***
— Я должен нести ответственность за предрассудки? Бред какой-то, — подаёт голос парень лет пятнадцати-шестнадцати, стараясь не отвлекаться от своих заметок в старой, местами потрёпанной временем, тетрадке. — Это всё в прошлом. Почему кому-то так нравится рыться в чужом грязном белье? — В прошлом или нет, но ты виноват, Зандик, — мужчина в тёмном костюме подходит к нему, вырывая из рук тетрадку. — Опять? Мы вроде это обсуждали. Тебе нужно сосредоточиться на репетициях и обучении, а не на каких-то заумных формулах. — А если меня не интересует обучение и репетиции? Что, если я хочу заниматься чем-то другим в жизни? Музыка — не моё. Это никогда не было моим настоящим хобби. Мне его навязали родители, которым, видимо, абсолютно плевать на моё будущее. Он забирает тетрадь обратно, закрывая и убирая в ящик невысокого стола. Как же раздражает… Почему каждый в этом театре пытается навязать ему любовь к искусству? Неужто они не понимают, что этим разжигают пламя ненависти ещё больше? Его окружают одни идиоты, повёрнутые на своих идеалах в музыке. Но Зандик не такой — он человек науки, а не пустых песен и плясок. — Не будь столь категоричен к своим родителям. Они стараются для тебя. Знаешь ли, не каждому может попасться «золотой билет», чтобы выступать здесь. Тебе же он был уготован ещё с детства. Ты это доказал своей старательностью и склонностью к быстрому обучению. Многие люди нашли здесь своё будущее, так почему же ты станешь исключением? — он присаживается напротив Зандика, кратко взглянув в холодные, красные глаза. — Этот театр — твоё место в жизни. А эти все записки, вот куда они тебя приведут? Будешь работать каким-нибудь лаборантом и всё. Вот и весь твой карьерный рост. Или думаешь, что стать великим учёным можно по мановению руки? — Ваши слова чем-то похожи на его, — задумчиво ответив Зандик отводит взгляд в сторону. Почему они вообще начали эту тему? Он ничего нового не услышал. Да и всё это больше похоже на секту, чем на адекватное место для развития своих творческих навыков, как когда-то говорили в школе искусств. — И нет, я не думаю, что меня ждало бы какое-то «великое» будущее. Мне было бы достаточно того, что я уже занимаюсь любимым делом. — Ты ещё слишком юн. Повзрослеешь и осознаешь, что выбор родителей был правильным, — мужчина тут же решает сделать акцент на предыдущих словах своего ученика. — Его? Ты про Панталоне? — Я просил не произносить его имя при мне. Разве это так тяжело? Одно лишь упоминание о старом друге заставляло Зандика невольно напрягаться до скрипа зубов. Этот человек никогда его не понимал и не поймёт. Он, как и все здесь, были преданы своим фальшивым идеалам, ради которых порой были готовы сотворить страшные вещи. Но, увы, Зандик был не лучше — гораздо хуже. Что уж говорить, когда в той же школе его систематически избегали, а учителя редко доверяли хоть что-то. —Из-за него и того случая идут все эти слухи. И ты знаешь, что это влияет на репутацию театра, — он говорил так, будто думал, что ему не всё равно. — Почему бы не попытаться это разрешить? — Мы не друзья, чтобы мирно решать проблемы. Я поклялся сам себе, что никогда больше сознательно не встречусь с ним. Нам не о чем говорить. А тот случай — его вина. Пусть теперь не клевещет. — Ты очень упёртый, Зандик. Такой сложный характер никому не придётся по душе. — Меня всё устраивает, — безэмоционально заявив он поднимается с кресла и уходит. — Закроем эту тему. — Когда-нибудь он поймёт, — тяжело выдыхая говорит наставник. Так, сразу и не вспомнишь, сколько он пытается убедить Зандика принять то, что для него делается. Он знает его родителей — это не самые плохие люди, успевшие стать достоянием этого театра, как и их бабушки и дедушки. Да, в каком-то смысле это была династийная семья, передающая свои интересы будущим поколениям, вполне ожидаемо, что рано или поздно появится кто-то, кто решит прервать эту цепочку талантов. Подойдя к ящику и доставая оттуда тетрадь, он решает чуть досконально просмотреть все записи. Здесь было много вклеенных листов, какие-то из них в пятнах от жира, чая, а где-то даже кровь. Неужто Зандику так дороги эти записи из средней школы, до того как его перевели в школу искусств, всячески перекрывая доступ к другому образованию. Пролистнув ещё несколько страниц, мужчина замечает какие-то серьезные химические и математические формулы, а также несколько надписей на полях, которые были как напоминание, учитывая, что на каждом листе проставлены даты. «Никогда бы не полумал, что смогу написать что-то такое. Спасибо Лоне за то, что помог мне разобраться с этим» И ещё небольшая подпись внизу; «Он очень одаренный, жаль что выбрал не тот путь» — Хм, Зандик всегда говорил, что Панталоне озабочен только творчеством. Но, видимо, у него было достаточно познаний и в точных науках, раз уж он так восторгается этим и лично учился решению более сложных уравнений. «Интересно, мне удастся убедить его стать кем-то более значимым чем пианистом? Он очень умён, но почему не хочет направить это в другое русло?» Записи очень давние, но даже в них прослеживается эта детская наивность и вера в то, что он может изменить чужие желания. Панталоне был правда близким другом для Зандика. Настолько, что последний крайне чувствительно относился к его будущему. Только, судя по всему, они оба принижали качества рисуя друг другу иную судьбу, которой они якобы должны были следовать. Ещё несколько страниц проскакивают под мозолистыми пальцами, пока он не натыкается на несколько листов полностью заляпанных засохшими пятнами крови. «Хватит! Хватит стоять у меня на пути!» «Почему ты всё никак не успокоишься?!» «Прекрати!»***
