Якок ОЧЕНЬ СИЛЬНО любит спящего Вакока

      Из ночной тишины послышался холодящий, металлический скрип двери, всего на долю секунды, словно вошедший боялся разбудить хозяина. Шаг-шаг. Под чьим-то весом прогнулись старые половицы башни, изъеденные временем. Шаг за шагом, вдох за вдохом, — некто едва ли слышно прокрался внутрь, заперев массивную дверь за собой, тихо, словно стремясь скрыть своё присутствие, остаться незамеченным.       Ох-х чёрт.       Первой встречной мыслью, судорожно возникшей в голове полусонного Вакока было тем, что Як вдруг решил вернуться, вернуться, забив на все свои планы. И мысль эта была в корне неутешительной. Почти тошнотворной. Не описать словами как Вакок был счастлив, когда узнал, что этой ночью Як идёт гулять с какой-то своей новой подружкой. А теперь, что теперь?! Всё по кругу, точно по кругу!       Вакок едва ли не застонал от разочарования, крепче впившись пальцами в мягкость подушки, сдержав порыв закатить усталые от бессоницы, саднящие глаза. Теперь он совершенно точно не сможет уснуть. Конечно не сможет, ведь навязчивой, около панической мыслью будет то, что «старший брат» всего в паре метров от него. И ему ничего не стоит сократить эти пару метров и… ох, нет, думать об этом хотелось меньше всего.       С возвращением Яка в его жизнь, младший начал испытывать то, чего уже очень давно не испытывал, забытое, похороненное множеством лет и событий чувство — страх за себя. Самая настоящая боязнь, столкнувшись с которой, впервые за столько лет, Вакок ощутил себя беспомощным, вновь прочувствовав на собственной шкуре — фантомное состояние той прежней боли.       Он боялся находиться, есть, спать, — существовать рядом с ним; каждый нерв был оголён, каждая мышца в теле напряжена. Вакок был настороже, держал бдительность; настолько, насколько могло выносить физически его тело. Впоследствии это привело к бессоницам, недоеданию и частым побегам из собственной башни, дабы хоть как-нибудь отвлечься, почувствовать мнимую безопасность вдали.       Это не помогало, чёрт возьми, не помогало. Постоянная нервозность лишь ломала его.       Такая жизнь казалась адом наяву. Да, утекло много воды и безусловно складывалось впечатление, будто бы Як поменялся, перестал походить на то полустёртое травмирующее изображение самого себя. Но Вакок не верил, просто не мог заставить себя поверить в то, что кто-то вроде него мог бы поменяться. Что было сделано однажды, случится и дважды.       Некогда Як жестоко, совершенно подло предал его доверие, порвав в клочья всё то, что он знал и любил в старшем брате, — постоянно напоминая о себе воспоминаниями, болезенно исказившими до пугающей неузнаваемости его юный разум. Вакок думал, что нашёл в себе силы простить его, отпустить прошлое. Но нет.       Это был слишком сильный удар. Удар, который рекошетом возвращался из раза в раз, причиняя нестерпимую, по сути своей, ноющую боль. Словно заражённая рана, которая всё никак не затянется. И что самое ужасающее, сам Вакок понимал, что в каком-то смысле является его отражением, — всего того, что он в тайне глубоко презирал-…       Шаги вдруг резко замерли. Замерли в опастной близости от его трёхярусной кровати, где-то там, подле, в беспроглядной тьме, подёрнутой дымкой оглушающей тишины. Именно эта деталь и оставила за собой где-то вглубине души Вакока лижущий, иррациональный страх, заставив вцепиться пальцами в подушку. Як и темнота, — именно те две вещи, которые просто не должны были существовать в одно и то же время, в одном и том же месте.       Вакок боролся с тем, чтобы взглянуть вниз, — нет, конечно он не станет. Не потому что ему страшно, он ведь спит, да? Должен спать. Вакок крепче завернулся в одеяло, подоткнув им щёку, надеясь на столь желанное спасительное тепло, мнимую защиту. В тишине прошли секунды, тянувшиеся мучительно долго, словно время вторило Вакоку, замерев.       