А. С. Пушкин Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты.
19 мая 1712 года.
Дрожащие пальцы скользили по стеклу, медленно вырисовывая невидимые узоры. Саша с самого утра стоял у окна, внимательно рассматривая прибывших гостей. Провозглашение новой столицы – событие громкое, а потому неудивительно, что в Санкт-Петербурге собралось столько людей. – Волнуешься? – раздался властный голос Петра I, впрочем, не лишенный нежности при обращении к Саше. Петр подкрался со спины совсем незаметно, отчего Саша вздрогнул и резко развернулся. В глазах промелькнуло смятение: и как он не услышал характерного стука сапог? – В-волнуюсь? – немного замявшись, ответил Саша. Он сцепил руки в замок, скрывая легкую дрожь. – Нет, конечно, не волнуюсь. С минуту царь вдумчиво смотрел на Сашу – оценивал. А потом его губы дрогнули в мягкой улыбке. – Mon paradis, врать ты пока не умеешь. Уже высмотрел Москву? Щеки юноши зарделись от смущения. – Почему именно Москву? – Кто-то подозрительно много о нем спрашивал, – с каждым произнесенным словом уголки рта Петра Алексеевича поднимались все выше и выше. – Мне даже показалось, что этот кое-кто ждет встречи с Москвой больше, чем становления столицей. – Это не так! – встрепенулся Саша. – Просто я, похоже, единственный, кто не видел столицу России. А о нем столько рассказов... И он начал воодушевленно пересказывать истории, в которых Москву сравнивали с отважным богатырем. – Я сегодня даже заснуть не мог от нетерпения. Но Михаила Юрьевича все нет и нет... Вдруг он не приедет? В Сашиных глазах потух былой огонек надежды. Сам он как-то съежился, будто скрываясь от всего мира. – Mon paradis, – Петр присел, чтобы заглянуть в по-детски невинное лицо Саши, и ободряюще положил руку на плечо. – Михаил упрямый, но не из тех, кто будет бегать от тебя. Он может злиться сколько угодно, но это не отменит того, что столица теперь ты, Сашенька. – А он злится? – Немного, – неоднозначно ответил Петр. А затем его взгляд скользнул за Сашу. – Глянь-ка, а кто там приехал? За окном виднелась карета с гербом Москвы, из которой вышел он. Михаил Юрьевич Московский. И Господь Милосердный, он был гораздо прекраснее, чем описывали в книжках! Белобрысый, с ясными голубыми глазами, напоминавшими не то лед, о который можно порезаться, не то дорогие украшения Екатерины Алексеевны, привезенные из-за границы, Михаил истончал силу, характерную только истинной столице могущественного государства. Хмурая складка между бровями добавляла ему суровости, напоминавшей о многовековом опыте Москвы. А Саше вдруг подумалось, что он милый. Какая глупость! В голове, словно назойливые пчелы, роились тысячи вопросов, которыми ему хотелось засыпать долгожданного гостя. Но Михаил смотрел на Сашу отчужденно, даже с некоторым пренебрежением. – Боже, не надо ничего спрашивать, Питер. Мне хватило статуса няньки на следующие, как минимум, сто лет. Если Санкт-Петербург появился еще в 1703 году, то Питер зародился именно сейчас. Этот день стал не просто провозглашением столицы. Этот день стал началом истории. Их истории.В томленьях грусти безнадежной, В тревогах шумной суеты, Звучал мне долго голос нежный И снились милые черты.
Июнь 1860 года.