Зандик задумчиво проходит по просторному, пустому коридору, стены которого увешаны многочисленными картинами знаменитостей этого театра. Такое впечатление, будто бы по какому-то дворцу ходят. Тут даже портреты чуть ли не от пола до потолка. Столько вычурности и напыщенности… И это сюда так стремился Панталоне? Ради чего? Чтобы красоваться на одной из таких стен. Да это скорее смех вызывает нежели гордость. — Кого я вижу, — говорит невысокая девушка сидя на подоконнике, пока её глаза были закрыты кружевной тканью — отличительным аксессуаром. — Решил прогуляться перед очередной репетицией? — Просто иду к выходу. А что? — останавливаясь Зандик смотрит на юную певицу равнодушным взглядом. — Ты-то что здесь делаешь? Разве место восходящей звезды оперного театра не на сцене? — Завидуешь? — ухмыляется Коломбина резко соскакивая на пол. — Было бы чему. — Есть чему, — взяв чужую ладонь в руку она мирно, медленно шагает вперед, словно куда-то его ведёт. — Ты завидуешь всем этим людям и мне. — С чего бы? — непонимающе интересуется Зандик. С чего бы он стал завидовать картинам, которые сам считает позором этого театра? Да, Коломбина любит говорить загадками, но это было сейчас явно лишним. — Все мы находимся здесь по собственному желанию. Для тебя же театр — персональная тюрьма — твой персональный Ад. И ты не можешь этого отрицать. А знаешь почему люди попадают туда? — За прегрешения. Ты решила мне рассказать о назначении Ада? Спасибо, но я в этом не нуждаюсь, — да и в само чистилище Зандик никогда не верил. Он в принципе был далёк от веры в такие вещи, больше предпочитая глумиться над их абсурдностью и тем, как некоторые возводят религиозные книги в абсолют. — Ты мыслишь в правильном направлении, но тебе не хватает ума, чтобы продолжить. Какой грех ты мог совершить, чтобы угодить в Ад? — Коломбина останавливается возле одной из картин внимательно глядя на друга. — Зависть, — кратко отвечает Зандик. Ответ был и без того весьма очевидный. — Раз уж речь зашла об этом. Может быть в чём-то она права. Зависть погубила его дружбу и породила это место, где он лишён свободы выбора. Все вокруг него дышат свободой и желанием творить. А что остаётся ему? Лишь наблюдать со стороны ни чувствуя ничего кроме откровенного презрения. — Можешь записать пару очков в свою пользу. Да и соображать ты умеешь. Не хочешь иногда. Так что, глупо ли отрицать очевидное, Зандик? Ты попал по адресу. Другой вопрос: что ты будешь делать дальше? Служить Аду не каждый грешник горазд, — Коломбина гордо смотрит на него, будто бы на своего студента. Уж кому-кому, а ей о нём было известно многое — особенно по слухам извне. — Не знаю. Я не задумывался об этом. — Есть ли у тебя сейчас другой путь? — улыбка с её лица не исчезает. Она явно жаждет получить от него один-единственный ответ. — Сейчас? Нет, вряд-ли, — Зандик пытается хорошенько обдумать каждую возможную мысль молодой певицы, но ничего достойного в голову не приходит. — Что ж, в таком случае, я оставлю тебя наедине с этими вопросами. Как только найдешь ответ — скажи. Она не торопясь скрывается за углом, оставляя его всё хорошенько обдумать. Честно, никаких наводящих мыслей не было. Может он и сам не любил задаваться этим вопросом. Но, зная Коломбину, та никогда не задаёт их просто так. Это то, к чему Зандик должен прийти самостоятельно, чтобы знать своё место в этой «преисподней». Взгляд падает на картину с его нынешним преподавателем — владельцем этого театра. Человека, чьи действия и слова всегда казались призывом, а не просьбой. Он делал всё, чтобы новенькие прониклись атмосферой этого места, будто бы занимаясь какой-то религиозной пропагандой. — «Театр «Intermezzo» — рай в мире оперного искусства», — слово в слово повторяет Зандик фразу, сказанную когда-то наставником. — Возможно, именно поэтому Коломбина сравнила моё пребывание здесь с пристанищем грешников. Им не рады в раю также, как и мне не рады здесь. И чем дольше я буду прогибаться под ними, тем больше страданий получу. Ох, боже, Зандик, откуда столько философии о том, о чём ты едва-ли смыслишь? Он отвлекается от этих размышлений собираясь уйти и замечая, что это была последняя картина. Да, следом ещё одно пустое место и поворот в сторону двери. Пустое место — будущий владелец после ухода старого. Да уж, на один убогий портрет больше. Как «прекрасно». Проведя ладонью по шершавой стене он вдруг останавливается. Вот оно! То, что должно было стать ответом — выводом всех этих размышлений! Служить Раю будучи грешником — самый ожидаемый исход и все здесь работающие это знают. Но, что если Рай будет служить грешнику? Сможет ли Зандик добиться признания будучи во главе этого места? Сможет ли изменить свою и без того паршивую судьбу?