ханемии, не отлипая от его тела ни на сантиметр, будто они и правда без друг друга умрут. – Я курить, – хрипло бросает Казутора, подарив возлюбленному несколько поцелуев, а после встает, но тяжесть чужого тела, повисшего на руке, роняет его обратно. – Я с тобой. – Невозмутимо заявляет Чифую, накидывая на голое тело плед, пока Ханемия ищет их одежду, после заботливо надевая теплые носки на худые ступни Мацуно. На балконе все так же холодно, за окном нависли серые сумерки, высосавшие все краски из недавно горящего ярким пламенем неба. Казутора лишь краем глаза наблюдает за умиротворенным парнем, который с недавнего времени перенял его отвратительно губительную привычку. – Не увлекайся этой дрянью, – вдруг хмыкнул Казутора, выдыхая пар смешанный с сигаретным дымом изо рта. – Если умирать, так вместе, – шутливо произнес Мацуно, хоть уголки его губ даже не дрогнули. После всего ими пережитого бояться табака уже как-то глупо, а вот благодарить его, что, он, по сути, делает за них то, что они никак до конца довести не могут, вполне допустимо. – Не знаю, что я бы без тебя делал, – серьезно произнес Казутора, носом зарываясь в мягкие волосы низкого парня. Закрыв глаза, он наслаждался запахом волос, пусть те и пропитались табаком, смешиваясь с ярким ароматом яблочного шампуня. Сердце Ханемии, кажется, наконец-то вновь начало биться. У него есть силы бороться дальше, есть для кого жить, даже если невыносимо. – Я тоже люблю тебя, Тора. – Наконец-то нежно, без тяжести на сердце, улыбается Чифую, прижимаясь щекой к плечу Казуторы, так же прикрывая глаза в немом блаженстве. Сигарета в его руке полностью истлела, роняя пепел с балкона, пока тот, кружа, не осыпался на землю вместе с первыми, едва видимыми, снежинками. В сером небе, за плотными белыми облаками, из неоткуда заискрилась странная молния, освещая тусклым отблеском крыши домов. Что-то в мире необъяснимо изменилось, время поменяло ход, но это никому не дано было заметить. * * * Чифую резко раскрывает глаза, но перед ним ровным счетом ничего, кроме бесконечной пустоты, ведь в комнате царит тьма. Парень испуганно дышит, словно только что бежал километры по бесконечной дороге, приподнимается на теплой постели и в ужасе замирает. Он смотрит в пустоту своей комнаты, не осознает ни время, ни место, что должны автоматически при пробуждении возвращаться в проснувшийся разум. Странные тени из сна все еще за спиной, дышат в затылок, будто живые и вот-вот утащат его за собой в бесконечный кошмар. Мацуно хочется кричать, но горло и так болит, иллюзорно сорванное от истошных молитв. Сгусток мрака разбивает маленькая полоса света, что появляется за пугающей дверью, и тут же пропадает, заменяясь высоким силуэтом. В комнату заходит неизвестная фигура, зевает непринужденно и заваливается рядом с юношей, будто не видя вовсе никаких кровавых мучителей. Тени рассыпаются, испаряются в воздухе, превращаясь в знакомый запах цитрусов. Мозг, словно опомнившись, послушно возвращает все воспоминания, перестав делать вид, что не знает того, с кем Мацуно уже несколько лет засыпает в одной постели. Однако Чифую все еще до боли в затылке кажется, что запах должен быть другим. Этот неправильный, чужой, хотя разумная сторона парня осознает, что это бред. Баджи всегда пользовался одним и тем же одеколоном, мылся одним и тем же гелем для душа. Кейске вообще очень привязывался к вещам, не желая менять что-то привычное для себя на неизвестное. – Ты че не спишь? – Слишком громко для ночной тишины спрашивает Баджи, приподнимаясь на одном локте, чтобы лучше разглядеть потерянного Мацуно. Чифую немного успокаивается от родного голоса, почти что смеется над глупым собой, что так по-детски напугался от какого-то глупого кошмара. В этом сне, по ощущениям парня, он пробыл много лет, но в нем Баджи был мертв. Это был самый главный страх Мацуно, который обрел форму в его нервном сознании, и какое же было облегчение понять, что все это и правда лишь сон, большую половину которого он и не помнит, только дымка со странным осадком эмоций осталась где-то в груди. Качнув головой, Чифую лохматит себя легонько, с нажимом погладив щеку, и поворачивается к Баджи, чтобы перевести свой страх в шутку. В темноте, где очертания его лица видно только из-за света фонарей с улицы, Мацуно клянется, что не ошибся. Парень вздрагивает и чуть не отскакивает к противоположной стене, когда видит, что с голосом Баджи на него лицо Казуторы смотрит. Он в ужасе задыхается снова, словно из кошмара не выбрался, но внезапно наваждение пропадает и Чифую видит взволнованный взгляд Кейске рядом с собой. Парень неуверенно обхватывает щеки Мацуно и гладит их, пытаясь в мутных глазах увидеть причину столь яркого страха. – Чиф, эй, посмотри на меня… – Голос Баджи хриплый, но в нем сочится искренняя любовь, на которую Чифую и отзывается. Судорожно вздыхая, он в мимолетном порыве прижимается к груди Кейске, и сердце медленно успокаивается. Все идет так, как должно быть, но отчего-то после каждого движения Баджи он ждет что-то еще. В комнате как-то слишком тихо, его преследует ощущение недостатка, он что-то упускает, а что именно – не понятно. – Мне приснился кошмар. – Бурчит Мацуно в грудь Кейске, на что он лишь ближе прижимает его к себе, начиная задумываться, что пора бы найти хорошего специалиста. Чифую уже месяц ведет себя, будто сам не свой. На следующее утро, когда сквозь