Александр мчался через парк, прижимая к груди письмо, полученное от Михаила, и бегло оглядывался вокруг. Завывал ветер, сдувая песок с тропинки. Камушки отскакивали от модных ботинок. Аккуратный костюм Александра смотрелся комично с его взволнованно-растерянным лицом, выдающим истинные переживания. Михаил редко писал любовные письма. Особенно такие: присыпанные сахарными глупостями. Саша от нетерпения прикусывал губы, раскрывая письмо в свете камина. «Mon cher Alexandre». Первая строчка подняла вихрь бабочек в животе, заставляя столицу Великой державы краснеть от совершенно невинного обращения. Крупными буквами Московский завуалировал свое послание: он ждал его в Александровском парке для «обсуждения грядущих реформ». Ах, какой же Александр романтик! Всего одно письмо столь сильно взбудоражило его душу. Сентиментальный глупец! Сердце ушло в пятки, когда Александр не застал Михаила в условленном месте. Из-за волнения перепутал время? Нет, быть того не может. Саша остановился, надеясь перевести дыхание, но кто-то резко схватил его за локоть и развернул, прижав спиной к дереву. Александр вскрикнул от неожиданности, но успокоился, когда столкнулся нос к носу с Мишей. Тот смотрел на него задорно, с легким прищуром, будто подталкивая к исполнению тайных желаний. И откуда он только мог знать, как сильно Романову хотелось поцеловать его, зарывшись пальцами в золотые волосы? И все же они выбрали не самое подходящее место, чтобы предаться чувствам: Белая башня находилась буквально в двадцати аршинах. – А если придворный художник увидит? – шепотом спросил Саша, чувствуя на своих губах учащенное дыхание Михаила. – Тогда я с превеликим удовольствием разрешу ему списать с нашей натуры картину. – Московский! – воскликнул Александр и тут же зажал себе рот рукой. А вдруг услышат? Щеки раскраснелись пуще прежнего. – Александр, ты совсем растерял былую сдержанность. – Да ты!.. Ты!.. – Qu'est-ce qui t'a tant irrité, cher Alexandre? – послышался смешок. Саша испытывал вовсе не злость. И Михаил это знал: он дразнил его своими высказываниями, потому что это нравилось им обоим. Александр, вспылив, потянул возлюбленного на себя, заставляя потерять равновесие. Теперь уже Михаил оказался прижатым к дереву. Руки невольно дрогнули, стоило Александру нависнуть над ним. Ухмылка соскользнула с лица, сменившись минутной тревогой. – Извини. Не больно ударился? – забеспокоился Александр, ослабив хватку на плечах Михаила. – Все в порядке? – Да, – сипло выговорил он. – Точно?.. – Александр запнулся под красноречивым взглядом Московского. – Ты хочешь это обсудить? – Нет. – Хорошо, – промямлил он. – J'attendrai. Миша притянул Сашу за шею, заключив в объятия. Он оставил легкий поцелуй в уголке рта, а затем настойчиво впился в губы, словно норовя сорвать последний куш. Сперва Александр отвечал несмело, но вскоре и его захлестнула такая страсть, что он еле переводил дыхание, не желая отрываться от любимых губ. Михаил медленно погладил шею Александра, предупреждая о своем намерении отстраниться. – Софья Григорьевна идет, – пояснил он, прервав поцелуй, от которого уже зудели губы. – Где? Саша оглянулся на Белую башню, из которой выскочила радостная Софья. Видимо, художник уже закончил с ее портретом. Миша взял Романова за руку, уводя вглубь парка. Так они скроются за многочисленными деревьями, и никто не сможет им помешать. Александр устремил взор в небо, улыбаясь глупой мысли: «Только от неба ничего не скрыть. И от Бога». А потом он встретился с голубыми глазами Михаила и смотрел так проникновенно, словно разгадывая величайшую тайну всех времен. И он разгадал. – Миш, твои глаза такие чистые. Они напоминают мне небо. Безграничное и свободное. Михаил замер, пораженный подобным откровением. Была ли в словах Саши правда или это просто бред влюбленного человека? Михаил никогда не был свободен. Он – раб. И он же – государь. И в этой позолоченной клетке, испачканной кровью и грязью, он по доброй воле. Мысли спутались; в горле застрял вязкий ком лжи. И все равно Миша позволил мечтательным словам слететь с языка: – Вот бы оно всегда было безоблачным. И если Александр в глубине души еще хранил надежду на это, то Михаил – нет. Потому что история циклична. В ней нет победителей и проигравших. А только одно сплошное противоречие, из раза в раз напоминающее о жгучих шрамах на спине.Шли годы. Бурь порыв мятежный Рассеял прежние мечты, И я забыл твой голос нежный, Твои небесные черты.
