Воспоминание

Что-то случилось? Мне приснился вдруг странный сон. Страшный сон. Я видела, как мальчика, ровесника моего младшего внука рвали на части ужасные, горящие злобой волки. Он стоял, потерянный, разбитый в осколки, раздавленный горем возле огромной сакуры, опустив руки. Кровь лилась потоком из рваных широких ран, тело по инерции двигалось по направлению ударов, но мальчик даже не пытался защититься. Я кричала ему, молила защититься, убежать, спрятаться, только он все не оборачивался. Я знал: он услышит меня, если я назову его по имени. Вот только имени его я как раз и не знала. Или знала? Я проснулась среди ночи в холодном поту. С трудом поднялась с футона, выслушала недовольный скрип суставов и несколько все еще пугающих меня перебоев в стуке сердца. Да, старость не щадит никого, и я давно уже смирилась с неизбежным. Со скорым уходом, с тем, что правнука от старшей внучки, которая только-только сообщила мне по секрету о беременности, скорее всего, так и не увижу. Родные притаскивали мне лекарства пригоршнями, вот только что толку? Волшебной таблетки для вечной юности никто еще не удосужился придумать. Да и зачем? Я достойно прожила свою жизнь, я сумела завершить те дела, которые и в самом деле просили завершения. Или не все? Лицо мальчика так и не исчезало из моего сознания. Мысли о несчастном ребенке не покидали меня, и постепенно нарастало ощущение, что я должна была помнить его. Память с каждым прожитым днем подводила все сильнее и сильнее, события последних нескольких лет путались и стирались, зато с невероятной точностью всплывали события шестидесятилетней, семидесятилетней давности. Перед внутренним взором возникали лица, которые я могла бы описать до последней веснушки, до последней реснички. Вот только мальчика среди них все не появлялось. Не появлялось ли? Смутно, очень смутно я вспомнила о том, как мама… Нет, кажется, это была бабушка… Или обе они ругали меня за то, что я постоянно убегала из дома и возилась с цветами, посаженными прямо посреди густой травы. Там было столько всяких разных бутонов, крупных и мелких, ярких и невзрачных, душистых и источавших тонкий, почти неуловимый аромат. И, конечно, там были гребешки: цветы, которые, кроме меня, никто так больше не называл. И ухаживал за цветами паренек. Или взрослый дяденька? Или мой ровесник? Или мальчишка, на несколько лет младше, чем я? Детали неумолимо таяли, но одно вспоминалось точно: когда я рассказывала о новом друге родным, те лишь испуганно косились и говорили, что никаких детей на нашей улице больше не было, ни мальчиков, ни девочек. Говорили, что я все выдумала, что цветы там растут просто так, сами по себе. Убеждали меня в том, что я все это время гуляла совсем одна, только разговаривала сама с собой и смеялась, как полоумная. Было или не было? Лицо мальчика постепенно собиралось воедино. Он и в самом деле был там. Когда мне только-только стукнуло пять. Когда я отпраздновала свое десятилетие. Когда радовалась наступлению пятнадцати, что обещали мне невероятное чудо, именуемое юностью и свободой. Он всегда встречал меня там, и каждый раз я знакомилась с ним заново, потому что я все это время продолжала расти, а он оставался неизменным. Теперь мне стало ясно, что я забывала его после того, как уезжала, а потом узнавала вновь. Мальчишка же приветствовал меня как друга, сколько бы раз я ни прибегала на то место. И сакура… Сакура… Ведь там была еще сакура… Возможно ли это? Возможно ли, что теперь я вспоминала почти вырванное из земли ураганом, почти мертвое дерево. Лубки, укрывавшие пошедшие вновь корни, невероятно обаятельную улыбку верившего почти в невозможное исцеление мальчика, тогда казавшегося на несколько лет младше меня. А еще обещание, данное друг другу: встретиться под той сакурой еще раз и увидеть ее цветение. И имена, которые мы вместе вырезали крохотным ножом прямо на коре, внешней, уже полностью отмершей коре дерева. Ведь там же были наши имена? Несколько иероглифов рядом друг с другом, такие правильные, такие ровные, так подходящие друг другу… Из-под тонких морщинистых век неожиданно выскользнула ясная чистая слеза. Я поняла вдруг, что свое обещание так и не сдержала. И я кинулась собираться. Натянула первое попавшееся платье, теплую шаль, ботинки, схватила кошелек и вышла в ночь, не обращая внимания на низкую ущербную луну, что недобро оскалилась мне вслед. Где же находилась эта сакура? Я почти не тревожила память, двигалась по наитию. А сердце колотилось, колотилось так яростно и отчаянно, как не билось даже перед моей собственной свадьбой, перед рождением детей, перед появлением внуков, перед тем, как врачи объявили мой диагноз и приговор заодно. Я боялась, что оно остановится раньше времени, но оно позволило мне сесть на ночной поезд, позволило пересечь сонный рассветный город, позволило найти высокий, поросший сухой жесткой травой берег реки и темный силуэт дерева, огромного дерева вдалеке. Что за уверенность вела меня вперед? Представляла себе, что, быть может, этот мальчишка так до сих пор и остался там. Что он мог все еще ждать моего появления. Что наше обещание, данное давным-давно, продолжает незримой ниточкой связывать наши судьбы… Тщетно. Дрожа всем телом, я подошла к дереву и положила руку на шершавую кору. Сакура была мертва. Лубки еще можно было угадать, и становилось ясно, что когда-то давно она обрела вторую жизни, скорее всего, цвела пышно и ярко, а потом умерла повторно. И наши имена, которые я так и не смогла вспомнить, окончательно стерлись несколько десятков лет назад. Стерлись. Наши имена стерлись. Обещание рассыпалось в прах, и я стояла и ревела, как младенец, потому что знала: сон не солгал. И мальчик стоял здесь, ждал меня, пока не разочаровался окончательно. И тогда из темноты выступили ужасные волки и разорвали его в клочья, потому что он больше не видел ни одной причины для существования. Земля и небо резко качнулись, густая высокая трава приняла меня в свои объятия, и тусклые постаревшие звезды равнодушно отметили мое падение. «Звезда уже может умереть, а мы сотнями лет продолжим наблюдать ее угасающий свет», -вспомнилась вдруг страшная правда о величине Вселенной. Звезда уже умерла. А свет ее дошел до меня только сейчас, когда ничего не исправить и не изменить. Запах крови неожиданно острой волной прошелся по обонянию. Я вскочила, забыв обо всем на свете, и увидела невдалеке седовласого господина, смуглого, странно одетого, словно бы он был знахарем из старинных легенд. Господин неприятно ухмылялся и неотрывно смотрел на стаю волков, безжалостно облепившую… — Судзуха! Беги, спасайся! Судзуха! — кричала я и голыми руками растаскивала волков в стороны. Они испуганно визжали и убегали прочь, а я упала на колени перед мальчишкой, коснулась его лица, а он улыбнулся мне и открыл глаза. — Сакура цветет, — сказал он вдруг, помолчал и добавил: — А я все-таки дождался. И мы сидели рядышком, внезапно вновь молодые и здоровые, и смотрели, как с темных ветвей нам в лицо стремятся потоки нежно-розовых капель. Мы держались за руки, пока не упал последний лепесток, а затем поднялись на ноги и пошли куда-то вдаль, по светящейся узкой дорожке, по обе стороны от которой была лишь бездонная, наполненная ужасом пропасть. Я не боялась. Я знала, что мы с Судзухой не позволим друг другу упасть.