Бояться ведь вовсе нечего, Як скорее всего пойдёт дальше, это ведь вовсе не значит-…       Всё внутри остекленело от ужаса, точно взгляд, застывший на противоположной стене, как только Вакок услышал скрип прикроватной лестницы. Эта резкая отдача в одну сторону, словно кто-то встал на первую ступеньку, переместив вес на лесенку. Для него это был словно тайфун, налетевший в одно мгновенье, тайфун вызывающий животный ужас, липкое противное чувство страха.       Скрип за скрипом, отчётливо, — шаг за шагом. Холодный пот орошил лоб Вакока, который совсем забыл о том как дышать, о том как бежать, о том как хоть что-нибудь сделать.       Его полностью парализовало от страха, всё тепло под одеялом, стало словно бетонной ловушкой, сковывающей каждый миллиметр тела. Шаг за шагом, скрип за скрипом. Тупая боль в сердце содрагалась точно в такт, ответом этим ненавистным шагам. Мягкий матрас кровати вдруг резко прогнулся от чужого присутствия, пружины втянулись под тяжестью тела. Он рядом, на расстоянии вытянутой руки.       Вакок крепко сожмурил глаза, боясь даже дышать, пока он был настолько близко. В один момент всё вдруг застыло. Он чувствовал чужой нежеланный взгляд на себе, не видел, но отчётливо ощущал, как его глаза исследуют его «спящее» лицо. У Вакока внутри чернила стыли под столь пристальным взглядом старшего брата.       В голове проносились сотни мыслей, бешено отбивающихся пульсом в висках, пока мультяшка изо всех сил пытался не издать ни звука. Что ему чёрт возьми надо?.. Может… может если просто притворится спящим, Як уйдёт?.. Убедится что он спит, да пойдёт спать тоже?.. Это оставалось тем последним, о чём молил Вакок, заветным проблеском надежды.       То, чему было не суждено сбыться.       Вся надежда умерла в тот самый момент, когда такое тёплое и одновременно до ужаса леденящее прикосновение, остановилось на его бедре. Смазанными медленными движениями, ладонь растирала мех под одеялом, топорща свитер, заставляя его сминаться в складки подле рёбер. Задранный свитер остро чувствовался как удар поддых, выбивающий из лёгких остатки сбережённого воздуха. Вакок едва ли не задохнулся от ужаса.       Нет… нет… нет… НЕТ. ТОЛЬКО НЕ ТАК. ТОЛЬКО НЕ СНОВА.       Очень хотелось кричать, кричать срывая глотку звать на помощь. Но рваный крик застрял где-то на перепутье горла, сдавив удушьем, подавив любую попытку сопротивления. Он не мог. Просто не мог. Его бы никто не услышал, конечно не услышал. Как и тогда, много лет назад.       Пружины скрипнули, младший почувствовал чьи-то пальцы, зарывшиеся в мех на его щеке, принуждающие повернув голову. На мгновенье его будто обожгли раскалённым кипятком, когда на губах запечатлели смазанный настойчивый поцелуй. Чужая чёлка уткнулась в лоб, смешавишись с редким, липким от ужаса мехом младшего. Его губы сминали, слишком крепко держа под челюсть, безжалостно, наплевав на какую-либо взаимность.       Губы чувствовались кипятком на его собственных, однако самого мультяшку бросало в ледяную дрожь, он крепко сожмурился, чувствуя себя мерзко — будто его облили помоями. На глазах у Вакока выступили крошечные слезинки, откликающиеся в сердце всепоглощающим ужасом и отвращением. Голова пошла кругом, это было до безумия неправильно, тошнотворно неправильно; хотелось потерять сознание, только чтобы никогда не чувствовать это вновь.       Младший крепко прижал уши к голове, хвост прилип к бедру — чисто инстинктивно он пытался сжаться в крошечный клубочек, защититься от всего того ужаса, что творился. Поцелуи не должны быть такими, нет, только не так!.. Они должны быть глубоко душевными, чем-то чувственным и нежным. А от этого поцелуя Вакок лишь ощутил себя до омерзения грязным, использованным, словно тот был какой-то вещью без права на голос.       Ему хотелось тут же вытереть этот отвратный контакт, забыть навсегда, о том, что Як когда-либо касался его так, однако что-то остановило Вакока. Ну конечно, конечно это был чёртов страх. Страх давать отпор. Горький опыт уже научил его, что сопротивление приносит лишь нежелательную боль и страдания. Эти угрозы и хлёсткие шлепки по лицу, оставшиеся в далёком прошлом, звенели в его голове, закладывали горло от слёз.       