Любимый дед

      Живёт Стрелок со своим другом майором и дедом Шрамом. Дед - наёмник, служил Душману и тем, кто платил. Дважды он попадал под выброс, а к 55 годам его вообще парализовало, через несколько месяцев у него случился инсульт и Шрам теперь просто лежит на раскладушке. Стрелок переключает ему частоту на радио, когда он мычит. В преддверии 24го июня они одевают на деда все его шевроны и наёмнический комбез, и он лежит на раскладушке такой нарядный, а майор Дегтярёв сидит и листает КПК со старыми фотографиями, вслух читая всем поздравительные письма от его сослуживцев. Вроде бы шаблонно, скупо, на несколько десятков строчек, которое шлют всем наёмникам, но когда деду его читают, Стрелок видит: в его глазах радость.       Утром они с Дегтярёвым посидели за праздничным столом, но потом Стрелок пошел сидеть в КПК. Он снова читал в сталкерской сети как все занимаются сексом или другими извращениями. А он сидит как обычно один, будто бы пустой. Последней каплей стал бывший знакомый - монолитовец - который шлет ему откровенные фотки, где он какого-то сталкера натягивает на свой двух дециметровый, "просто по приколу". И ему очень захотелось трахаться, ну понимаете, хоть на стену лезь. И Стрелок подумал, что пора бы наконец испробовать живую плоть.       Дегтярёва всё еще не было дома, а дед лежал на диване. Трахаться хотелось дико и Стрелок понял, что ещё чуть-чуть и с ума сойдет. Он достал давно купленные у Ашота, но так и не вскрытые презервативы. Сталкер подошел к Шраму и просто стоял, смотря на него. Он даже не знал как описать это, возможно, помутнение? Стрелок одел презерватив, намазав его вазелином, и ввёл его в задницу Шрама, перед этим постелив под неё застиранное шмотьё, раньше бывшее севой. Он боялся, что порвётся презерватив или еще что-то. Дед начал сильно мычать и пытаться брыкаться - Стрелку даже пришлось погромче включить радио, где в это время вещали о каком-то невероятной силы выбросе.       Сталкеру было очень страшно, ведь он не знал, когда вернётся майор и одновременно дико стыдно, что он смог докатиться до такого. Но когда он почувствовал тепло деда на своём члене, он уже не мог остановиться и продолжал двигаться вперёд-назад. Это было дико больно, но эта боль и доставляла кайф. Шрам при этом очень громко мычал, но уже было поздно, потом Стрелок кончил, оргазм был очень сильный и его трясло секунд 30-45, даже в глазах начало темнеть. Он никогда такого не испытывал в своей жизни.       Когда сталкер закончил, то он сразу же привел деда в порядок и повернул его назад на спину, вытерев полотенцем. Он ушел в ванную. Стрелка била крупная дрожь, он едва ли стоял на ногах. Ему было страшно, что кто-то мог услышать как дед мычал и расскажет об этом Дегтярёву. Ещё он думал, что Шрам может ему об этом как-то сказать или промычать. В голову лезла куча поганых мыслей.       В ванной ему было до невозможности стыдно, Стрелок просто не знал и не понимал, как он мог натворить такое, а через полчаса вернулся майор. Сталкер метался по дому, пытался отвлечь его от Шрама. Везде, то на кухне, то в зале навязывался с разговорами, а после того как Дегтярёв его покормил, Стрелок, понимая, что не выдержит такого нервного напряжения решил выйти на улицу. Позвонил другу и они с ним погуляли по окрестностям Юпитера, но в голове у сталкера было одно и тоже: "как я мог так поступить?". Он толком не помнил, что рассказывал ему друг тогда, но теперь это было неважно.       Когда Стрелок вернулся назад, то уже стемнело, он тихо прокрался на порог, ожидая, что майор сразу будет его звать; думал, что он обо всём узнал. Но нет, он у себя в спальне настраивал рацию. Стрелок тихо прокрался мимо деда в зале, зашел к Дегтярёву и спросил: "что есть покушать?". Он ответил, что приготовил вкусное жаркое из плоти и консервы. Сталкер развернулся чтобы пойти на кухню, и когда он почти вышел из комнаты, майор окликнул его: "представляешь, Шрам сегодня плакал че то, наверное что-то хорошее вспоминал".       Тут то сердце у него упало в пятки, стало так тяжко и плохо на душе, что Стрелок чуть в обморок не упал. После этого он пошел на кухню, плача и сидя там думал о жизни и о той херне, что он сделал...