лампочка

он ничего не говорит, когда за ним закрывается дверь. только потеряно смотрит в глаза и поджимает пальцы за спиной. и так около минуты. оба ждут, что кто-нибудь начнёт, обязательно что-то скажет, прервёт гнетущую тишину, но оба только сглатывают четырёхлетний ком в горле и обкусывают губы в нерешительности. ханбин открыл было рот и даже вдохнул воздуха, но в тот же момент стушевался. и теперь уже это несказанное повисло между ними и воткнулось в грудь. как обоюдоострый меч. чжинхван поднимает руку, чтобы почесать нос. слишком резко. ханбин прослеживает взглядом весь путь его руки и даже задерживается намного дольше, чем положено, когда он эту руку опускает. а потом вновь поднимает глаза. и делает шаг вперёд. они не то чтобы не общались все эти четыре года. первые шесть месяцев точно списывались, старались каждый день, но, разумеется, не выходило, но даже обещали встретиться как-нибудь, поболтать о том, о сём, повспоминать третье, десятое. это потом появились более важные дела, не требующие отлагательств и изменений в графике. чжинхван смотрит сейчас на ханбина и не знает, что может быть важнее, чем он. это уже потом появились дела. а потом понимаешь, что жизнь продолжается даже без него. и это не было странно осознавать, потому что ханбин не упал вниз, как камень с обрыва. он уходил постепенно, с закатными лучами, уплывающими за горизонт. он уходил медленно, поэтому чжинхван сначала и не понял, что не хочет без него. может, но не хочет. в его глазах слишком много прошлого. тянущего низ живота грузом правды и ответственности. прижимающего кадык к горлу, чтобы не суметь сказать ничего в ответ. хотя это даже смешно, ведь никто из них так и не заговорил. уже пять минут они безостановочно смотрят друг на друга, а никто так и не заговорил. да и не нужны слова. только будут мешать. ханбину всегда нужны слова, а сейчас они кажутся до смешного лишними. и он делает ещё шаг. и ещё. пока не останавливается в пяти сантиметрах от чжинхвана. достаточно, чтобы обхватить ладонями лицо и, наверное, поцеловать. потому что если слова лишние, то хоть что-то же должны делать их губы. и, наверное, чжинхван того же мнения, но почему-то опускает взгляд и смаргивает наваждение. он слишком долго смотрел на него, пытался высмотреть реальность в карих зрачках. а теперь он так близко, что сложно не поверить, но это бьёт наковальней по ушам. от резкости момента он зажмуривает глаза, прячется за чёлкой, уже влажной от нервного пота. кажется, его глаза тоже повлажнели. чжинхван поднимает голову и снова смотрит. с такой надеждой в глазах и с такой нежностью, что ханбин перестаёт дышать. просто забывает, что нужно сделать ещё вдох. им не нужны были слова. до этого момента. — не плачь, — у него даже дёргается ладонь, но он вовремя осекается. чжинхван усмехается. — и вот это ты мне говоришь? спустя четыре года? — а этого не достаточно? в голове что-то перегорает, как лампочка. и пройдёт ещё много времени, пока её поменяют. лампочка так долго горела, но стоило ханбину сказать хоть что-то, и даже она не выдержала. стоило ли пытаться чжинхвану? пытаться выдержать это всё без него, даже думать об этом? нет, слишком много ответственности, чтобы думать о ней. поэтому он отключил ручное управление, позволил автопилоту взять его жизнь под контроль. только лампочку оставил гореть. её у него никто не сможет забрать, кроме ханбина. лампочка перегорела, и будто весь свет в городе выключили. он всё ещё смотрит на него, будто впитывает образ, копирует на обратную сторону сетчатки - вдруг снова заберут. но если света нет во всём городе, значит, никто не увидит его поднявшиеся уголки губ и дрожащие пальцы. никто их не увидит. ханбин слишком резко впечатывается в губы сухим поцелуем и быстро обнимает поясницу, чтобы им вдвоём не упасть. в ответ обнимают его шею - тоже для равновесия. так чжинхван если что скажет, если ханбин будет спрашивать. они ведь никогда не признаются друг другу, как трудно им было до этого момента. как трудно было без открывающихся губ и влажного языка, мягко проезжающегося по нёбу. как было трудно без тёплых пальцев, терроризирующих шею. чжинхван совсем несильно вдавливает обстриженные ногти в кожу через футболку, возможно, в отместку за такое долгое приветствие или быстрое прощание. но ханбин не обращает внимания. он комкает его рубашку на талии, а затем, не почувствовав сопротивления, вытягивает её пальцами, заправленную в штаны. чтобы касаться голой кожи, проезжаться по чувствительным местам и ловить тихие, едва уловимые выдохи губами, подхватывать их и снова врываться в его рот. они всё-таки теряют равновесие, запутавшись в ногах, не устояв от такой долгожданной нежности, но находят его снова. ханбин прижимает его к стене и, всё-таки оторвавшись, прижимается лбом к его лбу. они тяжело дышат и едва видят из-под полуопущенных ресниц. но рук не отнимают. прижимаются друг к другу так отчаянно, словно боясь потерять. чжинхван поднимает глаза первым. у него опухшие от поцелуев губы и смазанный затуманенный взгляд. — тебя всегда будет недостаточно, — говорит он и роняет голову ему на плечо, глухо смеясь. — тебя, чёрт возьми, никогда не бывает достаточно. он легко и быстро признаёт, как это приятно слышать, как это греет грудь изнутри, будто в нём встроенный обогреватель, реагирующий только на чжинхвана. на его руки, спадающие по плечам, на губы, что оставляют маленькие неловкие поцелуи через ткань футболки, на эти его слова. чжинхван всегда был в этом слаб, а тут вдруг нашёл те самые нужные. которые греют похлеще костра в лесу или батареи в комнате. он сжимает его ещё сильнее в своих руках, заставляя его засмеяться и поднять голову. — задавишь. — нет, — мотает головой. — никогда. в этот раз он целует нежно, контрастируя с хваткой на талии, и даже не просит языком раскрыть губы. но получается всё равно влажно. лампочку так никто и не меняет. системы автопилота не заработали, поэтому придётся включать ручное управление. чжинхван думает, что с руками ханбина, обнимающими его так крепко, у него получится выстоять перед миром.