От него наконец-то отстранились, зависнув на пару мгновений прямо перед его мордочкой, уткнувшейся в подушку. Вакок даже мог чувствовать на лице это слегка хриплое дыхание, обжигающее его нос.       И тут что-то пошло не так. Определённо не так, ибо Вакок вдруг резко уловил тот самый запах, коиго вовсе не ожидал в этой ситуации. Знакомый до одури, — тот что он ни за что не перепутал бы… запах травки?.. Да и была это чья-то уж слишком длинная чёлка?..       Вакок даже помнил, как шутя запускал в неё пальцы, когда та так и наровила попасть ему лицо, испортив весь романтический момент. Мозг иррационально сложил столь простой паззл — то, во что он отказывался верить до последнего рваного вздоха. Вакок внутренне содрогнулся, подавив всхлип, вызванный ужасом очевидного.       Нет… просто НЕТ! Быть такого не может…       Это Якок. Да?.. Это чёрт возьми Якок! Неверие захлестнуло мысли, спутало всё в один момент, словно подменив воспоминания. Якок просто взял и перепугал его до чёртиков!       Вакок даже не знал, стало ли ему легче от того, что Якок вдруг резко заявился к нему домой посреди ночи, а затем залез в его кровать, столь настойчиво поцеловав. Это было по меньшей мере странно, а по большой — очень даже крипово. После рассказа о его травме… неужели Якок действительно подумал, что это «нападение» будет уместно?..       Как же это было глупо. Как же безрассудно.       Однако не успел Вакок закончить мысленную тираду, как одеяло вдруг резко стянули, оголив тело полностью. Неприязненный холод тут же насильно забрал всё сковывающее тепло и всего на мгновенье Вакок вздрогнул; дрожь пробила насквозь, однако он успел крепко стиснуть зубы, почти до скрипа, заставив себя замереть. Неподвижно. Только так и надо.       Острое, вопиющее чувство беззащитности прокралось в голову, стянуло тисками итак разболевшийся воспалённым разум. Теперь его тело не защищал тонкий, но такой обнадёживающий слой одеяла — теперь не было ничего, что могло бы препятствовать. Эта эфимерная дымка облегчения рассеялась, на замену пришёл всё тот же колючий страх, нарастающий с каждой секундой. Колючий как и холод, омывающий его с ног до головы.       Это ведь был просто его Якок-..       Руки старшего жадно исследовали его тело, ощупывали каждый сантиметр, пробуя, смакуя, будто в первый раз. Лихорадочные голодные лапанья осыпали его пухлые бёдра, словно мертвецки холодные поцелуи. Это больше не были те глубоко обожающие, любящие касания. Не было в них трепета, не было нежности. Не было решительно ничего из того, что знал и любил Вакок. Младший и не заметил, как крепко он свёл собственные лапы в защите, почти до судороги.       Его смоляной мех топорщился, вставал дыбом под чужими прикосновениями. Мультяшка иррационально сжался, скривив линию губ, пытаясь сдержать слёзы, в опастной близости подкатившие к глазам. Эта настойчивость ярко всплыла белым расплывчатым силуэтом перед глазами Вакока, — образ Якока мгновенно сменился тем ужасающим до дрожи моментом, когда Як…       Нет. Это ведь было не так. Что бы не твердило его травмированное восприятие, это не был Як, Якок был другой, он никогда бы так не поступил, он любил его, действительно любил, в отличие от него… правда ведь?..       -...так какого чёрта он всё ещё...- — Ох-х… всё хорошо, почему ты весь дрожишь?..       Прошелестел хриплый, щемяще заботливый, почти сбивчивый шёпот — какого-то чёрта прямо над ним. Обманчиво заботливый. Слишком знакомый. Вакок судорожно, почти панически соображал, было ли это игрой разума или… нет, только не так.       В голову навязчиво ударил полустёртый больной образ Яка, уверяющего его, что всё будет хорошо, что он любит его и никогда не сделает больно. А руки его тем временем касались младшего брата там, где он не хотел, губы вели дорожку по щеке вниз к шее. Тогда Вакок не понимал ничего, его невинный разум блокировал какую-либо жестокость обращённую к нему от того, кто был его старшим братом, того, кто заботился о нём.       