Ракурс

Путница была из тех, кто не помнил своего прошлого. Она жила настоящим, видя в далёком свету мифическое будущее. Или… всё же была одна деталь? Да, она точно была когда-то, когда путница сама была ещё готова цепляться за ускользающее, словно песок сквозь пальцы, время и пытаться что-то предпринять. И было ещё что-то, где-то под всем этим песком и бесконечными грёзами о невозвратном величии. Была вечность. Что-то такое постоянное и неизменное, что сохранилось и на сотни лет вперёд, и на века назад. Миг совершенства, запечатлённый в бескрайней тягучей материи, что звалось пространством. Это и есть её незабытый лик, к которому тот же час тянула свои израненные, красные от неподобающего спектра и тёплые от застоявшегося света звёзд под бессмертной кожей, руки. Путница ушла в иной мир пытать счастье, не будучи принятой никем, как рисовало её собственное знание. *** Свет её молнии померк, гром обратился тишиной, и путь вновь затерялся в просторах времени и места. Путница тот же миг прикрывала потускневшие очи из чистого материала чьих-то неоправданных надежд. Как звали её? Какова её конечная цель, к которой можно было бы строить свой извечный путь во тьме сумрака убитой эрозией, проклятьем всего долгого, но не вечного, жизни? Зачем ей искать свет? Зачем ей собирать чужие лица из полос статичной тьмы, если память канет вслед за идущим, точно преступник на эшафот, мгновением? Зачем ей отделять свои действия — всего-то какие-то мимолётные мелкие движения, ничтожно мало влияющие на смену общего положения, — желания от случайностей, что равняются той же самой безрезультатной моторике? *** Где её сердце? Где его стук, отбивающийся потаённым страхом, вскрытым наружу волнением или сладостной жизненной силой? Где её кровь, исчерпанная небесным ковшом по простору бескрайних пустот? Той самой, что шла на сопутствие далёким странникам. Кто её носит сейчас? Был ли кто-то, кто делил вместе с путницей одну кровную линию, один набор генетического материала, полученный от одних родителей? Где… её собственная жизнь в этом мраке? Быть может, она точно там же, где и померкла последняя искра электрического разряда? *** Она просит не явится к ней иллюзией во сне. Но иллюзия — это только одна наивная форма из всех её воплощений для путницы. Путница искала свой дом, живя неуловимым настоящим, — и прошлое мутными осколками летящих мимо фотонов старалось направить её на дорогу, которой хоть и не было видно конца, но даже те миллиметры, которые освещались их светом, стоили всего пройденного пути. Пути, на котором остались неразрешённые вопросы; на котором было достаточно надежды, чтобы задаться ими. Зачем молнии светить, если у неё нет глаз, что увидеть свой быстротечный, сказочно красивый импульс, разверзающий небо? Зачем грому шуметь, если у него нет слуха, чтобы понимать, о чём он оповещает окружающее его пространство? И, в конце концов… зачем путнице идти, если её дом — просто ещё одно отдельно взятое измерение в трёх осях, как и всё монотонное место, неизменно поглощающее собой всё возможное внимание? *** Словно молния, знакомое лицо является где-то в эфемерном конце, что стал таковым с самым появлением неразличимых тех черт. Сквозь спутанность и дрёму, сознание придумало себе цель. Это не было какое-то развлечение для него — это был его способ выжить. И она шла к ней, даже когда твёрдая материя под ногами растворилась, обмякла, став похожей на густую трясину, тянущей на самое дно. И в тот самый миг, когда рука коснулась фантомного силуэта ожившей, уподобившейся человеку, молнии… тишина перестала давить своей безмерной глубиной на лёгкие. *** Путница чувствует, что у неё есть глаза. Не те едва ли чувствительные к мимолётным фотонам очи, а настоящие, золотые, словно родные звёзды, глаза. Путница понимает, что у неё есть язык, воздух в лёгких и память звучания слов. Был ли то сон? Была ли то явь? Один лишь ответ: то была вечность, предначертанная ей появлением иллюзии. Эи, молния, воплотившаяся из смутного вчера, усмехается, приобнимая спутницу за плечи. Они знакомы столь давно, что, кажется, её облик — всего лишь фон подсознания, выведенный в прекрасную фигуру божества. — И как мне называть тебя теперь, путница? Её твёрдый голос звучит удивительно мягко. Эи должна была быть злой, рассерженной и отстранённой — такова цена их прошлому расставанию. — Моё имя потеряно где-то там, за пределами освещённого солнцем пути. Не найти мне его, — отвечает она, с накопившимся за, казалось, целые века, отчаянием ища принятие в чужих глазах. Молвит тихое, будто бы скованное: — Нет мне места в этом мире. — Люмин. Таковой ты будешь здесь, — зовёт Эи, среди мириад фальшивых звёзд выбирающая её одну. Настоящую, — Идём со мной. Мы создадим наше собственное место. Путница искала принятие. Люмин нашла поддержку.