17 октября 1905 года.
Темно. В руках Михаила – спичка и то незажженная. В душе поселились терзания, а вокруг – угнетающая тишина. Только из открытого окна доносились отчаянные завывания ветра. В комнату подступила вечерняя прохлада, а Московский чувствовал себя так, словно вот-вот задохнется. Послышался противный скрип двери. Полоса тусклого света проскочила в комнату, разделяя ее на две части: мрачную и еще более мрачную. – Не хочешь зажечь свечу? – раздался знакомый голос, вызывая в сердце ледяную боль. Дверь захлопнулась, позволяя темноте вновь поглотить пространство. Миша молчал, разглядывая силуэт некогда близкого человека. – Нет так нет, – небрежно бросил Александр, делая шаг вперед. Казалось, тьма надвигалась на Московского. – Все еще боишься огня? Кричать об экономических уступках и политической свободе тебе не страшно, а от огня шарахаешься? – он рассмеялся, да так безжалостно, что по коже пробежали мурашки. – Вздор! Твои действия вынудили императора подписать это треклятый манифест! Александр приблизился к Мише почти вплотную и взял за подбородок, вынуждая столкнуться взглядами. И робеть. – Мои действия?! – вскинулся он, откидывая руку Романова резким движением. Прежний Саша никогда не прикасался к нему так грубо. – А что сделал ты, Саш? Ты об этом не думал? – Господи, помилуй меня от этих глупостей! – Сто человек! Саша! Сто! Неужели тебе плевать на их жизни? Это твой народ! – Я защищаю империю от изменников! Разве это не обязанность столицы? – Обязанность столицы – в укреплении, а не разрушении! – И это говоришь мне ты? А как же Святогор, Василиса, Камалия?.. Список огромен. Мне продолжать? Московский поджал губы, разочарованно качая головой. – Не тебе меня судить. Теперь – нет. Ты слишком зациклился на императорской фамилии. Александр улыбнулся как-то снисходительно, забирая у Михаила спичку, зажатую между пальцами. – Не дерзи, Михаил. Любой поступок влечет за собой последствия, – Александр пошарил руками по столу, ища что-то в темноте. Миша услышал чирканье спички о коробок. Мгновение спустя комнату осветил одинокий огонек. – Тебе будет легче, если подчинишься. – А ведь когда-то ты утверждал, что я не раб. Романов поднес спичку к свече. Та зажглась пронзительным пламенем, порождая у Миши приступ тошноты. – Когда-то и я не был государем. Вкуси горечь поражения, Михаил. Тебе пойдет на пользу. Наблюдая за искрящемся пламенем, слегка подрагивающим от сквозняка, Михаил вспомнил свой первый пожар в 1177 году, когда попал под раздачу в конфликте между полками Всеволода III и рязанско-половецким войском Глеба Ростиславича за власть во Владимиро-Суздальском княжестве. Первые стены города пострадали, но вскоре были восстановлены. До этого момента ничего не менялось: Москва горела, Москва восстанавливалась. – И кому же я проиграл? – Самому себе. В стране творился полнейший хаос. И если огонь потушить было уже нельзя, тогда стоило разжечь его самому. Вот только один Бог знал, что безумие порождает еще большее безумие...В глуши, во мраке заточенья Тянулись тихо дни мои Без божества, без вдохновенья, Без слез, без жизни, без любви.
Январь 1942 года.