Это било. Било в точности по всем триггерам, по всем больным точкам, искажая действительность, смешивая с травмирующими обрывками воспоминаний. Вакок не хотел, не хотел ничего из всего того, что происходило сейчас. И всё же ничего не мог сделать.       Его не держали, нет, его не принуждал никто, правда ведь?.. Почему тогда он ничего не мог сделать?..       Над ним нависли, словно дикий зверь над добычей, до ужаса хищно и первобытно. Он чувствовал свой хвост в чужой ладони, поглаживающей, почти ласково, а затем оттягивающей от бедра, куда-то в сторону, всего на мгновенье остановившись, прежде чем разжать мягкость его меха. Всё происходило быстро. Слишком быстро.       Вакок почувствовал как задыхается — как кружится голова, когда следом его лапы с усилием развели в стороны, вопреки судороге, которая крепко свела их вместе. Морозящий до ужаса холод осел на щеках Вакока, скатившись со лба, убивая в нём всё, в чём он был уверен до сего момента. Как и тогда. Как и чёрт возьми, столько лет назад.       -..Боится?!..       Чужие липкие от слюны пальцы, растягивающие его изнутри, казались до омерзения неподходящими. Ощущались до одури холодными, ужасно болезненными, заставляя щёки Вакока, как и подушка, в которую он отчаянно тыкался носом — насквозь промокнуть от слёз. Вакок беззвучно рыдал, чувствуя, как с каждой секундой что-то внутри него надламывается. Он был узким, слишком напуганным и совершенно не получающим никакого удовольствия, чтобы быть готовым к подобного рода контакту.       Якока как кажется это не заботило, он настойчиво пытался расслабить младшего брата, погладив его по макушке, где-то меж ушей, тормоша изрядно помятый мех. Это не помогало. Как чёрт возьми он не понимал, что это не могло помочь?.. Он вёл себя с ним так… заботливо и грубо одновременно?.. Зачем?!..       Его пушистые бёдра мягко, но настойчиво притянули ближе — уже обеими руками. Из-за онемения вызванного тянучей болью, Вакок даже и не заметил, как пальцы исчезли, сменившись чем-то надавливающим, чем-то до одури обжигающим и… ох боже, большим.       Вдруг Вакока осенило, когда в полубессознательном состоянии до него наконец-то дошло ужасающее осознание. Сердце рухнуло вниз. Глаза Вакока широко распахнулись, он поднял голову, но не успел он что-либо сделать, когда на его затылок надавили, вжимая морду в подушку, вызывая глубокий ужас.       Только не это..! ПОЖАЛУЙСТА!-..       Резкая боль пронзила, заставив Вакока пошатнуться, вызвав на глазах крупные бисерины слёз. Острая боль прожгла внутренности насквозь, словно клеймо, мультяшка едва ли не заскулил, прокусив губу до чернил. Это чувствовалось как нож в спину, пронизывающий в самое сердце. Ничем иным, чем безжалостным предательством это назвать ну просто нельзя было. — Вот так…~       Прошептал Якок полным елейной довольности голосом. Его тошнило. Вакок мог лишь чувствовать горячее частое дыхание на собственном ухе, жмурясь от слёз, всхлипывая от недостатка воздуха, будучи вжатым в подушку. Полустёртыми сожжёнными в памяти обрывками, его голову наполняли те ужасные моменты, Як точно также вжал его в землю тогда, точно также грубо вошёл, шепча омерзительные вещи о его теле.       Сердце Вакока бешено билось в груди, словно стремясь пробить грудную клетку, сбежать — точно также как он в глубине души. Горячая пульсация и переполненность ощущались настоящей мукой. Он не желал этого, не сейчас, не в такой ситуации. Почему Якок делал это?.. Чем младший заслужил подобное наказание, извращённую игру на его ломанном больном восприятии?..       Без предупреждения, не дав Вакоку даже свыкнуться, старший вдруг начал двигаться. Напористые, грубые толчки чувствовались жгучей болью, заставляя Вакока сотрястись от рыданий. Рыданий, которых уже вовсе и не замечал Якок, увлечённый столь затягивающим процессом. Особенно хорошо от металлических стен отрекошечивались приглушённые тяжёлые шлепки, вперемешку с хныканьем младшего и скрипом кровати, изрядно изъеденной временем.       