Под шерстяным одеялом.

Он. Его фразы. Его действия. Его мысли. Его способы и принципы. Его голос, руки, глаза. Его нечто и ничто. Все это смешивается здесь каждый раз, когда в почти черных радужках отражается до наворачивающихся слез привычный пейзаж. Он опускается на облезлый заборчик. Мысли-мысли-мысли крутятся в замшелой черепной коробке. Андрей готов драть глотку, метаться из стороны в сторону, умолять и молиться. Все, хоть бы только быть сейчас не здесь и думать сейчас не о нём. В твоей спальне Солнца всегда было чуточку больше, чем в Африке Нежности больше, чем в той шоколадке с лиловой коровой Он болезненно морщит нос, скользя старой и покусанной ручкой по тоненькому листочку хлипкого блокнота. Снова посвятит этому мудаку две страницы? Да. Заучит наизусть, но так и не решится зачитать? Безусловно. Я закрываю глаза И стою на твоем пороге Ну здравствуй Ну здравствуй Андрей смаргивает тяжелые слезы. Не хочется даже упоминать его чертово имя на чертову букву «м», но он такой чертовски родной. Целый мир, придуманный ими, нужда в тепле и горькая реальность, растекающаяся дешевыми чернилами под каплями из глаз. Как же больно. Снова и снова. Твои руки покрыты лаской Словно глазурью Покрывает с любовью пекарь имбирные пряники Ветер ласкает темные пряди, еле-еле отрывая их из вечно сальной копны. Это никогда не волновало огрубевшие под кнутами гнусной жизни пальцы. Это никогда не мешало сводить тонкие брови под чужими до писка интимными прикосновениями, кое-как сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. Ты – это детские сказки Ты – это ожидание праздника В пластиковых коронах Это всё, что я помню Это всё, что я сохраню в своей памяти Отрывисто прощупывая изжившее своё дерево стержнем, в голове крутятся все несказанные слова. Да-да, те самые, что грели душу и целовали сердечные клапаны. Ли задыхается в собственной плачевности и умирает, упав на иловое днище гребаного разума. Извини, что тебе от меня ничего не останется Кроме вывихов психики Шестнадцати шрамов по пьяни в той глупой игре Тихо-тихо плачет, стараясь заверяться, что от счастья. А откуда здесь может быть счастье? Откуда будет свет в порочной темноте десятимиллиметровых тоннелей? В глубочайших ямах петлей вязаного свитера? Когда ты поешь И ножом протыкаешь стол в расстояниях между пальцами Я ловлю на себе твой любящий взгляд И тут же промахиваюсь Ниоткуда. У него не было шансов быть счастливым. Обреченная, мать вашу, любовь. Заведомо знающие, что ничего не выйдет. Расстающиеся, только обретя покой друг в друге. Красное слово вырисовывается большущими каллиграфическими буквами: «помогите». Не смотри на меня Ответь, зачем ты так смотришь? За что ты меня так ранишь? Мы едем в травмпункт, чтобы вытащить нож Застрявший в моей гортани Андрей всё равно выплачет всё, что сможет выдавить из грязных опустевших глазниц. Андрей всё равно будет скорбеть, словно по умершему. Он мог видеть его нутро, облапывая взглядом каждый сантиметр гниющих страданий; вытягивая снова и снова. Обеспокоенно поджимая губы вовлекал в объятия, брал за руку, безмолвно нашептывая успокаивающее «мы справимся». Страница. И я падаю в пропасть Я не буду тобой прощён Я жил, как засранец Я жил, как последняя сволочь Буква «и» размывается под капелькой заморосившего дождика. Вот бы просто прижаться покрепче, обвить шею руками. Он уже шагает туда, где сможет отпустить. Где сможет закурить подушевнее и скомкать рукава кофты в дрожащих ладонях. Под бой этих клавиш Под действием дозы Лежа под незнакомцами И знаешь Мне всё это нравилось Ли выдыхает дым и закрывает тетрадь. Стискивает зубы на полсекунды; пытается выпустить. Он откидывает голову назад и смотрит в пасмурное небо. Он так скучает. Даже если Миц совсем близко. Это никогда не заканчивалось, в этом и проблема. Вечная тоска изъедает ядовитые внутренности с каждой минутой. С каждой секундой. Прикусывает язык, очарованный этой отравой. Словно мотылек, летящий на свет, что станет его погибелью. Как и планировал сминает рукава. Что там еще было? Ах, да… И он падает.