Потрепанное пальтишко не спасало Александра от холода. Мерзлый ветер бил в лицо, заставляя морщиться и онемевшими руками убирать волосы за уши. Снег падал крупными хлопьями и разбивался о лед. Новогоднего чуда не было. Зима истязала Невского долго и мучительно, заколачивая сердце ржавыми гвоздями. Холодно. Желудок сводило от спазмов. К горлу подступал ком тошноты. Александру хотелось остановиться в переулке, чтобы извергнуть из своего организма то, чего там даже не было. Всей едой он поделился с ленинградцами. Последнюю буханку сырого хлеба он отдал женщине с пятилетним ребенком. – А ты?.. – спросила она тогда посиневшими губами. – Не страшно, – ответил Александр. Хотя ему было до безумия страшно. – Спасибо!.. Боже, спасибо... Спасибо, спасибо, спасибо... – она кинулась к нему, отчаянно сжимая пальто и бессвязно бормоча благодарности. Голос ее то срывался в истерическом крике, то затихал в немой панике. Весь Ленинград хотел есть. И Александр не исключение. Голодно. Александр бродил по улицам, не собираясь покидать блокадный Ленинград. Он твердо решил держаться ради народа. Вместе с народом. Потому что это – все, что у него осталось. И даже это может исчезнуть. И он сам может исчезнуть. Сейчас с ним не было никого. Ни Кости, ни Вэйно, ни Миши... Никого. Одиноко. – Где ты, мой милый Миша? – облако пара вылетело изо рта. Невский сильнее закутался в изодранное пальто. – Не хочешь узнать, как я? Москва, однако, его мольбы не слышала.Душе настало пробужденье: И вот опять явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты.
26 декабря 1991 года.
Михаил ворвался в Санкт-Петербург и не узнал город. Смутные образы прошедшего века перемешались с яркими имперскими годами, Московским царством и даже Древней Русью. Паззл не складывался. Картина не дорисовывалась. Шахматная партия казалась проигранной. Миша чувствовал, что упустил какую-то важную деталь, которая расставила бы все по своим местам. Но что он мог сделать с пугающими провалами в памяти? Квартиру Саши на Думской он нашел интуитивно. Двери были распахнуты – это сразу напрягло Московского. – Саша?.. – спросил Миша, в нерешительности остановившись на пороге. В ответ – тишина. Михаил зашел в квартиру, прикрыв за собой дверь. Медленно прошел по коридору до кухни. Там царил непозволительный для Саши беспорядок: в раковине скопилась гора немытой посуды, на столе лежали ножи в какой-то странной последовательности, бутылки самого дешевого алкоголя были разбросаны по всей комнате и – самое страшное – повсюду были раскрытые пачки таблеток. Миша нервно сглотнул. Да что здесь творилось? Послышались неторопливые шаги. У Михаила защемило в груди, когда Шура показался на кухне. – Саша... – на выдохе произнес он. Шура еле держался на ногах. Весь его вид показывал, что двадцатый век прошелся по нему, как поезд по человеку. Убийственно. Привычная ухоженность пропала, сменившись небрежностью: под глазами залегли темные синяки, сальные волосы были растрепаны, а губы – искусаны до кровавых трещин. Перед Мишей стояла худшая версия Саши. И все равно Миша его любил. По-другому он ведь не мог. – Явился, предатель? – воскликнул Шура, фыркнув носом, и грозно потряс перед собой бутылкой спиртного. Он был не в своем уме. Слова Шуры эхом отскочили от стен. Видимо, жизнь посчитала, что услышать подобное один раз для Миши слишком мало. – Саш, не говори так... – Это ты мне так говорил. Тварь. Гнида. Имперская подстилка, – продолжал перечислять Шура. – Товарищ Невский, – наконец выплюнул он. Каждое последующее слово причиняло Московскому невыносимую боль, какую он не испытывал даже при ударах плетью. – Зачем ты пришел?! Зачем?! Уходи же! Оставь меня в покое! Ты даже, когда забыл все, что между нами было, не отпускал! Ты растоптал нашу любовь! Ненавижу тебя! Ненавижу! Как же я тебя ненавижу!.. В каждом из этих «ненавижу» на самом деле крылось «болезненно люблю». И Шура это знал, а потому в отчаянии кинул бутылку в Мишу. Но прицелился он плохо – бутылка с громким треском разбилась о стену, оставляя за собой мокрые пятна. Миша ошеломленно уставился на осколки. Его трясло от происходящего. Шура содрогнулся, когда понял, что хотел причинить вред любимому Мишеньке, и обессиленно рухнул на пол, заливаясь горькими слезами. – Я не помню... – глухо, почти неслышно сказал Михаил. – Я ничего не помню... – Н-не... помнишь? – заикаясь, переспросил Шура. – Не помню... Плач Шуры перешел в истерический смех. Он до боли сжимал волосы, чуть ли не вырывая, а Миша стоял напротив, не в праве обнять и утешить. – Не помнишь, – бессмысленно повторил Шура. И ему вдруг подумалось, что забвение куда лучше воспоминаний. Кому-то ведь надо вытаскивать новоявленную Российскую Федерацию из этого дерьма. Шура знал, что боль не утихнет по щелчку пальцев и злоба не пройдет. И пускай будет тяжело, пускай он будет заливать себя алкоголем и вкалывать себе под кожу всякую дрянь, но ему вдруг захотелось отстроить все заново. Потому что сегодня в глазах Михаила он увидел то самое небо. Небо, в которое влюбился. И в этом небе отражалась гребаная надежда.И сердце бьется в упоенье, И для него воскресли вновь И божество, и вдохновенье, И жизнь, и слезы, и любовь.