Он ненавидел этот звук. Уже презирал до глубины души. Вакок помнил как ещё долго, после случившегося много лет назад, он не мог вывести из своей головы то, что слышал в тот момент — этот псевдо-любящий шёпот и шлепки о его беззащитное тело.       Это не мог быть Якок. Всё указывало на то, что это был он, но Вакок просто не мог заставить себя поверить в то, что кто-то столь близкий и любимый его сердцу делает с его «спящим» телом столь ужасные вещи, даже после всего того, что он узнал о его ситуации. Это чувствовалось словно плевок. Плевок, который Вакок проглотил против собственной воли.       Боль в нижней части тела затмила прочие; когда Якок наклонился, младший почувствовал лишь слабую ноющую боль на собственном ухе, вдруг оттянутом вверх. Старший кусал сильнее, удваивая силу с каждым рваным толчком, пока зубы не отпечатались на помятом мехе, проредившемся от капель чернил, собирающихся жемчугом возле укуса. — Мх-х… д-да… именно т-так…~       Приглушённо прорычал Якок сквозь зубы, вжимаясь с каждым твёрдым уверенным толчком, вгоняя клыки и член, всё глубже и глубже, причиняя нестерпимую боль. У Вакока голова шла кругом, взгляд размыливался от слёз, стена перед глазами буквально плыла, становясь месивом из чёрного. Несмотря на то, что вокруг уже было достаточно темно, Вакок с уверенностью мог сказать, что у него темнело перед глазами, искры сыпались — ему хотелось потерять сознание.       В голове на репите, набивая оскомину, звучали пронзительно собственные душераздирающие крики, в то время как рот его издавал лишь приглушённое хныканье, такое незначительное, такое жалкое. Он чувствовал себя ужасно, до чего же он был жалок. То что пришло следом за ужасом, было самым настоящим отчаяньем, которое убивало изнутри.        За что ему это всё?.. Почему Якок делает ему больно?..       Вакок чувствовал, как его собственная твёрдость тёрлась о шероховатую простыну, с каждым настойчивым шлепком бёдер. Это было тошнотворно, болезненно и совершенно нежеланно. Он не хотел. Это было неправильно. Это не значило, что ему нравилось. На последнем издыхании меньше всего ему хотелось пытаться оправдывать себя. Наоборот, ему стало казаться, словно это он виноват — может вся эта ситуация была одной большой местью судьбы за то, кем он являлся?..       Да, это было вынужденно, до одури болезненно, но… Вакок позволял ему. Любить же ведь значит позволять?.. То ли это понятие, не подменяет ли он его? Он не против, это ведь совершенно точно не потому что ему страшно, чтобы издать хотя бы писк, воспротивиться? Да? Он не может быть жертвой, если ему понравится, правда? Так какого чёрта ему не нравится???..       Якок скользнул ниже, оставив саднящее от боли искусанное ухо. Его щёку осыпали приторными, тошнотворно-омерзительными поцелуями, в сути своей они были успокаивающие, но у Вакока душа лежала не на том месте, чтобы воспринимать их иначе. Якок заботливо сцеловал слезу, скатившуюся на пушистую, изрядно помятую щёку, следом уткнувшись носом. Его частое отрывистое дыхание обжигало щёку, оставляло неприятный холодящий остаток, как и вес его тела на нём.       Вопреки, Вакок не ощущал от поцелуев привычного трепетного тепла, поселяющегося где-то в глубине души, заставляющего чувствовать себя живым. Нет. Всё было как раз наоборот. Он чувствовал себя мёртвым, глубоко истощённым эмоционально и физически. Всё внутри болело, воротило от противной переполненности, этих разрывающих с каждым разом что-то изнутри толчков, вгоняющих в тремор.       Не было в его полуоткрытых глазницах ничего кроме глубокого разочарования, ужасающего безразличия, пока его вторую щёку продолжали столь жестоко вжимать в подушку, а кровать сотрясалась от толчков. Не хотелось уже даже кричать. Хотелось просто пережить это уже наконец. А потом забыть. Забыть как чёртов кошмар, который точно никогда не станет явью. Хотелось встать с утра, тепло обнять Якока, который непременно заверит его, что всё будет хорошо.       