Кровь на асфальте

Ты совсем другой стал. У тебя как будто льдинка в сердце попала! Ты прижимаешь ладонь к губам, тщетно пытаясь сдержать слёзы. В своём стареньком кардигане цвета свернувшейся простокваши, рыхлом и бесформенном, ты кажешься такой маленькой… плоской, почти двухмерной. Мне ничего не стоит отбросить твою руку и выскочить за дверь. Прости меня, мама. Я не хотел делать тебе больно. Если бы ты знала, мама, как ты права. Эта льдинка выстрелила из стылой глубины колючих карих глаз и попала мне прямо в сердце. Только похожа она больше на острый кусочек промёрзшей земли. Или на последний гвоздь, вогнанный в крышку моего гроба. Мальчишка с карими глазами полон злости. Он зол на мир — на всех без исключения. Он бьёт, и бьёт, и бьёт, превращая свою реальность в кровавое месиво. Потому что всё кругом — улица. Потому что все кругом — враги. Однажды он, наверное, убьёт и меня. Он просто ребёнок, мама. Такой же, как и я. Предел его детских мечтаний — импортный мотоцикл с вкладыша жвачки. И капелька человеческого тепла. Поэтому я с ним. Так больше не может продолжаться! Ты набрасываешь на плечи пальто, готовая прямо сейчас, посреди ночи, бежать в милицию, к директору школы да хоть к саму господу богу. Куда угодно, лишь бы защитить меня. И снова ты права, мама. Так больше не может продолжаться. Но помощь нужна не только мне, но и вам с сестрёнкой. Поэтому я с ним. Я с ним, когда мы сидим на теплотрассе и он, затянувшись сигареткой, с усмешкой выдыхает горький дым мне прямо в рот. Я ловлю его губами и жадно глотаю, чтобы не пропал зря. Я с ним, когда в тёмном кинотеатре он словно бы случайно касается своим коленом моего и, потянувшись, закидывает руку мне за спину. Я стараюсь сидеть неподвижно, не выдать волнения, пока его пальцы отбивают чечётку на моём плече, высекая искры мурашек. Я с ним, когда он дует мне на сбитые костяшки, едва касаясь их обветренными губами. Не извиняется, нет, но бурчит себе под нос, что не хотел, что бил вполсилы. Кончиками пальцев дотрагивается до ссадины на моей щеке, и взгляд его будто оттаивает. Он рад, что я его не послушал, что не отстал, что всё-таки пришёл. Выбрал его. В сердце что-то болезненно колет. Наверное, моя льдинка. Без него мне не выжить, мама. Никому из нас не выжить. Ты не знаешь ещё, но впереди — только тьма, и он — мой единственный проводник. Это пятно!.. Это пятно! У нас школа музыкальная. Поймите, пожалуйста! Ты кричишь на бедную девчонку-участковую так, будто бы она в силах что-то изменить. Мама, мамочка, какая же ты слепая! Изо дня в день ходишь по давно протоптанной дорожке из дома на работу и обратно. Всё ещё веришь в заветы дедушки Ленина и в Союз нерушимых. Живёшь и внимания не обращаешь на мальчишек, которые курят и харкают на хоккейной коробке у нас во дворе. И ты для них тоже невидимка, серая и неинтересная. До поры до времени. Всё изменилось, мама. Весь мир превратился в улицу. Мне не выжить на ней, будь я хоть трижды лауреатом всесоюзного музыкального конкурса. Улице не нужны пианисты. Ей нужны бойцы. Пацаны. Кто через несколько лет защитит от тех же пацанов сестрёнку, если они захотят порезать ей лицо или изнасиловать? Жестоко, забавы ради. Кто защитит её? Девчонка в форме, которая сама только вчера выпустилась из школы милиции? Её цыплячью шейку свернут первой. Мамочка, какая же ты у меня смешная. Вот у него есть старший брат, и оба неприкосновенны. У вас с сестрёнкой — только я. Поэтому я с ним. Отец бы такого не допустил… Ты захлёбываешься рыданиями, не желая смириться с простой правдой. Отца больше нет. И настоящее, мама, как и прошлое, не знает сослагательного наклонения. А значит всё, что нам остаётся — быть готовыми к грядущему, каким бы оно ни было. Поэтому я с ним. Скоро апрель, мама. Грязно-снежная каша под ногами, верба и день рождения. За ним май, обманчиво ласковый. Пение птиц, синяя Волга и каштаны в цвету. А после — июнь. Жар, степной суховей и кипящая кровь. Моя кровь на асфальте. Мы обязательно выживем, мама. Вот тебе, мама, моё слово пацана.