Наше время.
Кухня была наполнена ароматом карамельного масла, корицы и румяной выпечки. Саша нелепо пританцовывал под «Vocalise» Рахманинова, наслаждаясь концертом, идущим по телевизору. Лампочка периодически мигала, и Александр все удивлялся, как она еще не перегорела. Впрочем, заниматься ее заменой ему было неохота, а потому он продолжал двигаться в такт музыке с ложкой в руках. Безмятежную идиллию нарушил звонок в дверь. Саша прыснул со смеху: Мише удалось привнести типичную московскую суету, даже не переступив порог квартиры. Он спешно вымыл руки под холодной водой и вытер о полотенце. Трепетное волнение преследовало его на пути ко входной двери. – Здравствуй, – Александр легонько кивнул, приветствуя Московского. – Устал? – Я не устал, – возразил Михаил с широкой улыбкой на губах, протягивая возлюбленному букет алых роз. Саша не стал считать их количество. Он займется этим позже, когда Миша будет мирно спать, завернувшись в одеяло. – Я скучал по тебе, моя северная зоря! Саша принял цветы, невесомо скользнув пальцами по шершавой коже Михаила. – Я тоже, Миш... Воспользовавшись моментом, Миша притянул Сашу к себе за талию и стал расцеловать его лицо: сначала покрасневшие от смущения щеки, потом горделиво вздернутый нос и наконец тонкие губы, столь манящие и желанные. От жарких поцелуев у Александра кружилась голова, но он вовремя опомнился и, наигранно надувшись, стал уклоняться от дурманящих ласк. – Что я говорил про поцелуи в общественных местах? – строго спросил Романов. – Но я же у тебя дома! – Дома, но на лестничной площадке! А это, – Саша поправил очки указательным пальцем, – между прочим, тоже общественное место! – Тогда мы можем пройти к тебе в спальню и... – Нет, Московский. Сегодня программа на вечер у нас такая: ужин и сон. Миша пожал плечами. – Поверь, меня это более чем устраивает, – он закрыл за собой дверь и, уловив краем уха негромкую мелодию, поинтересовался: – Что это? Снова Чайковский? Саша нахмурился, сложив руки на груди. – Как не стыдно! Да ты со своей попсой совсем забыл великих композиторов! Я же водил тебя по концертам! Это Рахманинов, Миша! «Vocalise»! – Вот только Рахманинов написал «Vocalise» в начале прошлого века, – Михаил покачал головой, погружаясь в воспоминания о темной комнате и полыхающей спичке. – Тогда мы с тобой на концерты не ходили. – Значит, сходим в следующие выходные, – твердо решил Александр. Не получив ответной реакции, он взял Мишу за подбородок и легонько поцеловал в губы, оставляя сладкое послевкусие. – Обязательно сходим. Мы еще можем наверстать упущенное. – Да, ты прав. Я куплю билеты. Столкнувшись с мягким взглядом голубых глаз, Саша не удержался и вновь припал к Мишиным губам, вовлекая в нежный поцелуй. Бескрайнее, бескрайнее небо...