Но теперь? Теперь нет. Вакок больше никогда сможет полностью доверять ему полностью, сколько бы тёплых слов он не сказал, сколько бы объятий не подарил. Это было подло, это было слишком жестоко по отношению к нему.       Вакок любил его, бескомпромисно, со всей самоотдачей, какую только мог дать. Он искренне считал его защитником, действительно хорошей личностью во всём том пиздеце, что вечно происходит вокруг. И сейчас всё что он знал — резко рассыпалось в осколки, прямо в его руках, вонзаясь, причиняя нестерпимую боль. Он устал быть преданным кем-то кому доверял, как же он устал.       Жгучесть переполнила внутренности, почти разрывая, когда Якок вдруг резко замер поверх него. Толчок поразил его в последний раз, прежде чем часто дыша, Якок не обмяк. У мультяшки не осталось нервов, чтобы реагировать на это, он лишь сожмурился, сжав зубами подушку, чувствуя как у него во рту пересохло. Вакок беззвучно плакал — слёзы тихо скатывались по его щекам, пока он чувствовал себя ужасно грязным, использованным. — Тише… теперь всё хорошо… не плачь…       Прошептал старший заботливо, крепко целуя брата в пропитанную от слёз щёку, заглядывая со странной тоской в измученные, слегка покрасневшие угольные глаза. В глазах этих был полностью убит весь тот живой блеск, что делал Вакока Вакоком, даже синева вкрапленок едва ли проглядывалась, когда на него посмотрели в ответ. Он был весь измучен — с ног до головы его взмокревший от пота мех спутался, торчал клоками в разные стороны.       Вакок почувствовал до дрожи ужасающую боль, когда Якок осторожно выскользнул из него. Его тело передёрнула жгучая боль. Это было мучительно, — затмивало настолько, что Вакок не смог заметить, что по внутренней стороне его бедра скотилось несколько горячих мутных капель, мгновенно впитавшихся в простыню. Мультяшка просто потерял чувствительность в какой-то момент.       Якок сжал его в объятиях, успокаивающе поглаживая по спине, притянул к себе — так привычно, так тепло, как делал множество раз до этого. Но сжимая его в ответ, Вакок не чувствовал ничего, кроме крайнего отчаянья, задыхаясь и выплакивая последние остатки слёз в его ключицу. Он до сих пор не мог поверить в то, что именно его Якок поступил с ним так.       Внутри нарастала злоба на всю эту чёртову ситуацию, злоба разбавленная крайним отчаяньем и нехваткой воздуха, отчего у Вакока кругом шла голова. Истерика закладывала лёгкие, когда от бессилия, Вакок начал бить, царапать и пинать брата, задыхаясь от душевной и физической боли, которая изжигала его изнутри. Отчаянный скулёж был душераздирающим, он вымещал всю злобу на Якоке, но от этого не становилось легче. И никогда не станет, сколько бы раз он не ударил. — Прости меня…       Прошептал Якок одними лишь губами, прижимая Вакока к себе, отчего его тело одеревенело, не в силах даже подтянуть лапы к себе. Сердце бешено колотилось, взгляд переполненный слезами безумно метался, пока Вакок не закрыл глаза, сожмурившись. Его мордочка уткнулась в мех Якока, пропитывая слезами насквозь, он вцепился когтями в плечи старшего брата, тяжело дыша.       Почему ты извиняешься теперь... почему?..       Несмотря на острую саднящую боль, Вакок бесконтрольно дрожал — две травмы за одну жизнь было слишком огромным ударом по его психике, это было больно… слишком больно. Якок предал его именно в тот самый момент, когда он был наиболее уязвим, наиболее подвержен. А теперь он просто брал и извинялся. За что ему это?.. Просто за что?..       Вакок дрожал от нервного перенапряжения, содрогаясь в его объятиях. Всё внутри него, столь тчательно заклеивающееся пластырями эти года, вновь разбилось вдребезги. У Вакока больше не было сил, чтобы вновь склеить это. И теперь… теперь у него не осталось ничего, кроме как рыдать на обломках того, что как он думал являлось его жизнью.