клубящиеся тучи пробиваются забытые лучи солнца, Чифую покупает на входную дверь колокольчики, а еще одни вешает у окна, почему-то переставая закрывать его, застуживая теплую квартиру. Баджи на него сквозь скрытое волнение постоянно за это ругается. Работа тоже как-то не клеится, Мацуно все время чего-то не хватает, а еще раздражает постоянный напряженный взгляд Казуторы, которого в последние дни как подменили. Молчит, не шутит свои шутки глупые, не подкалывает Кейске по старой дружбе. Хотя и Чифую видеть его после того кошмара как-то непривычно, будто подсознание о чем-то шепчет, подсказывает, но бестолку. Все вокруг какое-то не то, неправильное, переделанное, переломанное. Закрывая магазин, Чифую краем глазом замечает, как за углом стоит его коллега, невозмутимо курящий какие-то темные сигареты красными от холода руками в распахнутой настежь куртке. Где-то на затворках сознания копошится неприятная мысль, побуждающая его подойти к Ханемии и предъявить за то, что он так безответственно относится к своему здоровью, но ему то какое дело? Не ему же потом глупого Казутору лечить… Зато работать за него как раз ему! Удовлетворенный найденным оправданием, Мацуно, спрятав ключи в карман, топает в сторону такого же работника магазина, что и он, но тормозит в нескольких шагах от Ханемии. Все его тело словно пробивает током, да так, что сразу насмерть. Он слышит незнакомый запах, приторно сладкий до мерзкого привкуса на языке. Чифую никогда не курил, но готов поклясться, что знает вкус этих сигарет так, словно всю жизнь жил в этом приторном облаке шоколадно-ванильного вкуса. Его начинает трясти, когда он ненароком заглядывает в золотые глаза напротив, в которых невозможно ни одной мысли прочесть. Ханемия расслаблен, по крайней мере на первый взгляд, наклоняет насмешливо голову и улыбается так, словно улыбка тоже пропиталась этим сладким ароматом. Тихо звякает серебряная сережка. В зеленых глазах вспыхивает что-то мимолетно знакомое, оседает заевшим на языке словом, которое никак не может из личного словарного запаса найтись. – Тоже хочешь? – Спокойно спрашивает Казутора, достав объемную пачку сигарет из кармана. Ханемия остается невозмутим, однако отчего-то замирает, не открывая для Чифую упаковку. – Хотя я бы на твоем месте не начинал этой дрянью увлекаться. – Все равно мы все умрем, – горько отшучивается Мацуно, хоть в его голосе ни единого смешка. Чифую никогда не хотел начинать курить, но почему-то скользит взглядом по неправильной идеально бледной чистой руке Ханемии, подходя ближе, и послушно берет сигарету, словно делал это уже тысячу раз. Казутора щелкает зажигалкой, в губах Мацуно вспыхивает сигарета, а парень в ответ согласно кивает, вызывая очередное бряканье серебряной сережки. Чифую словно пробивает насквозь, когда он осознает, что во всем повседневном шуме искал именно этот звук, незаменимый никакими колокольчиками. Нервно затягиваясь сигаретным дымом, Мацуно воспаленными глазами смотрит на притихшего Ханемию совсем другим взглядом. – Где ты купил эту сережку? – Сглатывая, чтобы смочить пересохшее горло, отчаянно спрашивает Чифую, с каждым тихим переливом мячика в серебряной сфере ощущая, как его сердце пропускает удар. – В драке когда-то отобрал, – пожимает плечами Казутора, заинтересованно прожигая собеседника взглядом, – а что? – Да так… – Неоднозначно тянет Мацуно, отведя взгляд на шумную улицу, пытаясь понять, почему мозг опять твердит ему про диссонанс, рисуя странные картинки. Кажется, тут был какой-то иной магазинчик, с вывеской совсем другого цвета. – Такую же хочу. Казутора тихо смеется. Небо остается почти безоблачным, одаряя промерзлый город последними лучами солнца. – Свою не отдам, – потушив сигарету о стену, произносит Ханемия, выкидывая бычок в сторону, – да и Баджи, если увидит, явно захочет задать несколько вопросов. Чифую отчего-то горло стягивает непонятной обидой, хочется что-то сказать, но слов нет. Слизывая приторный привкус сигареты, Мацуно неоднозначно качает головой, пока Казутора проходит мимо, по-дружески хлопая парня по плечу. – Бывай, до завтра. – Легко прощается Казутора, пряча руки в карманы и скрываясь в толпе шумной улицы. В уголках зеленых глаз почему-то появляются непрошенные слезы, когда он осознает, что в нос, смешавшись с дымом, ударяет до головокружения знакомый запах. Пропадает он так же быстро, как появляется, но его призрак еще долго терзает клубок спутанных мыслей в голове Чифую. Агрессивно покачав головой, Мацуно смотрит в небо, удивленный своим спутанным поведением. – Надо бы снотворного выпить сегодня, без сна какие-то глупости в голову лезут, – сам себе шепчет парень, выкидывая недокуренную сигарету в сторону, рядом с бычком, брошенным Казуторой. – А еще зайти в магазин, Баджи опять утром доел последнюю лапшу. Загруженный повседневными мыслями, Чифую отгоняет от себя последние отголоски странной ностальгии, прекращая ловить дежавю. Дома его ждет любимый парень, наверняка заваривший их любимый чай и накупивший вкусностей, но забывший купить что-то для нормального ужина. А потом они вместе завалятся на диван, будут смотреть глупый сериал, и Мацуно умиротворенно заснет на плече Кейске. Такие вот у них были традиции, тянущиеся с подросткового возраста, теплые и родные. Солнце медленно ушло за горизонт, тучи вновь сгустились над мрачным городом, в котором ничего не нарушало привычный ход времени.